Кроме всего прочего, я обязана им тем, что благодаря им я научилась смеяться и шутить, а также радоваться простым вещам. Я не могла удержаться от смеха, когда Пом начинала хихикать или когда Кэтлин изображала кого-нибудь из своих знакомых, чьи манеры казались ей смешными. Она умела превосходно перевоплощаться. Уже к концу месяца, который я провела в этом доме, я стала менее меланхоличной и моя склонность к «самоедству» значительно уменьшилась; я начала понимать, что прежде относилась к жизни слишком серьезно, это было глупо с моей стороны. Жизнерадостность Пом победила мою зажатость и скованность. Когда ей на глаза попалась фотография Бетховена в моей комнате, она сначала удивилась, а потом стала совершенно безжалостно дразнить меня. Она окрестила меня «миссис Бетховен» и сообщила мне следующее: она написала своему брату Патрику письмо, в котором рассказала, что моего приятеля зовут Людвиг. Я научилась смеяться над собой и по крайней мере с юмором относиться к своему увлечению великим композитором.

Как и предсказывала ее мама, Кэтлин нашла для меня новую и гораздо более интересную работу. Управляющая Бюро по трудоустройству, пославшая Кэтлин на работу к мистеру Д. Л. Фозерджиллу, побеседовала со мной и решила, что я как раз тот человек, который нужен для постоянной секретарской работы в доме одного врача-окулиста на Уимпл-стрит.

– У вас прекрасные манеры, вы неплохо образованы, и характер у вас спокойный – как раз это и требуется мистеру Диксон-Родду, – сказала она. – Он будет платить вам четыре фунта в неделю, и жить вы будете у него в доме. Миссис Диксон-Родд – добрая женщина, и я уверена, что вам будет у них хорошо и спокойно. Вот только выглядите вы слишком юной.

Я принялась с жаром убеждать ее, что мне уже двадцать один год, а когда я в очках, то выгляжу гораздо старше, и когда я пойду на встречу с доктором, обязательно их надену, чтобы произвести хорошее впечатление. Управляющая Бюро по трудоустройству улыбнулась и объяснила, как найти мистера Диксон-Родда, который, как я позже узнала, был знаменитым окулистом.

Беседа с мистером Диксон-Роддом прошла весьма успешно. Он был некрасивым и почти лысым, но его манеры и приветливая улыбка сразу же очаровали меня. Я чувствовала себя как дома, когда мы разговаривали в приемной доктора. Вскоре я совсем освоилась в этой просторной красивой комнате с прекрасным адамовским потолком и панелями, большим столом красного дерева и красным турецким ковром. Я испытывала трепет перед инструментами, разными приспособлениями, которые доктор использовал в своей работе.

В мои обязанности входило следить, чтобы к концу рабочего дня все лежало на своих местах, готовое к завтрашнему утреннему приему; кроме того, я должна была отвечать на телефонные звонки и ежедневно записывать в специальную тетрадь все, что он планирует сделать, а также вести счета и записывать пациентов.

– Как вы думаете, вы справитесь с этим, мисс Браун? – спросил окулист со своей приветливой улыбкой. – Вы так молодо выглядите…

Я закусила губу.

– О Боже! – сказала я. – Как все же ужасно быть такой маленькой и тощей, все думают, что я выгляжу моложе своих лет. А мне уже почти двадцать два года.

Он улыбнулся и подмигнул мне.

– Знаете ли, это совсем немного.

– А очки разве не помогают? – жалобно спросила я. Тут уж он совсем расхохотался.

– Не очень. А где вы их взяли?

Я рассказала об окулисте, которому меня показывала Винифред Коулз. Мистер Диксон-Родд покачал головой.

– Как-нибудь я посмотрю ваши глаза. Не доверяю я этим ремесленникам.

Я спросила почти шепотом:

– Так, значит, вы хотите проверить, как я умею работать?

– Еще несколько вопросов, – ответил он.

Через некоторое время он уже все знал о моей семье, об учебе в монастыре и о годах, проведенных в конторе.

– Бедное дитя, – сказал он. – У вас была тяжелая жизнь. Конечно же, я беру вас. Сейчас у меня работает настоящая идиотка, она ухитряется перепутать очередность записи пациентов и грубит им. С ней невозможно работать.

– Я буду очень внимательна, – пообещала я. Мистер Диксон-Родд встал и протянул мне руку.

– Ну, тогда все решено, по крайней мере с моей стороны. Сейчас я позову Бенсон, нашу горничную, и попрошу ее проводить вас к моей жене. Как вы понимаете, вы будете жить у нас. Поэтому последнее слово за миссис Диксон-Родд.

Теперь мне просто безумно захотелось получить эту работу. В страшном волнении я поднималась вверх по лестнице. А если с первого взгляда я не понравлюсь миссис Диксон-Родд? А что, если она сочтет меня слишком юной и не даст мне проявить себя в деле? Идя вслед за Бенсон, которая показалась мне очень строгой и чопорной женщиной, я поймала себя на мысли, что бормочу под нос одну из старых монастырских молитв, обращаясь за помощью к святым.

Жена окулиста беседовала со мной в своей просторной гостиной с красивой мебелью (уроки миссис Уокер не прошли даром). Теперь я узнала ореховую мебель времен королевы Анны, красивую старинную парчу, дорогой фарфор, стекло, персидские ковры. У меня появилось пристрастие, интерес к мебели и вообще к интерьеру дома.

Внешность миссис Диксон-Родд произвела на меня удручающее впечатление. Это была очень полная женщина с седыми, цвета стали, волосами, с румяным, слишком напудренным решительным лицом и двойным подбородком. Казалось, она вдвое больше своего маленького мужа, оставшегося внизу. На ней было пышное, отделанное кружевом платье с большим вырезом, на шее висела золотая цепочка, две нитки жемчуга и пенсне на черной ленточке. На голове, как-то боком, сидела огромная шляпа, на толстых пальцах красных рук переливались перстни, а в мочки больших ушей были вдеты сверкающие бриллиантовые серьги. Миссис Диксон-Родд посмотрела на меня своими маленькими озорными проницательными глазками, напоминающими слоновьи (так мне показалось). Сначала я разочаровалась, но потом узнала, что у этой колоссальных размеров дамы сердце было такое же доброе и щедрое, как у Винифред Коулз, что она любила своего мужа, никогда не имела детей и это вызывало у нее неизбывную печаль, по-матерински опекала своего Дикса, как она его называла, а также всех окружающих, включая двух сиамских кошек, с которыми она меня позднее познакомила и которых обожала.

В тот момент, когда я вошла в гостиную, жена окулиста, надев пенсне, читала. Отложив книгу, она оглядела меня и снова взяла книгу, проговорив:

– Боже правый! Теперь это бюро посылает к нам совсем детей! Моему мужу в качестве секретаря нужна разумная женщина. Можешь отправляться обратно в свой детский сад, моя милочка.

Я не смогла вымолвить ни слова и покраснела от злости. Но потом я взяла себя в руки и, кусая губы, сказала:

– Могу вас уверить, что я не играю в куклы и кубики и что я первоклассная машинистка. К тому же мистер Диксон-Родд сказал, что возьмет меня на работу.

Миссис Диксон-Родд снова посмотрела на меня, на этот раз более внимательно, на секунду закрыв глаза, и добавила:

– Наверное, Дикс сошел с ума. Вы же сущее дитя. Я едва сдерживалась, чтобы не закричать.

– Миссис Диксон, я не дитя, – парировала я раздраженно. – Мне двадцать один год. Четыре года я проработала в Сити, в одной фирме. Хотя у меня нет опыта работы личным секретарем, я думаю, что прекрасно справлюсь со своими обязанностями, у меня спокойный характер, работаю я быстро и, надеюсь, сумею тактично вести себя с людьми. Я не обручена, и в ближайшее время это вряд ли случится. У меня нет родственников, ничто не будет меня отвлекать и связывать, поэтому я могу полностью посвятить себя работе. А еще…

И тут я замолчала – в горле будто комок застрял. Внутри у меня все сжалось от досады и разочарования, и я подумала, что эта полная, цветущая, разодетая женщина даст мне от ворот поворот, а мне очень хотелось получить эту работу. Поэтому я просто не могла выдавить из себя ни слова.

Потом миссис Диксон-Родд встала, сняла пенсне и так воззрилась на меня, будто я была каким-то невиданным существом. В конце концов она разразилась довольным кудахтающим смехом, который перешел в бронхиальный кашель (сколько раз я слышала, как бедняжка Вин смеялась так сильно, что начинала кашлять; то же было и с Китти Диксон-Родд. Муж и многие ее друзья ласково называли ее Китс. По-видимому, у этой полногрудой женщины были больные бронхи).