– Блю… – Он наклонился вперед и ударился лбом о перегородку. Голос его звучал тихо, подавленно.

– Что ты здесь делаешь?

– Исповедуюсь. Я же призналась, что совершила плохой поступок.

– Помирившись с матерью?

– Да, я солгала. Я сказала ей, что люблю ее, но это неправда. Я ее терпеть не могу.

Ему хотелось смеяться, но Блю говорила совершенно серьезно.

– Может быть, тебе хотелось восстановить нормальные отношения с ней?

– Нет, мне нужны были деньги.

– Да, это плохо. Но зачем?

– Чтобы передать их вам. – Из-за перегородки раздался приглушенный смех, а у Рика зародились подозрения.

– Блю, какого черта ты здесь делаешь?

– Следите за языком, падре, – предостерегла она. – Bы сейчас разговариваете с живым ангелом милосердия. Я только что собрала по подписке полмиллиона баксов на свою любимую благотворительность – на церковь отца Карузо. У меня письменное обязательства банков, компьютерных компаний, сети продуктовых магазинов, сети быстрого питания – чего угодно. Они все жаждут оказать финансовую поддержку твоей программе обучения местных ребятишек компьютерной грамотности. – Голос ее звенел от возбуждения. – Ну как, звучит неплохо?

– Звучит… как чудо… – У Рика в горле застрял комок, он едва мог говорить. – Как тебе удалось?

– Я пришла к мамочке с раскаянием, и она обзвонила всех своих богатых дружков из списка «Пятьсот удачливых». Оказалось, что они все ужасно боятся организованной и малолетней преступности. Они пришли в восторг от идеи занять чем-нибудь слоняющихся без дела подростков. Вот так-то, падре.

– Не знаю, как благодарить тебя, Блю. – Голос его, казалось, вот-вот сорвется. Рик не знал, что сказать еще. Правда, не знал. Благодарности, извинения и всякая такая сентиментальная чепуха всегда давались ему с трудом, особенно с Блю.

– Не стоит благодарности, я занималась этим с удовольствием. Чувствовала себя Робин Гудом в юбке.

Она удовлетворенно вздохнула и на мгновение умолкла, ровно настолько, чтобы Рик успел понять, что она действительно ангел, посланный ему небесами. Ему надо просто взглянуть на то, что она совершила, на то, как она изменила его жизнь. – Ты там в порядке? – спросила она.

– Все отлично! – У него перехватило горло, но он повторил: – Все отлично.

– Так… что же было между нами? – спросила она после долгого молчания. – Похоть или любовь?

– Любовь, – внезапно севшим голосом ответил Рик, – несомненно. Мгновенная, жаркая., чистая, как пламя зажженной спички.

– Но она прошла? Догорела?

Рик призвал на помощь твердость и устойчивость своей веры.

– Она должна пройти, Блю. Ты дала мне возможность изменить и спасти множество жизней. Я нужен этим ребятишкам именно такой —, священник, духовный отец, а иногда и просто как отец.

– Ты прав, конечно. – Голос Блю звучал натянуто и грустно, но не безнадежно. – Ты изменишь их жизнь. Я не сомневаюсь.

– А ты? Чем займешься ты? – Улыбка согрела его слова. – С благотворительностью ты покончила?

– Отправлюсь на поиски волшебника в компании со своим другом Кардиналом. Помнишь Кардинала Фэнга? – Громкое «мяу» подсказало ему, что кот в кабинке, вместе с Блю. Рик подумал, что на этот счет существуют какие-то правила, но кто он такой, чтобы настаивать на них, да и когда Блю Бранденбург подчинялась правилам? – Делай добро и помни, что ты уже изменил кое-кого, – пылко сказала Блю. – Меня. Я стала лучше, Рик, благодаря тебе. Эта сумасшедшая дамочка, которая отбирает деньги у богатых и отдает их церкви, без тебя никогда бы не стала такой. – Она рассмеялась, а потом вдруг в ее голосе послышались слезы. – Боже, благослови нас обоих!..

Дверь кабинки открылась и закрылась. Стук ее каблучков затих, смешавшись с шумом уличного движения, солнечный лучик ворвался в кабинку.

Деревянная скамья, застонала под Риком. Он опустился на нее, сознавая, что на следующей исповеди ему придется сознаться в грехе, взятом на душу. Он солгал.

Спичка, которую зажгла Блю, зажгла в его душе свечу, которая, теперь будет гореть до последних его дней. Он всегда будет любить эту женщину, будет хранить ее страсть в своем сердце и поэтому будет творить добро.

Он теперь должен творить добро. Он обязан этим им, обоим, ей и себе… и Богу.

Прошло семь лет…

Голос звучал пронзительно чисто в утреннем воздухе, голос ребенка – нежный, как летний ветерок, донесший его до Уэбба. Он уронил фотографии, которые держал в руках, и поднялся из-за письменного стола. Детское пение потрясло его. Он подошел к двери, зацепившись по пути за что-то брючиной, и отшвырнул с дороги стул. Сердце его бешено колотилось.

Кто там поет так пронзительно чисто?

Офис Уэбба располагался в южном крыле английской усадьбы, которую они с Мэри Фрэнсис купили вскоре после свадьбы. Художественные сезоны требовали его постоянного присутствия в Лондоне – и летом, и осенью. Им хотелось, чтобы детям было где побегать и порезвиться. Старая усадьба в стиле Тюдоров стала прекрасным выбором. Мэри Фрэнсис назвала ее «Зимняя роза».

Пение, которое услышал Уэбб, доносилось с восточной стороны, где пышно цвели розы. Все окна второго этажа были открыты настежь, дом Был полон упоительных ароматов. Уэбб шел по узкому коридору в спальню, которую он занимал с Мэри Фрэнсис.

Она стояла на балконе, и, у Кальдерона сладостно защемило сердце, когда он увидел, как легкий ветерок приподнял воротник ее блузки и играет в темных прядях. До сих пор, стоило ему увидеть ее, у него щемило сердце и вспыхивало желание, такое чистое, что казалось святым. Они вместе почти семь лет, а он не может смотреть на нее равнодушно. Она по-прежнему возбуждает и душу его и тело, наполняет томлением.

Мэри Фрэнсис смотрела в сад. Их маленькая темноволосая дочка Эйприл пела своему рыжему псу так, словно он был принцем, пришедшим, чтобы вызволить ее из высокой башни. Это была песня из ее любимой диснеевской «Белоснежки». Голос пятилетней девочки дрожал от полноты чувств.

Звуки его разбередили душу Уэбба.

– Остановить ее? – спросила Мэри Фрэнсис. Она вопросительно посмотрела на мужа.

– Нет, – тихо отозвался он, – пока я жив, ничто не остановит ее пения.

Он почувствовал прикосновение Мэри Фрэнсис И понял, что она показывает на что-то маленькое и темное, ползущее под прикрытием розовых кустов в сторону Эйприл. Это был их шестилетний сын Тайлер, которого Уэбб с любовью называл «маленьким разбойником» – за пристрастие подкрадываться тайком и неожиданно нападать.

– Зачем он ее пугает? – спросил Уэбб.

– Потому что он – ее брат, мальчишка и твой сын. – Мэри Фрэнсис рассмеялась и потерлась щекой о плечо Уэбба. – Ты не всегда сможешь защищать ее, Уэбб. Она вырастет, с этим ничего не поделаешь..

Разыгравшаяся на лужайке сцена стала неожиданностью только для Эйприл, которая, вскрикнув от испуга, упала, когда Тайлер обрушился на нее. Пес вскочил и залаял, воробьиная стайка с шумом взлетела с кустов.

Поведение сестры вызвало неодобрение Тайлера.

– Перестань хныкать! – приказал он ей. Видя, что его команда не выполняется, он с показным равнодушием пожал плечами и опустился на колени, наблюдая за ней. Однако чем ближе он к ней подползал, тем очевиднее становилось его беспокойство. Наконец, он оказался совсем рядом с ней и вполне мог напугать ее еще раз. Но вместо этого он совершил нечто удивившее даже его самого, – он наклонился и поцеловал ее в щечку.

Уэбб с трепетом наблюдал за ним, не зная, хватило бы ему в шесть лет мужества быть таким нежным. Хотелось верить; что хватило бы.

Уэбб: нежно обнял Мэри Фрэнсис и крепко прижал к себе. Если его дети любят друг друга, благодарить за это надо Мэри Фрэнсис. Он только защищал их, – защищал, как лев, возможно, даже чересчур ревностно.

– В эту субботу день рождения Тайлера, – заметила Мэри Фрэнсис, словно размышляя вслух. – Интересно, приедет ли его крестная? От нее ничего неслышно уже три недели, с тех пор как она приняла приглашение.