Я взял две длинных воздуховодных иглы от системы, обезболил межреберье и ввёл их в зону притупления. И о, чудо, по обеим иглам прошёл гной. Не зря я в своё время прочёл книгу Войно-Ясенетского « Очерки гнойной хирургии» и латинская фраза « Ubi pus, ibi evako”, «где гной, там режь» мною были твёрдо усвоены.

– Молоток, ты Иля ! Аплодирую стоя,– Гоча встал и отдал честь.

– Через три дня, гнойник уменьшился и этот «умирающий чёрт» уже пинал всех и вся, не давая никому ни минуты покоя. Он выздоровел.

– А потом ? – спросил меня Гоча, но веки его уже опускались, из полузакрытого глаза стекла «скупая мужская слеза».

Гоча сумел ещё раз выпрямится, снова широко открыл глаза и, шатаясь, пошёл доставать очередную бутылку. В ход пошёл коньяк. Значит марафон подходил к своему логическому завершению.

– Когда мы вернулись в базу, адмирал вызвал меня к себе, и сказал: «Не будь идиотом, по своему складу характера ты можешь принимать решения и брать ответственность на себя. Ты обязан стать большим хирургом. Не хрен сопли по тарелке размазывать, назначаю тебя начальником хирургического отделения нашего базового лазарета.» Так началась моя хирургическая жизнь.

– Мудрые люди, повидавшие в жизни всякой хрени, лучше видят нашу роль в этом мире, – Гоча лежал и засыпал, но продолжал вещать с достоинством, – Вот мои родственники присылают мне мою долю с наших мандариновых плантаций, а это пятьдесят штук в год. О! Я мог бы ничего не делать, но отец сказал, езжай сын, учись на хирурга, будешь уважаемым человеком. Так и твой адмирал, как отец, за тебя подумал. Ты- то рос без от отца.

Иля, а ты оглянулся бы вокруг себя. Почему тебя не оставили на кафедре? Вот! Вопрос? У тебя же все люди братья, а в конкурентной борьбе друзей нет.

Гоча завершил свои речи и крепко уснул. Я тоже лёг, сил ехать домой не было.

Утром на такси я всё же добрался до своей съёмной квартиры. Бухнулся в кровать, хотел окончательно выспаться. Но сна не было.

Отважился позвонить Инге по заранее нами придуманному с ней коду: три гудка, трубку положить, потом снова набрать и услышать ещё раз три гудка. Ответа не было. Да я и не ждал никакого ответа.

Я долго лежал, начал вспоминать весь мой путь с Камчатки в Академию.

В первую мою попытку три года тому назад у меня даже не приняли документы. Я подумал, что это из-за моей, плохо звучащей для кадровиков, фамилии, Лоевский. Хотя пятый пункт ко мне не относился, но всё же.

И, вообще Академия являлась вотчиной детей профессоров и преподавателей. Недаром один из замов начальника Академии сказал, что Академию имени Кирова пора переименовать в Академию имени Тургенева, написавший роман «Отцы и дети».

Я решил, что в этом году я поступлю обязательно. Моё поступление напоминало мне катание на американских горках. Когда подбрасывает вверх «ух» по кочкам – кочкам, а потом вниз и захватывает дух. Вот я тогда подскочил с возгласом «Ух!» четыре раза.

На первой кочке я подпрыгнул когда после неудачи вернулся на Камчатку, и на рыбалке я спросил у начальника особого отдела: «не по их ли наущению меня не приняли», на что он ответил: «вы что не знаете что согласно 110 приказа при любых отказах ссылаться на органы безопасности запрещено». Я разозлился: Ах, так! Пока он крутился в палатке, я у него из заплечного мешка забрал четыре рыбины, а вместо них положил булыжник. На следующий день он пришёл ко мне в лазарет и гонялся за мной с этим булыжником.

А вечером позвонил мне и полушёпотом с секретной интонацией, спросил , узнаю ли я, кто со мной говорит, и произнёс фразу что « отказ не по нашему ведомству.».

Вторая кочка меня подбросила весной, когда я пошёл к начальнику отдела кадров снова просить подать мои документы. Тот сказал, что на этот год разнарядки нет, а я ему в ответ: Виливс ( родители его назвали в честь В.И.Ленин и И.В. Сталин, трудно ему приходилось с таким именем), ты помнишь, кто оперировал твои переломы и аккуратно сшил твою рожу, когда тебя накрыло и протащило лавиной? Тогда ты говорил, что я самый лучший хирург, так теперь подтверждай свои слова делом.

Виливс не устоял: «Ладно я отправлю, твои документы, а как там во Флотилии решат, так и будет».

А на третьей кочке во Флотилии уже помог Степан Хорев, мы с ним дружили, он часто приезжал ко мне в бухту на рыбалку. Я ему позвонил и он договорился с кадровиками, чтобы документы мои ушли.

Ну а уж четвёртая кочка приключилась уже в самой Академии. Принимали на хирургию шесть человек, но вызывали девять, чтобы создать конкурс. Я понимал, что меня отнесут к группе статистов. Когда сдавал документы в Красном селе, в заявлении заносился средний балл по диплому Академии. Этой работой занимался мой однокашник Сашка Фиолковский, к тому моменту адъюнкт кафедры медицинской статистики. И он сказал « Там у тебя получается 4,5 а я поставлю на всякий случай тебе 5,0».

Экзамены я все сдал на пятёрки. Так что, пришлось меня зачислить, и я попал в счастливую шестёрку. Двое в группе были моими однокашниками по Академии.

Меня назначили командиром. Ребята были со всех флотов, но авторитет мой среди них был не от начальственной должности, а от моего отношения к делу. В общем-то у нас была вольница, я никого не давил, у меня не было любимчиков, все они были мои друзья.

Воспоминания пролетали у меня в голове. Только сейчас я осознал через какие сложности я прошёл. Учёба была каторгой. Практика наша проходила в больнице Скорой помощи, где за дежурство поступало тридцать пять, а то и сорок человек из которых оперировались девяносто процентов. Если ты поспал минут сорок, и похоронил меньше пяти человек, то дежурство считалось удачным.

Весь напряг снимали традиционным способом: выпивка и лёгкие необременительные отношения с дежурными медсёстрами. На романы на стороне времени не оставалось вообще. Я занимался желудочными кровотечениями, а это самый тяжелый контингент больных.

Но ни на какие трудности я внимания не обращал. Я радовался, что постигаю специальность, что живу в большой хирургии. Я гордился, что причастен к тому, что стою на грани между жизнью и смертью пациента. И так каждый день по многу раз. И дурацкая фраза из фильмов: «Больной будет жить», становится твоим мироощущением.

Учился я под руководством заведующего кафедрой Госпитальной Хирургии Михаила Ивановича Быстрова. Он был авторитетным хирургом в Ленинграде. Ко мне он относился как к лучшему из-за моего ответственного отношение к учёбе и работе. А явный прогресс в написании диссертации позволил ему ходатайствовать чтобы после распределения меня оставили на кафедре.

Я лежал думал и думал. Решился позвонить Михаилу Ивановичу. Он мне предложил встретится завтра на кафедре и сказал мне одну загадочную фразу: « Кто-то давит значительно сильнее меня».

Да ещё и фразу Гочи я забыть не могу : «Что в конкуренции друзей нет.»

«ЕГО ЗОВУТ ИЛЬЯ. А ГДЕ ОН СЕЙЧАС ? Я НЕ ЗНАЮ»

Да, ехать на электричке поздно вечером не совсем приятное ощущение. Обязательно, кто-нибудь подсядет: «А дамочка скучает?».

С одной электричкой вроде бы я справилась, из Пушкина, где проходила конференция, в Ленинград я добралась удачно. Теперь быстро лечу в метро и еду на Финляндский вокзал. Мне повезло, электричка в Лисий-Нос уходит через пять минут, и я успеваю купить мои любимые вафли в форме ракушки с коричневой ореховой начинкой. Две штуки как раз растяну на тридцать минут поездки.

Электричка совсем поздняя. Страх пытается найти себе местечко в потайном уголке моей души, но я погружаю язык внутрь ракушки, сладкая масса растекается во рту, я забываюсь в наслаждении и время поездки пролетает моментально.

Выскакиваю в Лисьем – Носу. Иду по платформе и вдыхаю ночной, несущийся из садов, фруктово-ягодный воздух пригорода. Воздух сладкий, но по ленинградски сырой. Бежать от станции недалеко и я уже через пять минут вижу наш дом.

За забором спряталась освещённая веранда, понимаю, что бабушка ещё не спит. Царапаюсь в стеклянную дверь, бабушка открывает, видит меня и ахает. Ну, конечно, нельзя одной так поздно возвращаться.