Лишь увидев перед собой намертво приклеенные (а, точнее, вплавленные заклятьями) ордера Департамента на каменной арке ворот, следователь убедился, что, действительно, попал на кладбище – эти характерные печати и эфирный холодок, которым веяло от квадратных листков бумаги, невозможно было спутать ни с чем иным.

Его никто не встречал; маленькая сторожка у ворот была аккуратно выкрашена зелёной краской, закрыта на большой висячий замок, и, как мог убедиться Фигаро, вытянувший в сторону деревянного домика тонкий эфирный «щуп», абсолютно пуста. Тут никого не было уже дней десять; прочные деревянные ставни на окнах скрывали от любопытных глаз лишь нехитрое убранство в виде стола, двух стульев и маленькой печки-буржуйки, да пыльную темноту.

- Ладно, – следователь пожал плечами, – обойдёмся без красных дорожек с оркестрами. Мы люди не гордые.

Некоторое время он неторопливо прогуливался по кладбищу, лениво прощупывая эфирный фон. Как он и подозревал, предварительная проверка не показала ничего интересного, и Фигаро сильно сомневался, что глубокое сканирование покажет хоть что-нибудь сверх того. Кладбище, если можно было так выразиться, не скатившись в тавтологию, было мертвее мёртвого.

Не то, чтобы Фигаро ожидал чего-то другого – «активные» кладбища большая редкость. Сегодня даже обычного гуля можно встретить только где-нибудь на крайнем севере, где несчастные падальщики мёрзли, не приспособленные к жёстким природным условиям, с трудом разрывали промёрзшую землю и часто впадали в вынужденную спячку, дабы экономить и без того скудные силы. И всё-таки – теперь он мог себе в этом признаться – следователь надеялся найти здесь хоть что-то, на что стоило бы обратить внимание.

Он приложил к глазам «очки» из сведённых вместе больших и указательных пальцев. Фигаро даже не пришлось произносить формулу заклятья; он так часто использовал «эфирный зрак», что сам эфир, мгновенно сообразив, чего хочет следователь, принял нужную форму. Колдуны-тренеры Особого отдела называли этот эффект «подсознательной адаптацией», очень хвалили Фигаро, но, всё-таки, надеялись, что со временем эта самая адаптация распространиться у него на более полезные в бою заклинания, вроде, хотя бы, шаровой молнии. Кое-кто утверждал, что некоторые магистры могли швырнуть Изматывающий Бур простым движением руки, и Фигаро, вспоминая великолепного Стефана Целесту, был склонен им верить.

Вспышка. Яркие переливы красок. Цвета и формы.

Алое небо, чёрное солнце. Тонкие полупрозрачные контуры деревьев, похожие на сияющую паутину. Живой свет, звёзды за звёздами.

Над землёй чинно проплывали светлячки элементарных эфирных образований, стлалась по могильным камням зелёная дымка «виталиса» испускаемого травой и живыми существами, что населяли почву: полёвками, червяками, земляными осами и прочей мелочью. Спокойно и ровно горело белое пламя на воротах – так в эфире выглядели печати ДДД, что охраняли эти камни от вторжения изнутри и извне.

Под землёй тоже не происходило ничего необычного: обычные кладбищенские тени – даже не призраки, а просто хрупкие остаточные формы бывшей жизни, отголоски отголосков, что большую часть дня мирно дремали в своих гробах, а ночью вылетали наружу поболтать о том, да о сём. Щепотки памяти, сильные воспоминания, тончайшие эфирные оболочки с каплями «вита», застрявшими в них после смерти. Тени, тени, сонмы теней, безвредных и невидимых, которые, разве что, в безлунную ночь могут на миг явиться особо впечатлительному гражданину, что решится прийти к старым могилам. Их надоедливый шёпот, подчас, сильно раздражал живущих рядом с кладбищами колдунов. «Что делают людские тени после смерти?» – частенько спрашивали у метафизиков всех мастей. У Фигаро не спрашивали (следователь ДДД метафизиком в полном смысле этого слова не считался), но если бы спросили, то он бы лишь буркнул в ответ: «жалуются, болтают и сплетничают».

С этими ожившими фрагментами памяти можно было даже пообщаться при желании, но подобное общение напоминало бы разговор со старым музыкальным автоматом, который случайным образом меняет восковые валики, большинство из которых поцарапаны, а то и вовсе наполовину рассыпались в труху. Колдуны-археологи – вот те были горазды болтать с тенями прошлого, собирая их рассказы, точно черепки древних кувшинов или истлевшие в красную ржу мечи, что давно упокоились под мшистыми камнями развалин старых замков.

Для Фигаро же толку от болтовни древних эфирных «клякс» не было никакого. Поэтому, убедившись, что под его ногами не зреет «ведьмин нарыв» и не копошатся в гробах, царапая их крышки изнутри зарождающиеся некроты, он погасил заклятье «зрака», сунул руки в карманы, и, насвистывая, отправился дальше, к центру старого кладбища.

Были, конечно, и другие ритуалы, которые протокол требовал провести, дабы убедиться, что кладбище на сто процентов «не активно», но Фигаро к этому времени уже окончательно решил задвинуть на них здоровенный болт с левой резьбой. На этом кладбище никогда ничего не случалось, и не случится в ближайшие двести-триста лет. «А вот потом можно будет устроить и повторную инспекцию, – думал следователь. – Хотя, конечно, печати на воротах обновить стоит. И подпись под это дело у Хонти в сопроводиловку. А пока что не торопись. Гуляешь – ну и гуляй себе»

На кладбище было зелено и тихо; старинные дубы и высокие лиственницы прятали земляные холмики от солнечного света, даруя усталому путнику благословенную прохладу. Усталый путник не возражал; больше всего на свете Фигаро не любил сжигать на солнце тонкую кожу на щеках и носу, а солнце как раз приближалось к той коварной точке, когда его лучи так и норовили стрельнуть прямо в глаз.

«Марта Раберфорт, – читал следователь надписи на камнях, – 1729-1825. Любящей Матери от её Дочерей. Прими тихий Покой и храни нас с Небес» Красивый памятник, но сама могила запущена и уже порядком подзаросла травой, которую, разве что иногда прореживал местный сторож. Где сейчас дочери госпожи Раберфорт? Разъехались, разлетелись по свету... А вот красивая гранитная плита: «Марк Циганян, 1702-1800. Колдун и защитник. Пал смертью храбрых в битве с Древним Вендиго. Покойся с миром, герой»

Фигаро только покачал головой: даже мастер Целеста не полез бы драться с Древним Вендиго. Ну, разве что имея под боком вооружённый до зубов отряд Белой Гвардии. Так что Марк Циганян был либо прямым потомком Мерлина, либо просто не успел убежать. Увы, но бывает и такое. Жизнь полна неожиданностей, что делает её, конечно, куда интереснее, но и трагичнее.

А вот могилы поновее: «Юрий Гонза, 1790-1870. Кузнец». Просто и лаконично, аж дух захватывает. Или вот: «Анна Вострикова, 1787-1850. Бросилась с моста из-за неразделённой любви. Надеемся, мама, ты нашла покой. Спи с миром» Неразделённая любовь в шестьдесят три – ха, а дамочка-то была гуляй-поле! Жаль, такой бы жить да жить... «Кузьма Коффер, 1880-1844. Зарезан за карточный долг, и более никому ничего в этом мире не должен. Друзья»

Фигаро остановился, и медленно осмотрелся вокруг.

Кладбище закончилось. Точнее, закончился самый новый его участок, что к настоящему моменту был выделен муниципалитетом под захоронение. Далее тихо шелестели ветви старых дубов, медленно взбираясь по покатому склону, и доносилось откуда-то журчание ручья.

Фигаро подумал, и решил пойти поискать самые старые могилы (он всё ещё был под впечатлением от экскурсии в ратушу). Кажется, по пути сюда следователь даже видел пару мавзолеев, увенчанных старинными крестами, возможно, семейные захоронения местной знати. Конечно, даже после упразднения матушки-Церкви под крестами хоронили еще почти век (потом мода на них прошла сама по себе), но, шут его знает, может быть, удастся наткнуться на что-то действительно древнее.

Он развернулся на пятках, раздумывая, не забить ли трубочку, и тут внезапно почувствовал беспокойство.

Что-то было не так.

Нет, дело было не в эфире – Великое Единое всё так же спокойно плыло, оставаясь при этом на месте, как и первый день творения. Никто не наблюдал за следователем, никто не наводил на него враждебное заклятье, и Других существ, насколько он мог судить, в округе не было тоже.