Крик этот настолько запечатлелся в Нинином сознании, что, даже лежа на полу какой-то машины, спешно уезжавшей с места ее похищения, она продолжала отчетливо его слышать. Шок, сопровождавший и определявший ее поведение с того мгновения, как изменившийся в лице старшина Женя Коротич получил смертельное ранение, замкнул у Нины нейронную цепочку, отвечавшую за врожденный инстинкт самосохранения. Скрючившись на полу трясущегося на ухабах автомобиля, с мешком на голове и связанными за спиной руками, она не чувствовала страха. Душа ее, словно отделившись от тела, зависла где-то рядом и наблюдала за всем спокойно и без сожаления. Только визг убежавшей Марины, похожий на вой болотной выпи, давил на барабанные перепонки, мешая слышать какую-то тарабарщину, произносимую ее похитителями на совсем незнакомом ей языке. Несмотря на мешок, надетый ей на голову, Нина почему-то знала, сколько мужчин и женщин находятся в машине. Три мужчины и одна женщина, не считая ее самой, мчались сейчас в сторону поселка имени Орджоникидзе. Все четверо сопровождавших ее людей были азиатами. Ощущение пустоты в своем теле постепенно становилось невыносимым. Ей пришлось приложить усилие для воссоединения души и тела. Вздрогнув от конвульсии, словно электрическим током хлестнувшей ее тело от пяток до макушки, она наконец почувствовала себя одушевленным предметом. Крик убежавшей Марины, звеневший в ушах, пропал, зато появилось ощущение утери чего-то важного, возможно, свободы, а возможно, и шанса на спасение. Глубина и последствия ошибки, непонятно когда, где и почему ею совершенной, приведшей Нину в столь плачевное положение, давили на нее изнутри, словно предлагая снова отключиться и забыться в спасительном беспамятстве.

– Очнулась? – то ли спросила ее, то ли просто констатировала факт женщина, сидевшая где-то рядом. Пальцы, твердые, как деревяшки, прикоснулись к Нининой шее, пробуя нащупать пульс. Опять раздалась незнакомая речь. Потом ее подняли с пола и усадили на сиденье. Один из похитителей, сидевший рядом с ней, стянул с ее головы мешок. Машина продолжала плавное движение, скрупулезно соблюдая установленный местными властями скоростной режим.

– Ты знаешь, зачем тебя привезли сюда? – спросила азиатка, пристально разглядывая Нинины черты лица, словно стараясь угадать в них зашифрованную кем-то тайну.

– Кто вы? – произнесла пересохшими губами Нина первые пришедшие ей на ум слова.

– Мы приехали тебя спасти от неминуемой смерти, которую тебе готовили твои якобы друзья. Они говорили тебе, зачем ты нужна им здесь, в Коктебеле? – продолжала настаивать допрашивающая ее женщина. Она сидела на переднем сидении рядом с третьим азиатом, управлявшим автомобилем. Ее без всяких оговорок можно было назвать красивой. Очень красивой. Такой красотой из всех азиатских женщин могли похвастаться только японки, выходцы их привилегированных сословий, подвизавшихся на дипломатической службе императора и подолгу проводивших время среди аристократов старого света. Нина, разбиравшаяся в таких вещах, сразу сделала для себя необходимую пометку в памяти об этом факте. Японцы. Нация, причисляющая хитрость, коварство и обман к добродетели. Продолжение разговора сулило только еще большую запутанность в мотивах ее похищения и в причине убийства простоватого старшины. «Хотя нет, со смертью Жени Коротича все проще», – с горечью подумала про себя Нина, все еще колеблясь с решением вопроса, какую линию поведения следует выбрать на ближайшее время. Пытаться сохранить достоинство? Беспокоиться за свою жизнь? Ей совсем не хотелось умирать, а страх получить увечья довлел над ней, наверное, еще сильнее, чем страх смерти.

– Можешь не волноваться, мы не причиним тебе зла, – словно прочитав ее мысли, продолжила японка свои попытки начать диалог.

– Вы уже это сделали. Зачем вы убили ни в чем не повинного молодого парня? – удивляясь себе самой, Нина сказала первое, пришедшее ей на ум, просто чтобы не молчать.

– Я говорю о будущем, а ты вспоминаешь прошлое, – вкрадчиво сказала японка, мило улыбаясь рассерженной Нине.

– Прошлое определяет настоящее, – постаралась как можно спокойнее ответить Нина.

– Развяжите ей руки, – приказала японка сопровождавшим их головорезам.

Двое сидевших по бокам Нины мужчин, ни слова не говоря, выполнили распоряжение. Отодвинувшись от Нины, они дали ей немного свободного пространства. Теперь она могла изменить позу и растереть затекшие запястья своих рук.

– Как видишь, настоящее формируется еще и волей существующих в нем личностей ничуть не хуже, чем прошлым. Значит, будущее не предопределяется ни первым, ни вторым, а раз так, то и прошлое может меняться. Тебя привезли в Коктебель именно за этим, – японка продолжила говорить загадками.

– Меня никто не привозил. Я приехала сюда с Аней Серебряковой. Она моя подруга, – поначалу не уловив, куда клонит ее собеседница, Нина, как ей казалось, говорила чистую правду, однако постепенно в ее памяти начинали всплывать какие-то фрагменты их разговоров с Серебряковой. Как ни старалась она отогнать наползавшие сомнения, они не выходили у нее из головы. Понимание неслучайности их сближения за последнее время с каждой секундой становилось все более четким.

– Мы поговорим об этом позже, – заявила японка, видя, что они вот-вот приедут к месту своего ночного автопробега. – Впредь обращайся ко мне онесан[13] Юа.

На голову Нины снова надели черный балахон. Принимая свою судьбу, девушка не сопротивлялась, несмотря на то что руки ее теперь были свободны и мирно лежали у нее на коленках. Машина, плавно притормозив, медленно въехала в какое-то довольно узкое пространство. Водитель заглушил мотор. Дальше движение продолжилось по вертикали вниз. Они спускались на автомобильном лифте, и Нина невольно задавала себе вопрос, какой может оказаться глубина этого инженерного сооружения.

Длинный стол для больших совещаний тянулся так далеко от того края, где занимал главенствующее место Сергей Николаевич Царев, что приходилось пользоваться микрофонами, установленными напротив каждого рабочего места. Это были именно микрофоны и только для усиления звука. В свое время Изотов предложил воспользоваться этими микрофонами для записи всего того, что высказывают ученые во время совещаний. Он даже сумел подвести под это предложение на первый взгляд разумную идею не дать пропасть таким образом ни одному умному или неожиданному решению. Не тратя времени на объяснение причин, Царев ответил ему отказом, сохранив здоровую атмосферу свободы и креатива в коллективе научной элиты.

Несмотря на долгие летние дни и короткие ночи, за окном давно было темно. Слушая очередного докладчика, Царев чувствовал внутри себя необъяснимую тревогу. Возможно, ему было страшно признаться самому себе, что, давая вот так подолгу, без всякого регламента, говорить каждому из сидящих за столом докторов наук и членов корреспондентов академии, он на самом деле тянет время. Просто-напросто боится остаться в одиночестве, боится беспрерывно мучить себя вопросом, кто виноват в случившейся утечке, утечка ли это вообще и как и почему на той стороне туннеля, а возможно, уже и на этой, могли появиться японские офицеры. Отказ куратора от немедленной встречи только разогревал его сомнения. При этом его уверенность в эффективности службы, возглавляемой его старым другом Павлом Николаевичем Изотовым, была незыблема. Все остальные здесь присутствующие, хотя и были посвящены в самые мельчайшие детали секретного исследования, давно уже не имели никаких контактов с внешним миром. Размышляя, Царев не переставал делать пометки в своем блокноте. Слова докладчика, сказанные как будто вскользь, без акцента, придающего этим словам существенную важность, заставили Царева нахмурить брови.

– Семен Яковлевич, – обратился он по имени-отчеству к молодому совсем физику, описывавшему прогноз корреляции расчетного времени возврата в свою эпоху млекопитающего, запутавшегося в квантовых пустотах гравитационной петли от эффективности работы гиперпушки, испускающей отрицательную энергию для нивелирования пинч-эффекта горловины временного туннеля. Все присутствующие за столом специалисты, немедленно подобравшись и стряхнув с себя нахлынувшую на них по причине обыденности повторяемых вещей сонность, смотрели то на Царева, то на замершего как истукан докладчика. Сергей Николаевич позволял себе перебить докладчика в очень редких случаях, а уж обращение по имени-отчеству означало только эпический промах, допущенный или в расчетах, или в логике текущих рассуждений.