Доктор вздохнула так, будто вынырнула из глубокого озера, побывав на самом его дне. В ее правом глазу полопались капилляры. Зрелище не из приятных. Глаза ее были наполнены удивлением и жизнью. Жизнью, которой в некоторых глазах так не хватает. Она смотрела на меня с каким-то понимаем и верой, будто она прозрела, будто она долгие годы обитала в кромешной темноте, и тут вдруг что-то увидела. Я даже не представляю, что она могла увидеть во мне такого, ведь выглядел обычно, кроме мазков крови.

— Зачем ты меня спас? Ты же мог уже сбежать отсюда, — с каплей нежности произнесли губы, сочащиеся кровью.

— Док, я не такой романтик, чтобы вас просто так, бесцельно спасать. Кроме моей семьи мне никто не нужен. Так что быстро отвечай. Где здесь выход?

— Алек, дорогой, ты уверен, что хочешь знать где находится выход? — с теплой грустью сказала Док.

— Уверен. Говори. — крайне настойчиво ответил я.

— Налево. Иди налево. Там будет черная железная дверь с красной ручкой. Там выход. Но знай — обратно ты уже не вернешься, — произнесла Док, отдавая мне связку ключей.

— И лучше будет!

* * *

Черная железная дверь… Открыв ее со скрипом, я увидел громадный книжный шкаф, уставленный потрепанными толстыми тетрадями, похожие на больничные, а рядом с ними целые колонны пустых бутылок из под водки. Подойдя ближе, я заметил, что все эти тетради одинаковые. Я взял рассмотреть одну из них. Странно, но здесь даже нет ФИО пациентов. Обложка точь-в-точь как у Дока. Это именно та тетрадь, в которую она что-то записывала, когда я проснулся. Но почему же их так много и все они с одинаковой обложкой? Вот врачи! Возможно, я не первый кто здесь лежал. Может быть это частная клиника?

«В какой раз я сижу на его койке, будто по команде «смирно», лишь бы его не разбудить раньше, чем нужно, но каждый раз он просыпается с первыми звуками утра, которые мы включаем ему. Кажется, это выработанный рефлекс. Вот-вот он проснется. Сколько раз я молилась за него, лишь бы это закончилось». Я начинаю сходить с ума. Что здесь происходит? Это розыгрыш?

Перевернув страницу, я заметил фотографию мальчика. Кажется его я видел во сне! Это он кричал мне. Это он был между мной и женой. Неужели это мой сын? Не так я его представлял…

В комнату забежала Док. Ее глаза были полны слез, а голос дрожал: «Алек, ты помнишь?». Я осмотрелся вокруг.

Сын. Бутылки. Тетради с якобы историями болезни. Что из этого я должен вспомнить? Как это связано?

— Алек… — всхлипнула Док, — Алек…

— Перестань меня мучать, скажи мне! Скажи!

— Это наш сын! — в истерике, разрывая голосовые связки, крикнула Док.

— Наш?

— Дорогой… Ему было 7.

— Я не верю в это! — со злобой прорычал я.

— Послушай меня, пожалуйста! Мы были отличной семьей, и мне казалось, что так будет всегда. Но что-то вдруг перевернулось, изменилось, будто по щелчку пальца.

— О чем ты? И где, наконец, моя жена?

— Я и есть твоя жена, Алек. Это кольцо в форме бесконечности, ты подарил мне, когда делал предложение. Ты хотел, чтобы мы были вместе всегда. Ты не помнишь этого? К тебе приходила твоя сестра, надев это кольцо, если ты этого так и не понял. Мы хотели спровоцировать у тебя воспоминания. И ты здесь совсем не один, как тебе могло это показаться. За тобой следят.

— Я убью тебя, если ты мне не ответишь сейчас же! Я что вам, заводной апельсин?

— Присядь, пожалуйста. Успокойся. Сейчас я все расскажу.

Во мне бурлила кровь, но узнать, что это все означало — было важнее.

— На выходных мы часто ездили в горы. Ты говорил, что жить без них не можешь. Мы брали с собой пикник и могли сидеть так днями напролет с нашим сыном. Нас брали в пример наши друзья, наши родственники и коллеги по работе. Как-то раз наш сын захотел отдохнуть вместе с нами, ведь ты постоянно пропадал на работе. Мы решили поехать в горы, не оповестив твое начальство. Это был великолепный день, наполненный гармонией, любовью и природой, ведь ты так ее любишь. Через пару дней мы вернулись, а в почтовом ящике было письмо. Вот он, решающий момент. Тебя уволили. Ты во всем обвинил нашего мальчика. Ты не знал куда деваться, как жить дальше. В общем, через пару месяцев, ты без бутылки жизни не представлял. Ты просто пил и спал, все. В один день, сын попросил тебя бросить пить ради него. Знаешь, что ты сделал? Ты ударил его по голове.

— Чем?

— Бутылкой, Алек. Своей допитой бутылкой, — девушка без сил упала на пол, — Все эти дни, все эти чертовы дни, все эти несколько лет, я приглядываю за тобой, играя в этом театре какую-то медсестру. Тебя хотят признать невменяемым, а мы со всей семьей пытаемся доказать обратное, чтобы тебя не положили на пожизненное лечение в психиатрическую больницу. Мы пошли на риски, лишь бы спасти тебя. Уже несколько лет происходит одно и тоже. Вся семья смотрит на тебя в прямом эфире. Каждый знает твои шаги. Ты просыпаешься. Сбегаешь из палаты. Находишь за стеклом то, что ты нашел сегодня. Бьешь меня. Оказываешься здесь, в этой комнате. Это уже не первый наш с тобой разговор. Дорогой, у тебя непрерывная амнезия, а в суде говорят, что у тебя началась шизофрения на фоне стресса и что ты демонизировал нашего сына… У нас опускаются руки, и, кажется, уже ничего не поможет. Все, что тебе нужно, это признать свою вину, и весь этот ад закончится. Алек, спаси же сам себя! Спаси нашу любовь. Ведь все, что я делаю — только ради тебя. Я люблю тебя, Алек. Я всегда любила тебя. Даже в тот самый день, когда, зайдя в комнату, увидела оголтелого мертвеца, в котором не хотела, но увидела нашего сына. Я думала, что сойду сума без него, но поняла, что ты для меня важнее. Я хочу вылечить тебя, Алек. Закончи это дело. Через пару лет ты вернешься из тюрьмы, и мы будем вместе. Мы начнем жизнь с чистого листа. Ну скажи же что-нибудь!

— Я не понимаю, о чем ты, — продрожала моя улыбка, выдавив из глаз две слезы, рассекающих щеки, как лезвие катаны.

* * *

Стоит ли любовь таких страданий? Потерять сына из-за любимого человека, но все же простить и надеется на лучшее. Не это ли любовь?

Мне ничуть не жаль себя. За свои поступки приходится платить. И даже сейчас, в то время пока меня связывают санитары, чтобы отправить на повторный круг ада, я помню лицо нашего сына. Я смотрю ему в глаза и молю о пощаде, но он съедает меня изнутри. Он везде: он у меня во сне, он наяву, в данный момент он здесь. Я все знаю. Я все помню, но прохожу это снова и снова. Мой путь — вечно страдать.

И в чем же, собственно, вопрос:

Нам помнить все, или забыть?

Забыть себя — есть море слез,

А обмануть — значит не жить.