Ей пришлось согласиться хотя бы с этим – если уж ей так не нравилось мое отношение к жизни и любви.

А я жила в своих мечтах. Я с жадностью поглощала все книги о любви, которые до этого были для меня запретными. В любую погоду, зимой и летом, я ходила в публичную библиотеку, чтобы найти то, что мне хотелось прочитать. Старый библиотекарь часто помогал мне выбирать книги. Я боготворила Шекспира! Я поглощала книги сестер Бронте (особенно обожала «Джейн Эйр», сопереживая бедной сироте, понимая, что вынесла она в Ловуде. Это было похоже на мою жизнь в монастыре Святого Вознесения). Я рыдала над «Грозовым перевалом» и мучениями Хитклифа и его потерянной любовью. Я смеялась вместе с Джейн Остин[2] и была очарована Теккереем и Диккенсом. Потом я перешла к современным писателям: с головой уходила в чтение романов Голсуорси, Уолпола,[3] Уэллса и пьес Бернарда Шоу.

Я наверстывала упущенное, по вечерам читала в постели до тех пор, пока не начинали слипаться глаза. Именно в это время у меня появились головные боли и переутомление, и в конце концов старушка Вин отвела меня к местному окулисту, который прописал мне очки (так появилась важная мисс Браун в очках в роговой оправе, над которой многие годы спустя смеялся мой дорогой Ричард). А за мои очки заплатила Вин.

Вместе с Вин я ходила навещать монахинь, хотя у меня не было никакого желания возвращаться в те места, где я была несчастна. Но милая, добрая Вин однажды сказала: «Послушай, Рози, давай на минутку заглянем к нашим милым старушкам – пусть нам будет и не совсем приятно, зато как же они обрадуются».

И я пошла с ней. Мы провели полчаса в приемной и, к удовольствию матери-настоятельницы, доказали, что мы обе ведем себя «правильно» и выполняем свой долг в этом «порочном» мире.

К тому времени, как стали иссякать мои двадцать фунтов, из которых преподобная мать посылала мне по одному фунту в неделю, я получила повышение по службе, став старшей машинисткой с жалованьем в два фунта, и это была хорошая поддержка. А внимательная Вин всегда помогала мне, если речь заходила о новом платье и туфельках или о поездке в Брайтон или Маргейт (с ее точки зрения, это было настоящим удовольствием). Ей я обязана первой со времен детства поездкой к морю. Как приятно было мне, безвылазно сидящей в лондонской квартире, отправиться в такое путешествие в самой середине мучительно жаркого лета.

Дважды я виделась с нашим адвокатом мистером Хилтоном. Он приглашал меня в ресторан Холборн и угощал на славу всякими вкусными вещами. Мы говорили с ним об отце, но он вежливо избегал темы о его мотовстве, а прежде чем попрощаться, опустил мне в карман пять фунтов. Он был уже немолод, занимался своими делами и семьей, и теперь, когда я уже стала взрослой и имела работу, ему не надо было беспокоиться обо мне. Ведь он не обязан был нести за меня ответственность.

Так и прошел первый год моей «мирской» жизни. И к тому времени, как вновь наступил день двадцать восьмого февраля и мне исполнилось восемнадцать лет, я была вполне самостоятельной молодой девушкой, которая уже не могла заблудиться в Лондоне.

Свой день рождения я, как и в прошлом году, провела у своих друзей Энсонов, которых я постоянно навещала.

Руфь была помолвлена и пригласила своего жениха к чаю. Это был вялый, флегматичный молодой человек в очках по имени Джордж Прайор. Он занимался торговлей чаем. Он все время просидел с Руфью в уголке, держа ее руку в своей, неотрывно глядя на нее. Я не понимала, как она могла в него влюбиться. У меня были другие представления о прекрасном мужчине, который мог бы стать моим мужем. Будущий супруг Руфи казался удручающе скучным. Но она выглядела вполне счастливой, и в каком-то смысле я ей завидовала. Я думала, наверное, неплохо, когда твое будущее определено. Но Руфь не собиралась выходить за него замуж тотчас же. Она успешно работала в своей фирме, но была еще ученицей, и ее тетя хотела, чтобы они повременили со свадьбой хотя бы полтора года.

Именно миссис Энсон отметила, что Роза изменилась со своего прошлого дня рождения.

Я вспомнила неуклюжее, бледное, стеснительное существо в монастырской одежде, которое сидело за этим столом и заливалось краской стыда, когда Гарри удостоил его своим вниманием. Конечно же, теперь я выглядела лучше. Теперь я была вполне прилично одета: на мне был серый шерстяной костюм, который старушка Вин приобрела для меня по сходной цене у одной из своих квартиранток, и белая строгая кофточка, которую ради такого торжественного случая Вин сама выстирала и выгладила. Мои кудрявые волосы были хорошо подстрижены, и я уже научилась пользоваться губной помадой. Я накрасила губы кораллово-розовой помадой, кроме того, я уже не была такой болезненно худой, как Розелинда времен монастырской жизни.

– Как же она хороша! – воскликнула Руфь. – Жаль, что Гарри ее сейчас не видит.

Я улыбнулась и спросила, что слышно о Дереке. Они ответили, что недавно получили известие о его женитьбе. Я почувствовала что-то вроде ревности и тут же спросила, любит ли его жена музыку. Миссис Энсон поморщилась и ответила:

– Слава тебе Господи, нет! Хватит нам одного Дерека. Он пишет, что она прекрасно готовит и отлично катается на коньках. Кажется, он и сам увлекся коньками.

Я была по-настоящему разочарована. Дерек, который ввел меня в мир Бетховена, Дерек, которому я поклялась любить классическую музыку, женился на девушке, потому что она хорошо готовит и катается на коньках. Я чувствовала себя обманутой. Он разочаровал меня, предав свои собственные убеждения. И это еще больше укрепило мое решение не выходить замуж за человека, который не любит музыку, как я.

Энсоны наперебой спрашивали, скоро ли у меня появится «молодой человек», и когда я ответила, что не знаю этого, Руфь сжала руку своего жениха и сказала:

– Она многого лишает себя, ведь правда, Джордж? Он застенчиво посмотрел на нее и пробормотал: —Да…

Я удивилась и подумала про себя: «Нет! Я уж лучше подожду. В таком деле нельзя спешить. Когда-нибудь они увидят, за какого прекрасного молодого человека я выйду замуж. А до тех пор буду читать и ходить на концерты. Мне пока и так хорошо!»

Но молодым свойственно менять настроение. Так и я сначала с головой окунулась в самообразование и увлеклась высоким искусством, но вдруг мне это наскучило. Почти как Дерек, я вскоре отказалась от своих интересов. Я решила, что старушка Вин, Руфь и другие девочки правы. Глупо «смотреть на всех свысока». В конце концов, мне около девятнадцати. Пора уже начать влюбляться, ходить на танцы, радоваться жизни и вообще, по выражению Вин, «вести жизнь, нормальную для молодой девушки». И, придя к такому заключению, я перестала ходить на концерты и читать классику. Я начала слоняться по кинотеатрам и пересмотрела уйму фильмов с участием Греты Гарбо, которая стала моей любимой актрисой, и Джорджа Брента, идеального героя-любовника.

Я принимала приглашения молодых клерков из нашей конторы, сидела рядом с ними в кино, они держали меня за руку своими горячими, липкими ладонями (я думаю, что получала какое-то детское удовольствие от всего этого), ходила на танцы и на прощание целовала своих поклонников. Мне даже казалось, что я немного влюблена в одного мальчика по имени Фрэнк Адамс, который работал со мной в одной комнате. У него были большие голубые глаза, длинные загнутые ресницы и вообще романтическая внешность.

Старушка Вин с удовольствием слушала мои девичьи признания и посчитала своим долгом пригласить Фрэнка к нам в гости и оставить нас одних в своей гостиной, у камина. Он принес мне большую коробку шоколадных конфет, и я грациозно устроилась на диване Вин, а Фрэнку позволила сесть на пол у моих ног и кормить меня конфетами, а я гладила его кудрявые волосы. В какой-то момент он уверенно уселся рядом со мной и начал вести себя довольно смело, я бы сказала, даже слишком смело. Поэтому через короткое время Фрэнк оказался на улице, а Вин, вернувшись, застала меня одну в слезах. Когда она захотела выяснить, в чем дело, я смогла только сказать: