– Нет! Нет, не надо! – заорал молодец, ногтями цепляясь за покрытые копотью стены. – Не хочу!

И вдруг вывалился прямо на пол. Лишь дымная пуповина соединяла его с горячей печью, но и ту Йага безжалостно перерезала серпом.

Ведьма заботливо коснулась его лба, и на мгновение будто бы вернулся материнский печной жар, но рука исчезла, и жар, такой желанный, с нею вместе.

– Тепло ли тебе, молодец? – задорно спросила колдовка.

Тут Рьян разом вспомнил, что случилось. Вскочил, оттолкнул ведьму.

– Ты что это удумала?! Убить меня решила?

Ресницы дрогнули, но хитрого взгляда желтых звериных глаз не спрятали.

– А разве ты мертвый?

– Мог бы и быть!

– Коли я захотела, был бы, – спокойно кивнула Йага. – Но я тебя перепекла.

– Что сделала?

– Перепекла. – Йага отряхнула одежу молодца, и зола, въевшаяся в ткань, отстала, будто ее и не было. – Ровно дите хворое. Издревле так делали, чтобы нечисть не привязывалась. Знаю я, как ма тушка проклятья снимает. Отправит тебя в чащу, где темная сила великую власть имеет. И лучше бы тебе от нее хоть так защититься.

– Ты… Что же? Помогла мне, выходит?

– Выходит, помогла.

– А сказать, что задумала, никак нельзя было?

– А что, – Йага сощурилась, – ты б по своей воле в печь полез?

– Я б тебя туда сунул…

Она фыркнула: вот бы на такое поглядеть! Да рыжий тогда нипочем из лесу живым бы не выбрался! Однако ж вслух того не сказала. Села за стол, молча отрезала краюху хлеба, подала гостю. Тот помедлил, но хлеб принял. Присолил, укусил и наконец спросил:

– Для чего помогла-то? Если твоя ве… Зорка худое задумала, так скажи сразу.

Девка ажно простоквашей поперхнулась. Выдумал тоже! Матушка – и худое!

– Коли матушка помочь обещала, поможет. В лесу никто не лжет – себе дороже. А я всего-навсего оберег тебе на шею повесила.

– Зачем?! Я никто тебе. Человек пришлый, может еще и злой! Зачем помогла?!

Йага глядела на него поверх чашки. На рыжие кудри, на золотые кольца в ушах, на диковинные рисунки, виднеющиеся в вырезе рубахи. Задумалась. Нет, нет ответа!

– Того пока сама не ведаю. Как узнаю – скажу.

Задала старуха задачку! едва они с Йагой перекусить успели, ввалилась в избу, обругала обоих, швырнула на сундук пучок свежесрезанных трав и заявила:

– Иди-ка, милай, хоть водицы принеси для мого зелья. А то, ишь, умный выискался! Бабушка, стало быть, ни свет ни заря поднялась, все ноги сбила, а этот… сидит!

Рьян быстро смекнул, что злилась она не на него вовсе. И даже не на то, что пришлось по сырости да мокроте травы собирать. Злилась она на дочь, что та без ее ведома колдовала над пришлецом.

Зорка втиснулась на скамью меж молодыми, еще и пихнула Рьяна острым локтем, поторапливая.

– Что тебе, старая, воды в избе мало?

Проклятый кивнул на бочонок, из которого по велению Йаги наливал в горшок.

– А может, и мало! Явился, гость незваный! Баню ему, пожрать ему тоже, зелье свари… Хорошо устроился, царевич!

Рьян горько фыркнул. Царевич… Вот скажет бабка, так скажет! Ударил ладонями по столу, поднимаясь, взял ведро и совсем было уже вышел…

– Постой!

– Ну чего еще?

– Не из колодца набирай. К роднику иди!

Рьян едва не швырнул ведерко оземь:

– Где я тебе тут родник найду?!

– Коли захочешь…

Но Йага перебила старуху:

– А вот! – Метнулась к печи, достала метлу, походя смахнув в углу паутину, вырвала один прутик. – Куда он укажет, там и родник.

– Ты никак смеяться вздумала?

Но Йага смотрела серьезно. И смешинок в ее желтых звериных глазах было не боле обычного. Рьян взял прутик, коснувшись горячих загорелых пальцев. И девка смутилась. Довольный собою, молодец издевательски поклонился старухе и хлопнул дверью.

– Карга старая! – бормотал он, сбивая прутом остатки листьев с ветвей. – Вода ей не такая…

Но хочешь не хочешь, а дело надобно делать. Раз ведьма зелье обязательно на родниковой воде варить хочет, значит, и впрямь стоит ее принести. Рьян только крепко сомневался, что ведьма не соврала. Может, попросту спровадить решила. Не зря ж она ажно сбледнула, когда его рядом с дочкой за столом застала!

– И эта еще издевается! Прутик дала! Тьфу!

Хотелось зашвырнуть его подальше со злости. Рьян хлестнул веткой воздух, представляя, как учит уму-разуму вредных баб, и едва не упал навзничь. Прут ожил да так рванул его в сторону, что попробуй удержись!

– Ах ты погань колдовская!

Молодец вцепился в хворостину двумя руками – не выронить бы! А та все тянула в колючие заросли шиповника. Шагнешь не в том направлении – извивается и жалит, ровно змея!

– Да что ты?! Я только обойду!

Но обойти прут тоже не давал – вел в самые колючки.

– Стой ты! Стой, скотина упрямая!

Ветка оплела запястье и уколола нежную кожу у локтя. Рьян зашипел, принялся растирать больное место, а прут – прыг! – и уже на земле! Ползет, точно живой, меж сухих трав, тревожит рыжие листья! Тут уже колючки – не колючки, не потерять бы из виду!

Рьян с треском ломанулся в заросли. Бегал он хорошо, но поди поспей за ведьмовским оберегом. Тут уже не уследишь, куда ступаешь и чем пачкаешься. Вспугнутая шумом лосиха проводила молодца задумчивым взглядом, он и удивиться не успел. Так и вывалился из кустов. Потный, грязный, тяжело дышащий, злой, как шатун! Каблуком втоптал мигом ставший безжизненным прут в грязь. Однако ж к роднику вышел. И право слово, если и варить зелья на какой водице, так только на такой! Чистейшей, переливающейся, словно на дворе жаркое лето, а на небе ни облачка. Источник брал начало в поросших мхом валунах, оглаживал их изгибы и с веселым звоном падал вниз, в каменную чашу, как в подставленные ладони. Рьян замер, не решаясь приблизиться к чудесному месту – едва ведро из рук не выпало. Впрочем, восхищения хватило ненадолго. Сбросив наваждение, он вспрыгнул на ближайший камень, прошелся по нему и наклонился напиться. Умылся, довольно крякая, а когда отнял ладони от лица, понял, что не один отыскал родник.

Напротив сидела девка. Да как сидела! Рубашонка мокрая все тело облепила – видать каждый изгиб, каждую складочку. Девка запрокинула голову, показывая шею, провела ногтем по ключице.

– Извиняй, славница, что помешал. Водицы наберу и пойду.

Рьян не смутился и не покраснел. Видал он девок. И одетых, и голых. И таких вот, призывно грудями покачивающих, на локти откидывающихся, видал тоже. Обыкновенно, правда, не спешил с ними распрощаться.

– Что ж ты стоишь, молодец? Неужто я не хороша?

Рьян с сожалением цокнул:

– Хороша, хороша. Не обессудь, не до тебя нынче.

И только подставил ведро источнику, как девка вдруг завизжала и кинулась на него. Проклятый не удержался на скользком, упал, выронив ведерко. Полетели брызги. И кто бы знал, что хиленький родничок так глубок! Вроде ручей ручьем, а молодца целиком укрыл!

Девка мигом запрыгнула на него верхом и придавила грудь:

– А коли хороша, то ты тут со мною и останешься!

Острые ногти прорезали рубашку, вода исказила лик. Теперь не красавица приманивала Рьяна, а бледная тетка с перекошенным зубастым ртом топила его.

Ледяная водица сковала руки-ноги, вместо воздуха в нос полилась погибель. Но и Рьян не первый день на свете жил. Всю силу духа приложил, чтобы не дать себе трепыхаться. Замер, расслабился. Девка ослабила хватку, а он – ап! – и высвободился. Но вылезти из родника нечисть ему не дала. Пальцы ее скрючились, шея вытянулась, глаза замерли, как у рыбы дохлой. Так она и пошла на него – мертвянка.

Недолго думая, парень подхватил ведерко, размахнулся и шарахнул ей по уху. Девка не увернулась. Шея жутко захрустела, голова склонилась набок так сильно, как не бывает у живых. Но нечисть того и не заметила.