Он посмотрел на нее так; словно ему была открыта тайная жизнь ее души. То же чувствовала и Мэри Фрэнсис. Мужчина не может всецело отдаться женщине и не открыть при этом своего внутреннего «я». Были мгновения, как сейчас, когда она видела в его глазах печаль святого, фанатизм мученика. Он тоже плакал? Эта мысль пронзила ее.

Он наклонился к ней, и она не отпрянула, а подалась ему навстречу. Мэри Фрэнсис сделала это непроизвольно. Она не принимала осознанного решения поцеловать Уэбба, казалось, ей просто ничего другого не оставалось. Она должна вкусить сладость его поцелуя, должна позволить ему ощугить вкус своих губ, коснуться его и испытать трепет его прикосновения. Должна узнать.. Узнать так много! Даже если это опасно. Даже если он не любит ее. Даже если он убьет ее.

Любит ее? О чем она? Мэри Фрэнсис уже не понимала, откуда появилась эта мысль, но возникла она так же уверено и естественно, как река прокладывает себе русло. Внезапно она почувствовала, как что-то оттянуло ее голову назад, и догадалась —, что он привлек ее к себе самым древним и символическим способом – потянув за волосы на затылке. И уже не отпускал. Губы его приоткрылись, но ни единого звука не вырвалось из них, он только тяжело дышал, наполняя ее жаром своего желания. Его губы были уже у самого лица Мэри Фрэнсис. Она оказалась теперь пленницей не только У эбба, но и обрушившихся на нее неизведанных ощущений. А ведь он еще не поцеловал ее, и где-то в самом дальнем уголке сознания жила мысль, что выбор еще есть, что она еще не ответила на вопрос: готова ли отдаться на волю волн? Чтобы они сомкнулись над ней и поглотили?

Уэбб тоже безнадежно тонул. Тонул. В чувствах. В ее голосе, запахе, шелковистости кожи. Все это нахлынуло, возбуждая и пробуждая в нем хищника. Он нежно перебирал пальцами ее волосы, которые почему-то напомнили ему золоченый имбирный пряник. От них исходил тонкий травяной аромат. Что-то похожее на корицу? Что бы это ни было, этот запах сводил его с ума.

Коснувшись ее губ своими, Уэбб едва не задохнулся. Они были именно такими, как он себе представлял.

Даже лучше. Нежные, сочные губы. Ничего подобного он еще не встречал. Так бы и съел ее. Он был охвачен безумным, страстным желанием. Мгновение – и губы Мэри Фрэнсис стали мягкими, как воск, распухли и порозовели от возбуждения. Он покрывал ее щеки, шею, роскошные плечи плотоядными поцелуями и, охваченный первобытным голодом, до боли жаждал удовлетворения. Тело его молило об этом удовлетворении.

Паук пожирает муху кусочек за кусочком.

– Нежная добыча, – прошептал он ей в самое ухо. – Я поймал тебя. Ты вся моя.

Яхту по-прежнему качало из стороны в сторону, прижимая их тела друг к другу. Мэри Фрэнсис таяла от прикосновений Уэбба, ее бедра касались его при каждом ударе волн. Ей казалось, что она летает на этих волнах. Его сильная рука по-прежнему держала ее за волосы, и звук, вырвавшийся из ее груди, был нежнейшим призывом самки.

Он потянул слишком сильно, она застонала и попыталась освободиться, но потом вздохнула и прошептала:

– Люби меня. – Любить ее? Не ослышался ли он? Могла ли она произнести эти слова? Но мало-помалу до него дошло, что ничего ему не послышалось, что она действительно просит: – Люби меня.

Когда же до него дошло, его мозг на мгновение словно парализовало. Он не понимал, почему она сказала это, что значили ее слова, как он сам относится к ним. Ему показалось непостижимым, что кто-то может полюбить его таким, какой он есть. Даже если она была настолько святой, что смогла отыскать в нем что-то достойное любви, он не мог полюбить ее в ответ.

Он не мог любить ничего и никого, утратив эту способность еще в детстве. Казалось, он получил мощный удар в пах. Уэбб стоял неподвижно, стараясь осознать, что происходит. Боль сделала из него лжеца. Мучительная боль. Он такой же, как все, уязвим и беззащитен. Даже больше других. Много больше! Сердце его разрывалось.

Он опустил руки, понимая, что она не сводит с него глаз. Острые края медальона глубоко врезались ему в ладонь, чуть не до самой кости. Появилась кровь.

Он вскрикнул И не узнал свой голос. Боль. Изрезанная плоть. Искромсанные тела и пение маленькой девочки. Как он мог забыть? Вот что бывает, когда позволяешь себе чувствовать. Истекаешь кровью.

– Ты в порядке?

Она коснулась его, пытаясь про никнуть в душу, но Уэбб уже погрузился в страшные воспоминания. Всю жизнь они жили В его сознании, отделенные толстой стеной, и он был в состоянии контролировать их. Когда же он хотел вспомнить, подпитать свой дремлющий гнев, то вынимал их по одному из этого надежного хранилища и рассматривал, будто на расстоянии, сквозь призму времени. Но сейчас все было иначе. Стена рухнула. Воспоминания обступили, как леденящие душу привидения, угрожая поглотить его.

– Я знаю, откуда у тебя этот шрам, – тихо сказала она. – Знаю все. Если хочешь поговорить… – Он отвернулся и жестом показал, что хочет, чтобы она замолчала. – …Это помогло бы, – не сдавалась Мэри Фрэнсис из самых лучших побуждений. – Уэбб, я знаю, что случилось, что произошло с твоей семьей, знаю про пытки.

– Нет!.. – закричал Уэбб не только Мэри Фрэнсис, но и видениям прошлого. С безжалостной четкостью он видел, как прямо у него на глазах стреляют в голову его отчима, как срывают одежду с его матери, как банда убийц – один за другим – насилует ее, обезумев от похоти и жажды крови. Прежде чем Люсинду Кальдерон повалили и надругались над ней, подобно стае озверевших псов, она успела передать в руки своего девятилетнего сына старинный рубиновый крестик. Когда же все насытились, ей всадили пулю между глаз – самое милосердное из всего, что они с ней сделали, и она воссоединилась с мужем.

Тогда Уэбб сжал крестик с такой силой, что он пропорол кожу ладони и ушел в тело. Годы спустя, когда, он бежал из тюрьмы, крестик пришлось вынимать из под кожи хирургическим путем.

– Тебя заставили смотреть на все это, – произнесла Мэри Фрэнсис, опять врываясь в его мысли.

Я знаю, что с тобой стало…

«Нет не знаешь! – мысленно прокричал он. – Как ты можешь знать?»

– Твоя мать, твой отчим…

«Моя сестра, – мысленно добавил он. – Изабелла». Ее имя принесло с собой невыразимую боль. Ничто не шло в сравнение с воспоминаниями о мужестве его восьмилетней сестренки. Все время, пока у нее перед глазами творились ужасы, эта тоненькая, перепуганная девочка пела церковный гимн, чтобы не сойти с ума от того, что делали с ее родителями. Она не перестала петь даже тогда, когда очередь дошла до нее.

А когда насильники поняли, что дух ее не сломить, когда увидели, что глаза ее сухи и она поет, они проткнули ей горло и оставили умирать медленной, мучительной смертью. Уэбб знал, что она промучается много-много часов, прежде чем обретет избавление в смерти. В слепой ярости он набросился на одного из солдат, пришедших за ним, выхватил у него пистолет и избавил сестру от мучений, но пение ее навсегда врезалось ему в сознание и преследовало постоянно. Он не помнил слов гимна. Память сохранила лишь пронзительную чистоту тоненького голоса, который ночь за ночью звучал у него в голове, пока он не придумал, как избавиться от этого голоса, как избавиться от всех воспоминаний.

– Уэбб! Уэбб, пожалуйста! Что случилось?

Он почувствовал на своей руке ее руку и вдруг понял, что стоит, словно окаменев, в дальнем конце каюты. Он не помнил, как оказался здесь.

– Все в порядке, – проговорил он мертвым голосом. – Все просто прекрасно.

Мэри Фрэнсис молча стояла рядом, и у него мелькнула мысль, что его общество никогда еще не было так опасно для нее, как сейчас. В таком состоянии он способен на все, может причинить боль кому угодно. Сейчас он опасен для всех без исключения.

– Если бы ты только позволил мне помочь. Я умею, меня учили утешать и помогать. Я знаю, что смогу помочь тебе.

– Мне нельзя помочь. – Он раскрыл ладонь, посмотрел на кровь, текущую из порезов на медальон – Господи, ее надо остановить! Обязательно.