– Нам до этого далеко, – сказал Мигель, – Мы сможем дойти сами до дома? Без стрел и волков?

– Ну, для ответа на этот вопрос моей чувствительности явно не хватит, – сказал он, галантно коснувшись полей шляпы, с наигранной манерностью кивнул и махом запрыгнул на облучок. Тонкая лошадь повернула свои огромные глаза на детей, и карета исчезла среди стволов.

Марисол повернулась к лесу. Там не было ни тропы, ни прохода. Бурелом на буреломе и стволы со здоровыми нижними ветками, переплетающимися так, что протиснуться можно было бы, но не быстрее, чем через ряды заборов с колючей проволокой.

– А куда нам надо, Мигель?

– Домой.

– А зачем? Чтобы поесть и лечь спать?

– Чтобы ты укусила собаку?

– Чтобы нарядиться в платье.

– Чтобы потом пойти к дедушке?

– Чтобы потом пойти к Исабель!

Они посмотрели друг на друга.

– Чтобы прочесть записи?

– Чтобы прочесть записи, нам нужно выучить язык.

– А у кого мы будем учиться?

– У курьера?

– Это вряд ли.

– А может нам надо в другое место?

– Нам надо туда, где наш путь, – вдруг тихо сказала Марисол, – где путь нашего сердца.

– А где дорога нашего сердца?

Они смотрели друг на друга. Долго.

– Ты егоза. Но не ябеда. Я лучше стреляю из лука.

– Ты собиратель платья. Ты стреляешь по дуплам.

– Каждый мой промах стоит казны. Как минимум!

– Каждый наш промах чего стоит, Мигель?

– Если идти по дороге своего сердца, разве можно выстрелить мимо?

Они медленно повернулись и пошли. Периферийным зрением они видели, что дорога была. Она и раньше была. Просто они как-то не так смотрели. Игра света…

Лягушка сказала им «ква» целых три раза. Это было беспрецедентно. «Ну, извини! Что ты так испереживалась?» – сказала Марисол. Собака лежала у дуба и наблюдала, как они выходят из леса и медленно мимо колодца идут к крыльцу. Только у колодца они подняли ведро со студеной водой и долго пили из него. Ивы заволновались своими серебряными листочками. У крыльца они сняли обувь, отстегнули оружие, но не пошли в дом, лишь заглянули. И усталые, едва-едва побежали к ней. Они вцепились своими пальчиками в шерсть, и уткнулись с двух сторон в шею. От них пахло усталостью и здоровьем. Они росли. Они становились сильнее с каждым днем.

Мигель ломал ароматный, с хрустящей коркой хлеб и запивал молоком из запотевшей крынки. Марисол делала тоже самое, только левой рукой она листала записную книжку и поэтому хлеб просто кусала, как маленький тигр. Почти с каждой страницы на них смотрела Исабель и дивные каракули.

Ласточка и драка травами

Белка была удивительно настойчива, но она стала видна. И еще до ее умопомрачительных прыжков, ее новая позиция обозначалась. И даже стало видно, что она очень веселая и просто хулиганка. Но оказалось, что этого мало. И разрезать шишку мечом, тоже мало. Оказалось, что нужно успеть разрезать целых две шишки. Вот над этим пришлось поработать. А потом и три. И странно, что медленные движения мечом вдруг стали открывать особые смыслы, они превратили мир пулей летящих шишек в мир очень медленных движений, для которых скорость меча оказалась достаточно быстрой, чтобы успеть разрезать их все. Но это все очень странно описать, и дети особенно и не старались.

И вот в один из дней, когда они уже не просто разрезали три шишки, но стали делать это играя, из разных забавных позиций, белка вдруг исчезла. Но ее уход они не смогли предвидеть. И это их озадачило. Они стояли с мечами посреди леса, как вдруг писк на уровне почти ультразвука коснулся их ушей, и их тела мгновенно приняли боевую стойку. Но что-то сверхбыстрое и невидимое задело их виски, словно пролетевшая стрела. И даже замедлив время, как они делали с шишками, им не удалось избежать этого касания. Все перемещения, которым их учил волк, давали им преимущество, но стрела все равно касалась их. Потому что она не замедлялась, как шишка. Она оставалась быстра, как меч. Даже быстрее. И это задание было совсем не понятным. Кто же первым его разгадает? А писк все касался их ушей, и тонкое перо крыла ласточки задевало висок.

– Она что-то говорит нам, – сказала Марисол.

– Как во сне, – ответил Мигель.

– А где она? Ты ее видишь?

– Вижу, но не вижу. Она как круги по воде!

Марисол просияла:

– Сон! Но это же сон! Она во сне! – закричала девочка.

Детей словно встряхнула эта мысль. Ласточкин писк растворился в пространстве. Все прекратилось.

– Мы должны увидеть ее во сне, – сказала Марисол.

– А потом наяву?

– А потом наяву.

Дедушка ничего не сказал, когда они уже пили чай в доме, но его выражение лица было хитрющим. Хотя, ну какой из него притворщик! Исабель смотрела иначе. И это означало, что работы непочатый край. Непомерный.

– Нам надо прочитать дневник! – сказала Марисол.

– Разве чужие дневники читают? – протянул дедушка. И добавил:

– Кто дневники чужие читает – то из себя барсука представляет!

– Сам бурундук. Это дневник собакин! – императивно заявила Марисол.

Тут даже Мигель поднял брови.

– Это-то ты с чего взяла?

– Собакин!

– Кулебякин, – утвердил дедушка.

– Собакин, – упорствовала Марисол.

– Мари, ты откуда это взяла? – тихо спросил Мигель.

– Взяла, – она надула губы.

– А ты у нее спрашивала? Собакин, кошкин? А что они не люди? – спросил дедушка.

– Это сундук хозяев, – сказал Мигель.

Исабель улыбалась, но очень грустно.

Марисол сидела надувшись.

Мигель вдруг каким-то взрослым усталым голосом сказал:

– Тут может быть все что угодно. В доме нет одежды.

Марисол посмотрела на него вопросительно?

– Кроме нашей, там нет одежды. Обуви нет. Посуды. Хозяева, если и есть – она им не нужна.

То, что в сундуке – это иное. Это чье-то. Одежда кем-то ношеная. Но это одежда людей из легенды. А с этим совсем все… непонятно.

– Это одежда собаки! – совсем другим тоном произнесла Марисол, – И кошки. Не важно, как это может быть.

– Я видел их, – тихо сказал Мигель.

Марисол широко отрыла глаза и уперлась в брата. Дедушка не изменился никак. Только слегка кивнул.

Мигель поднял глаза и тем же взрослым голосом сказал:

– Я видел их. И забыл это. Они там каждый день. Каждую ночь. Но чей это дневник, я не знаю.

Марисол продолжала смотреть на него широко открытыми глазами. Потом ее мысль смутилась, и она вновь сказала:

– Это дневник собакин. И одежда ее. И лук ее. А вот чье платье, я не знаю.

– Это платье твое, – тихо сказала Исабель.

– Я уже здесь жила?

У Исабель вырвался смешок.

– Все прозаичнее, сеньорита. Это платье твое. И ты это знаешь. У принцессы было много друзей. И подруг. Сейчас это не важно. Одна из них была лучшим воином в этой зачарованной стране.

– Это ее диадема? И лук?

– Это твои диадема и лук. Так бывает. Она из них выросла.

Дедушка очень нежно заулыбался. Потом встрепенулся и безапелляционным голосом заявил:

– Кто в платье наряжается – тот кляксой называется!

– Ууууууууууууууу! – завыла Марисол – Сам клякса!

– Кто напялил диадему – тот проглатывает клемму!

– Какую клемму! Ууууууууууууууууу, – завыла опять Марисол, схватила со стены веник сухой ромашки, который висел среди дедушкиных лекарственных трав, и они перешли врукопашную. Дедушка дрался пижмой. Они полностью погрузились в сражение. Исабель встала, собрала тарелки и с фразой: «Детский сад!» пошла на кухню. Мигель думал про женщину в мокасинах и про того, кто колол дрова у дровницы.

Хморюзги

Всадник все ехал по оранжевой пустыне, точнее по горизонту за ней. Огромный медведь брел вдоль стены тумана где-то на краю. Он был очень силен и казалось следы от цепей были на всех его лапах. Кто-то сидел у окна, и слеза скатывалась по щеке, и желтые волосы растекались повсюду. И очень захотелось к ней, она была как бы за мутным стеклом. Рыбка прыгнула, и круги поплыли, и тихий голос читал странную молитву на древнем языке, и был очень спокоен, и тоже стало очень спокойно, и дядя Сережа стоял перед свечками, которые горели очень долго, и за все это время прогорели лишь на полмиллиметра. Они были очень тоненькие. Дядя Сережа смотрел вперед. Он был спокоен, и его взгляд был устремлен куда-то за огромную стену тумана, за которой по самому краю брел огромный медведь. И женщина в бесшумных мокасинах прошла мимо с крынкой в руках и ласково взглянула на мальчика. Она была в длинном свитере из серой и тёмно-рыжей нити. С обычным, скорее мужским, ремнем на поясе. С короткой стрижкой и почти черных брюках. Волосы были черные или почти черные, дымчатые. Мальчику очень захотелось встать и обнять ее, и не выпускать долго-долго, но она покачала головой и тихо сказала: «Ласточка». И рыбка плеснулась, и круги поплыли, и так не хотелось терять ее. Но круги прошли и остался лишь тихий шепот где-то в ушах: «Ласточка!». Мигель силился увидеть ласточку, но она не появлялась, и вместо этого он опять побежал по лугу, сквозь прекрасные травы, но синяя река простерлась впереди, и золотые купола сверкали с той стороны. У дровницы сильный, с длинными вьющимися светлыми волосами, коренастый человек рубил дрова. И ласточка забылась, и вместо этого он услышал гром, и кто-то очень опасный и сильный появился где-то впереди. И стало очень страшно. И что-то вытолкнуло его из сна. Мигель сидел на кровати и сердце стучало молотом в его груди. Наваждение прошло, и он побежал на кухню. Крынка стояла на столе, кошка сидела на комоде, и он бросился к ней, но она положила ему лампу на нос, не дав ему прижаться к себе. «Ласточка!» – пронеслось у него в голове.