Боров заорал, плюясь кровью, а Рьян отдернул от него Йагу, завел себе за спину и добавил батюшке Борову промеж ног. Холоп попытался было вступиться за хозяина, но к нему подоспел давешний лоточник, ударил под коленом и был таков.

– Вот тебе! – крикнула Йага, точно это она отлупила нахала, а не добрый молодец.

– Молчала бы лучше, – процедил Рьян. Был он еще бледнее обычного, словно не победителем в драке вышел, а сам получил на орехи. Крепко зажмурился, втянул голову в плечи. – Пошли отсюда. Живо.

Девка вцепилась в его локоть, но и двух шагов не прошла, как проклятый почти повис на ней, тяжело дыша.

– Уведи меня. Скорее.

Запахло зверем. Что-то страшное поднималось из живота молодца, что-то, с чем он никак сам не мог справиться. Не чаяла Йага еще раз увидеть, как проклятье Рьяна выползает наружу, ан пришлось. Она перекинула его руку через шею, поднатужилась… Нет, никак им не поспеть из города выйти. Еще и шум позади нарастал – кто лез выслужиться перед Боровом и тянул ему подобранный с мостовой зуб, кто, напротив, злорадствовал.

Йага сумела только нырнуть в закоулок позади торга, куда заметали всякий сор. Почти доволокла Рьяна до кучи прелых листьев, и проклятье хлынуло из берегов.

Чернота… она хлынула в глотку, в глаза, в самый рассудок. Рьян кашлял, захлебывался, пытался вдохнуть, но вокруг была только темная, вязкая, липкая… Она смолой налипала на кожу, жгла раскаленным железом. Он срывал ее вместе с мясом, обнажая кости, но она заливала его снова.

«Не хочу! Не могу больше!»

Он пытался вынырнуть из этой полноводной кипящей реки, но проклятье тянуло на дно. Оно отнимало воздух и давило на голову: подчинись! Растворись! Забудься! Нет тебя! Нет и не было никогда! Был только зверь!

«Я здесь! Я настоящий! Я жил! Я буду жить!»

Но в горле клокотала одна лишь тьма. Не слова, а рык рвался из нутра. Уже и не понять, о чем кричит молодец… Да и некому понимать. Он один в этом бурлящем потоке, нет ни острова, ни корабля. Никого рядом нет, да и не было с самого его детства. Один. Всегда один. И только проклятье следует за ним по пятам. Искру разума захлестнуло волною. Зашипело, угасая, сознание. Боль прорезала губы, изломила суставы. Не спрятаться от нее, не скрыться. Лучше уж и вовсе не противиться, пусть скорее все кончится.

Вспыхнувший огонек помстился насмешкой. Нет в этой реке света, Рьян то точно знал. Но огонек не пропадал. Он держался совсем близко – руку протяни и коснешься. Молодец барахтался в проклятье, снова и снова терял пламень из виду, но тот ждал. Оставался рядом.

«Помоги мне!»

Черная жижа морщилась, отступала от света.

«Вытащи!»

Крошечный пламень… нет, не пламень. Листок дубовый. Сияющий каждой жилкой, плывущий по неспокойной смоляной реке супротив течения, он не тонул. И показался вдруг не листом – настоящей лодкой, плотом спасительным!

Рьян потянулся к нему, а проклятье, почуяв, что добыча вот-вот вырвется, схватило его за ноги. Еще маленько! Еще самую капельку! Когда кончики пальцев коснулись пламени, стало невыносимо светло. Черная река вскипела, силясь выплюнуть жертву.

И Рьян открыл глаза. Голова покоилась на коленях у лесной ведьмы. Та тихонько что-то напевала и перебирала его волосы. А потом улыбнулась, и улыбка ее будто бы ослепила молодца.

– Что не сбежала? – первым делом спросил Рьян.

– Отчего бы?

– Ты же видела.

Йага пожала плечами:

– Я много чего повидала. И бегать приходилось нечасто.

Молодец осторожно сел. Тело возмущалось, ныло. Как и всегда, когда проклятье брало верх. Рубаху изорвало в клочья, но что-то из одежды ведьма вроде успела с него стянуть – вон, лежит рядом, аккуратно свернутая.

Пятно на щеке жглось уже от подбородка до брови. Плохо… До их темного закуточка доносился шум с площади. Болтали люди, зазывали к себе торговцы, глашатай перекрикивал гомон. Но никто не спасался в ужасе, не голосил как резаный. Пахло прелыми листьями и гнилыми яблоками – не кровью. Неужто зверь сжалился и не учинил расправу? Да и как сама ведьма уцелела?

Рьян натянул на себя уцелевшую одежду. Порадовался, что сапоги колдовка вновь сберегла – новые все-таки. Хотел было объясниться. Перепугал же небось девку. Но та не требовала, вопросов не задавала. Когда же молодец устало опустился на землю и прислонился спиной к стене, коснулась его колена и сказала:

– Такое, значит, у тебя проклятье.

Не спрашивала, говорила спокойно и уверенно.

– Такое…

Теперь начнет пытать: как угораздило, убивал ли, отчего в глухом лесу не схоронился, чтоб ненароком кому не навредить?

– Больно?

Рьян вздрогнул. Давно ему таких вопросов не задавали. Придумала тоже! Мамку, что ли, изображать станет?! Он досадливо дернул коленом, скидывая руку ведьмы.

– Не твоего ума дело.

– А зверем ты посговорчивее, чем человеком. – Злой румянец вспыхнул на загорелых щеках, и Рьян лишь теперь заметил темные пятна веснушек на них. – И поприятнее.

Она вскочила, и молодец за ней.

– А я к тебе в друзья и не набивался!

– А я и не взяла бы!

– Зато серьги ничего, взяла. Бабы!

Йага открыла рот ответить что-то обидное, но захлопнула его. Не глядя залезла в карман передника, достала подарок – серьги с алыми каменьями – и швырнула Рьяну. Тот поймал на лету, а прежде того успел пожалеть, что ляпнул. Но сказанного не воротишь, а дочь леса уже выскочила из переулка на освещенную солнцем площадь, точно кипятком ее облили.

А на площади начиналось действо. Отец Небо успел перекатить огненное колесо к западу, и теперь оно обнимало красноватыми лучами лоточников, столы с товарами и толпу зевак, ставшую теснее прежнего. И только небольшое возвышение, обложенное хворостом, словно бы темнело в круге света.

Рьян мысленно застонал. Это надо же было именно сегодня вытянуть дикую девку из леса! Прислушайся он к усмарю, в доме которого жил, маленько лучше, понял бы, что за праздник готовят в Черноборе! А он услышал про торг, а дальше разбираться не стал. Вот дурень!

Йага, как назло, не отправилась восвояси – полюбопытствовала, для чего народ собирается. И позволила толпе отнести себя ближе к возвышению, откуда продолжал вещать охрипший глашатай.

– Пожалуйте, гости дорогие, пожалуйте! Поклонимся отцу Небу за богатый урожай, накормим мать Землю за дары, коими она поделилась со своими чадами!

Рьян ломанулся вперед, но не тут-то было! К подножию подходил старый-престарый дед. Борода его подметала землю. Но не оттого, что была длинна, а оттого, что сам старик согнулся в поясе и едва двигался. За обе руки его поддерживали молодые нарядные парни – честь великая!

Каждый пытался хоть одежды старца коснуться, хоть на тень наступить. И до того плотно стояли, что не протолкнуться!

– Куда прешь, рыжий?!

– Понаехали тут! Звал их кто…

Вслед северянину сыпались ругательства. И верно, не любили в Срединных землях таких, как он. Живы еще были те, кто застал немирные времена между соседними царствиями. Да и, что греха таить, Рьян и сам любви к срединникам не питал по той же самой причине. Вот только его жизнь сломал мир между странами, а не немирье.

Жрец между тем влез к глашатаю. Где-то рядом мелькнула копна волос цвета дубового корня. Близко… Слишком близко! Не поспеть вытащить ведьму до обряда!

А обряды у срединников были, Рьян ведал какие. Не всякий раз подобное случалось, но коль урожай собрали добрый, коль лето минуло жаркое да с дождями, коль есть, за что богов благодарить… Ох!

По мостовой ехала повозка. Запряжены в нее были дюжие молодцы, волокли – чуть не глаза из орбит вылезали! А как иначе-то, когда волокли не воз на колесах, а лодчонку, доверху заполненную снопами золотого зерна. На снопах сверху сидела девка. Такие в Срединных землях писаными красавицами зовутся. Крепенькая, сытая, коса до пояса, румянец на щеках алый, лихорадочный. Вот только глаза… Глаза смотрели не перед собой. Не на везущих ее молодцев, не на жреца. Смотрели они ку да-то, куда смертным смотреть не дозволено. Но то смертным. Девка же сегодня – божий дар. Глазами всевидящих и глядела.