Они вышли.

В скуповатом его рассказе словно воочию, в сию минуту, братья увидели двух молодых офицеров, самого Сергея и его друга Павла Пестеля, участников Бородинской битвы, победителями гуляющих по Парижу в тысяча восемьсот четырнадцатом году. Город наводнен русскими войсками. В Сене нагишом купаются казаки, стирают, чистят лошадей. По стенам домов висят прокламации.

«Русский царь обещает покровительство и защиту.

Вива, Александр!»

Барышни-парижанки хватают за руки рослых военных, взбираются на седла. Французские юноши настолько под впечатлением от бородатых казаков с ножами на поясе, что уже отращивают бороды, дабы походить на русских дикарей-победителей. Казаки пьют вино, торопят.

– Быстро, быстро.

– О, бистро́, бистро́!

Калмыки, одетые в кафтаны, шапки, с луками через плечо и колчанами стрел на боку, водят верблюдов.

Павел Пестель и Сергей Муравьев-Апостол пробираются сквозь толпу.

– Где она, эта гадалка «Мадам Ленорман»? Наполеон выслал ее из Парижа, а теперь она вновь тут как тут.

– Все возвращается, – замечает Сергей. – Я тоже вернусь в Корпус инженеров путей сообщения.

Пестель одобряет.

– Для мирного времени отличный выбор.

– И знаешь ли, с кем я сижу на одной скамье? Не угадаешь. С Великим князем Николаем Романовым. Превосходный инженер.

Пестель строго взглядывает на него.

– Будущий Император! Запомни.

Сергей замедляет ход.

– Ошибаешься! Будущий Император – Константин, наш боевой соратник.

– У Константина нет законных наследников, – голос Пестеля непререкаем. – В интересах династии Царем станет Николай Романов. Не завидую.

Красавцев-офицеров шаловливо останавливают две парижанки, касаются пальчиками эполет, тянут из ножен «золотую шпагу».

– Ах, прелесть! Ах, страшно!

Польщенный Пестель учтиво щелкает каблуками, беседует на изящном французском.

– Это наградное оружие, мадемуазель. Называется «золотая шпага». Мой друг получил его за храбрость в семнадцать лет.

– Ах, ах! И у вас такая же! Вы оба храбрецы!

Идут дальше. Пестель морщит щеку.

– Наивный воздух свободы! А дома в России мы найдем дикое рабство. Доколе?

Сергей задумчиво сводит брови.

– Мой умудренный зять Бакунин застал самое начало французской революции. Вот на этих улицах. И не принял ее.

– Значит, ему удобно иметь рабов. Увы. Владеть людьми как собственностью есть дело постыдное. Да где она, эта контора, черт побери? А, вот.

На стене скромная вывеска «Салон мадам Ленорман». Для посвященных. Офицеры входят. Небольшое фойе, скамьи. Дверь к мадам Ленорман.

Первым входит Сергей. Черноволосая не старая женщина раскладывает карты. Сергею кажется, что карты светятся и шевелятся. После одного-двух вопросов гадала умолкает, глядя на расклад своих карт. Сергей ждет.

– Что вы мне скажете, мадам? Хоть одну фразу.

– Одну скажу, – отвечает он со вздохом. – Вас повесят.

– Ошибаетесь! В России дворян не вешают.

Лицо мадам сурово.

– Для вас Император сделает исключение.

Сергей выходит. Он взъерошен.

– Сказала, что буду повешен.

В дверь входит Павел Пестель. Сергей хмуро прохаживается из угла в угол. Пестель выходит озадаченный.

– И мне предсказала веревку с перекладиной. Полагаю, вещунья лишилась ума от страха перед русскими победителями.

Такими они появились в Премухино.

В борьбе двух крайних мнений при основании "Союза спасения" и при становлении устава "Союза благоденствия" Александру Михайловичу пришлось употребить все свои дипломатические способности.

– Необходимость изменения образа правления, – терпеливо убеждал спорщиков живой свидетель падения Бастилии, – существует только в воображении весьма небольшого кружка молодежи, не давшей себе труда взвесить всех бедственных последствий, которые неминуемо произойдут от малейшего ослабления верховной власти в стране, раскинутой на необъятное пространство. Усиление, а не умаление власти может обеспечить развитие народного благосостояния в нашем небогатом и редко населенном государстве.

Александр Михайлович был непоколебим.

– Но демократия! – горячился Сергей Муравьев. – Примеры Греции и Рима, участие в управлении всех свободных граждан! Разве история ничему не учит?

Александр Михайлович потуплял взор, вздыхал и со всевозможной мягкостью охлаждал горячие головы заговорщиков.

– Всенародное участие в управлении страной есть мечта, навеянная нам микроскопическими республиками Древней Греции. В странах теплых, богатых и густонаселенных ограниченные монархии еще могут существовать без особого неудобства; но при наших пространствах, в суровом климате и ввиду неустанной европейской вражды, мы не можем переносить атрибуты верховной власти в руки другого сословия.

Он склонял Муравьевых на свою сторону.

– Самодержавие представляется у нас не столько необходимостью или нужностью для интересов династических, сколько потребностью для народа и безопасности государственной.

Устав "Союза Благоденствия", который способствовал образованию умеренного крыла декабризма, был целиком разработан в кабинете Александра Михайловича Бакунина, не без влияния его старомодного консерватизма. Это смягчило участь многих декабристов.

1825 год. Санкт-Петербург. Над городом висели хмурые декабрьские тучи, серое каре войск недвижно темнело Сенатской площади. От него исходила угроза. Охваченный ею, высокий красавец, со вчерашнего дня, супротив своей воли, Император Всея Руси Николай I, молился в церкви вместе с семьей.

Свита, генерал Сухозанет, Василий Левашов и другие ожидали его на площади. При появлении государя генерал Сухозанет четко шагнул навстречу.

– Бунтовщики вооружены, Ваше Величество.

– Вы полагаете, надо стрелять?

Николаю I отчаянно не хотелось ввязываться в стрельбу, и, как новичок, он молил о помощи. Сухозанет понимал это.

– Во спасение империи, Ваше Величество!

Со стороны войск доносились возгласы, дружные крики.

– Ура Константину! Да здравствует Конституция!

Царь был удивлен.

– Они знают слово «Конституция»?

– Им сказали, что это жена Константина.

Василий Левашов, уже влиятельный сановник, исподволь наблюдал за Николаем I. За прошедшие годы Василий Васильевич высоко взлетел по службе, имел дома в столице и Москве, пользовался доверием правительства. Сейчас он был весь внимание, наблюдая за молодым царем.

– Могучий мужчина, – соглашался сам с собой. – Бледен, как полотно. Свалилось на него. Отца задушили, деда прибили, пращура отравили…

Николай I медлил и медлил.

– Грех начинать царствование с пролития крови подданных.

– Я прикажу стрелять холостыми, – Сухозанет брал на себя. – Не послушают, пустим картечью поверх голов. А уж коли и тогда не вразумим, пускай пеняют на себя…

Почта в Премухино приходила раз в неделю. Обильная, книжная и журнальная, на пяти-шести языках. И весточки от друзей, родственников. Радостный день!

Александр Михайлович на ходу сломал сургуч на первом конверте.

– От Василия Левашова. Старый друг! Вспомнил меня.

И замер с письмом в руке.

– Они осмелились! О, горе! Стрельба, аресты… – и без сил опустился в кресло, дочитывая. – «сожги письма, бумаги, любые сношения».

Исход декабрьского восстания 1825 года стал потрясением для всего семейства Бакуниных. Когда страшная весть достигла Премухина, все затихло в просторном доме.

Ночью хозяин имения жег в печи письма, дневники, черновики.

– Боже милосердный! Что они натворили!

Мишель тоже не мог спать. В ночной рубахе стоял возле печки.

– Они выступили, да?

– Запомни, Мишель, эту ночь. И то, что произойдет чрез время.

– Их схватили?

Александр Михайлович в возмущении потряс кулаками.