И все же иногда, во время концерта или на балете, когда он брал меня за руку, я чувствовала, как его жесткие, нервные пальцы сжимают мои и по всему моему телу пробегал электрический ток. Сердце мое то сильно стучало, то затихало. Я сидела как в забытьи, умоляя небо, чтобы Ричард не убирал руку, чтобы мы так и сидели вечно. Иногда он поворачивался ко мне и улыбался, и я чувствовала тепло и доброту его глаз – она проникала в самое сердце.

И это все. Ничего больше. Он никогда не пытался обнять меня, поцеловать на прощанье, как делали те, другие немногие мужчины, с которыми я была знакома.

Стояла весна в полном расцвете своего волшебства, ее завораживающая красота заполонила парки, и все крыши сияли от лучей солнца. Над Лондоном клубилась золотистая дымка. Но мое счастье было в опасности.

Приближалась Пасха.

Примерно за неделю до этого Ричард водил меня в кинотеатр «Керзон» на французский фильм. Когда мы вышли, был теплый звездный вечер. Он взял меня под руку, и мы пошли по направлению к моему дому.

Должно быть, в кино он думал о том, что собирался мне сказать, и, вместо того чтобы, как обычно, высказать мнение о кинофильме, проговорил:

– Розелинда, с сегодняшнего дня некоторое время мы не сможем видеться, моя дорогая.

Будто холодная рука сжала мое сердце.

– Да, а почему? – как можно небрежнее спросила я.

Он ответил:

– Моя дочь Берта приедет домой на пасхальные каникулы. На пару дней мне надо уехать по делам на Север, а когда я вернусь, то сразу же отправлюсь в Рейксли. Я думаю, меня не будет около трех недель.

Я почувствовала комок в горле. Говорить стало трудно. Три недели! Мне показалось, он сказал – три года. Я уже привыкла видеть его три или четыре раза в неделю. Китс Диксон-Родд на днях как раз сказала, что я прекрасно выгляжу и у меня блестят глаза и что я счастлива. Конечно же, она поняла, что у меня появился молодой человек, и пожелала мне удачи и счастья, но совершенно непонятно, почему я не приглашаю его к обеду, и т. д. Ну что ж, я со смехом воспринимала ее добродушные поддразнивания и говорила, что как-нибудь обязательно приглашу, все время сознавая, что этого никогда не случится, потому что моя дружба с Ричардом не вмещалась в рамки общепринятого. Где-то рядом с ним маячила фигура Марион, его жены. Никто из Диксон-Роддов не одобрил бы моей дружбы с женатым человеком.

Ричард шел рядом и говорил о пасхальных каникулах:

– Как хорошо, что я снова увижу мою девочку!.. Когда она в школе, я всегда скучаю по ней! Обычно во время каникул мы на пару дней приезжаем в Лондон и отправляемся посмотреть что-нибудь интересное, а то у нас, за городом, проводим время в музыкальной комнате. Я только что купил ей новую пластинку: Сибелиус, Симфония № 1. Хотя она у меня еще маленькая, но сумеет оценить хорошую музыку.

Притихнув, я слушала. Он говорил о своей дочери… своей плоти и крови, и, уж конечно, она сможет оценить музыку, которая нравилась ему, и, уж конечно, с ней он и проведет все каникулы. А я испытывала горькое разочарование и ревность.

О Марион я никогда не беспокоилась. Она была чем-то далеким под именем миссис Каррингтон-Эш, и о ней никогда не упоминалось. Но Берта, дочь Ричарда, была очень ему дорога. Я знала о ней довольно много и очень завидовала ей. Вот теперь она займет мое место. И ее он будет водить во все интересные места, куда мог бы пойти со мной.

Но где-то в глубине души все тот же голос кричал: «Нет, не будь глупенькой, Розелинда, она не займет твоего места. Это ты занимала ее место. Пока она была в школе, Ричард был добр и ласков с тобой, потому что скучал о своей маленькой дочке».

Я услышала этот голос и сжала зубы. Да, все зашло слишком далеко. Я была слишком сильно влюблена в Ричарда. Если это не прекратится, я погибну. Я никогда и никого так не любила. Целыми днями я думаю о нем… и ночью не могу заснуть. Он стал для меня всем. Это какое-то наваждение… и если он хоть на минуту узнает о моих переживаниях, все будет испорчено. Скорее всего, он сразу же исчезнет – огорченный, смущенный и даже разочарованный таким положением дел. И я больше никогда его не увижу.

Я сдержалась, не дала себе расплакаться, и произнесла самым небрежным тоном:

– Как хорошо весной за городом! Это доставит вам большое удовольствие!

– Да, – сказал Ричард. – Рейксли – очень красивое место. Жаль, что ты не можешь увидеть его.

(И это тоже причинило мне боль. Я знала, он хотел сказать, что я никогда не увижу его дом и его ребенка.)

Ричард посмотрел на меня. Наверное, благодаря своей чуткости он понял, что со мной что-то происходит.

– Розелинда, все в порядке? – спросил он.

– Да, вполне, а почему вы спрашиваете? – ответила я и пошла быстрее, потому что боялась показать свои чувства. Я, которая гордилась своим самообладанием и считала, что умею скрывать свои чувства, была готова совершить что-нибудь необдуманное, например, забыв о всякой осторожности, расплакаться и сказать ему: «Ты должен хоть изредка встречаться со мной… нельзя же совсем позабыть обо мне потому лишь, что Берта приезжает домой… я этого не выдержу».

Мы шли дальше. До самого конца прогулки атмосфера была слегка натянутая. Казалось, на уме у Ричарда была только дочка да пасхальные каникулы, а я не могла выносить больше этих разговоров.

Обычно Ричард прощался со мной на пороге дома Диксон-Роддов. Но сегодня меня захватила совершенно сумасбродная идея, что нельзя отпускать его просто так, потому что мы не встретимся с ним еще очень долго, а может быть, вообще больше не увидимся. Он вернется к своей семье и нормальной жизни там, в Рейксли, и забудет обо мне, а может быть, решит (ради моей же пользы) прервать наши отношения, несмотря на то что они совершенно невинны.

Я была уверена, что он увидел на моем лице то, что принято называть «вымученная улыбка», и сказала:

– Может быть, вы зайдете ненадолго? Мистера и миссис Диксон-Родд сегодня нет – они в Марлоу. Но я уверена, они не стали бы возражать, если бы вы зашли выпить чего-нибудь.

– Я ничего не хочу, моя дорогая, – сказал Ричард. – Но с удовольствием зашел бы на минуту.

Я вздохнула с облегчением. Я боялась, что он может отказаться. Что со мной сегодня? Я задавала себе этот вопрос, когда открывала дверь. Неужели я потеряла разум? Мне нельзя удерживать его… я не должна допустить, чтобы мысли о нем полностью мной овладели…

Я решила, что должна быть радостной и веселой, когда мы войдем в дом, – отпустить его с веселыми, счастливыми воспоминаниями обо мне, чтобы ему захотелось вернуться и снова увидеть меня.

Я начала о чем-то болтать, а тем временем зажгла свет в столовой, подошла к буфету и стала искать бутылку виски, которая, насколько я знала, была там. Мистер Диксон-Родд так часто уговаривал меня привести моего «молодого человека» в гости и угостить его виски, что для меня это было чем-то само собой разумеющимся.

Ричард положил на стол шляпу и перчатки. Он был без пальто – вечер был теплый. Он оглядывал комнату своими блестящими живыми глазами. К этому времени я уже настолько хорошо знала его, что была уверена: он восхищался стульями работы Чиппендейла, которые составляли основную ценность этого дома, и еще он рассматривал висевший над камином прекрасный портрет кисти Лели, на котором был изображен кто-то из предков Диксон-Родда. Когда я поставила на стол виски и стакан, он повернулся ко мне и с полуулыбкой сказал:

– Ты сегодня такая разговорчивая, Розелинда. Что с тобой?

– А что, обычно я очень тихая? – спросила я.

– Ты всегда очень общительна, моя дорогая, – ответил он, – но большей частью обычно говорю я.

– А я люблю слушать вас, Ричард, – сказала я и торопливо прибавила: – Наливайте, пожалуйста.

Он засунул руки в карманы и, закусив нижнюю губу, сказал:

– Я не тороплюсь.

Я подумала: «Слава тебе Господи!.. Он побудет еще немного…»

Потом Ричард снова посмотрел на меня, но уже печально, без тени улыбки.

– Я буду скучать… – произнес он. У меня учащенно забилось сердце.