Дядя Сережа, кряхтя слез с козлов, и, не отпуская вожжи, стал вглядываться в белое марево. Его сердце билось так, что рубашка тряслась на груди. Мигель стал у двери кареты и вопросительно посмотрел на водителя.

– Дядя Сережа, что-то не понятно совсем. Мы похоже на развилке.

– Да. Похоже. Но мы по полянке прошлись и куда нас развернуло, не понятно. Держи вожжи. Придется искать спуск на ощупь буквально. Не отходи ни на миг. Пронька, вроде, спокойна, не рванет никуда. И кричи, если что.

– Хорошо. Я тут, дядя Сережа.

Сергей старался не выдать детям беспокойства. Но он был не первый раз замужем. Все его тело чуяло подвох. Но что именно – он не понимал. Он прошел, и инструкторские в северных горах, и сам водил народ. Потом был сколько лет в спецкомандировках. Тоже не на курорте. Чем его сердце можно было напугать? Но оно колотилось не по-детски. Он знал, что первое правило – не выдать паники. Он понимал, что дело не в трех дорожках с края полянки. Когда их окружали в Карнакаре и от всего отряда оставался только он да капрал, он знал, что сие есть, и какие шансы. Но тут было что-то еще. И дети. А детей он не сдал бы никому и ни за что. Он поправил кинжал на поясе и шагнул в молоко.

Мигель почувствовал ледяной пронизывающий холод. Дяди Сережи не было слышно. Уже пол часа. Пронька начала странно водить носом. Словно почуяв хищника. Мигель закрыл дверь и быстро вскочил на козлы максимально осаждая животное. Но Пронька чувствовала близость чего-то или кого-то и время пошло на секунды.

– Дядя Сережа! – изо всех сил крикнул Мигель!

Но туман поглотил его слова как промокашка чернила. Лошадь захрапела, взбрыкнула, вырвала поводья и понесла.

Карета прыгала на невидимых кочках, копыта стучали словно по пластилину, какие-то ветки били по лицу и по крыше, но странная тишина все равно наполняла пространство. Чего-то недоставало в нем. Какой-то реальности. Мигель вцепился в поручни обеими руками, готовый в любой момент соскочить при перевороте, но мысли его были только о сестре. «Только бы не вывалилась! Только бы не перевернуться!». Лошадь храпела, но ее голову почти не было видно в белом молоке тумана. Мигель пытался ухватить поводья, но качало так, что отпустить нельзя было ни одну руку. Попа половину времени была в полете и билась то тем, то этим местом. «Марисол! Прижмись к дивану, к подушкам!» – его мысли вопили в тишину. Вдруг цокот копыт из пластилинового стал более звонким, и подковы словно бы застучали по каменной мостовой. Что-то изменилось в окружающем пространстве, стало светлее и стало теплее. Заметно теплее. Пронька стала видна полностью, качать перестало, и Мигель смог отпустить руки и подобрать вожжи. Но лошадь все еще была в порыве, она вытягивалась вперед всеми силами и несла, несла, несла. Только лесной дороги не было. Была каменная дорога. С четкими краями. Туман отступал.

И стало понятно, что они скачут не вниз, а вверх. По краям стали видны деревья. Но это были лиственницы. Которых в долине никогда не росло. Да и в горах окрестных. Только сосны, да кедры на предальпийских уже высотах.

Пора было тормозить. Лошадь все-таки остановилась. Мигель открыл дверь и увидел глаза девочки. Его руки мгновенно взяли ее за плечи и выволокли из кареты. Лошадь попятилась назад, пошла боком, так что пришлось отскочить назад, и, захрапев, чуть не опрокинув повозку, по дуге поскакала вниз. То есть обратно в туман. Дверь размахнулась и перед тем, как она защелкнулась, что-то блеснуло с сиденья зеленым лучиком.

Они стояли одни. Средь огромных лиственниц. Среди тумана. На серой каменной дороге. Которую они не знали в этих краях. Не знали, потому что ее и не было в этих краях. В их краях. Но главное, что они чувствовали всем своим пониманием, что и их краев тут не было. Они были где-то, где не были и не могли быть никогда. Но это были лишь иррациональные впечатления. Лошадь не может проскакать за час больше 30 верст. А это не так много. Надо лишь сориентироваться.

Туман стал редким. Солнце не было видно, но чувствовалось, что оно сзади. И почему-то смеркалось. Даже портфели остались в карете. Впереди был поворот на боковую дорогу. Она не была каменной. Она входила в густой вековой лес. И вела налево. Марисол была маленькой девочкой. Но она смотрела на Мигеля спокойно. Почти спокойно. И как-то грустно. Она взяла его за руку и пошла к лесной дороге. Он не сопротивлялся. Резануло про шпагу. Хотя это скорее был узкий меч. Но он остался в карете. А с ним бы было спокойней.

Марисол шла быстро и ровно. Чуть впереди. И держала его за руку. Они дошли до поворота и вошли в лес. Мигель обернулся, дорога исчезла полностью из вида. Шок стал сменяться мыслями. Девочка шла уверенно. Была ли это истерическая реакция? Возможно. В любой форме психике надо как-то компенсировать травму. И лучше через мнимую уверенность. Лучше идти куда-то, чем паниковать и метаться. Марисол не чувствовала страха в данный момент. Но тоже понимала, что идет она просто так. Чтобы куда-то идти.

Мигель начал более последовательно думать. Кстати, стук копыт пронькиных был слышен еще долго-долго. Он словно не ослаблялся и плыл по воздуху над дремучими чащами. «От чего отражается звук?» – подумал Мигель. – «Не может такого быть. Большая дорога ведет в город. Марисол тянет в лес. Но тут тропа живая, куда-то придем. Почему мы не идем в город? На повороте маркировок никаких. Хуторок? Кошара пастушья? Родник?» Но менять направление не хотелось. Марисол не вспомнила про кольцо. Оно тоже осталось там, в карете. Она чувствовала теплую руку брата и вдруг развернулась, и прижалась к нему. Но никаких слез не было из нее ручьем. Просто прижалась. Он обнял ее за затылок и понюхал висок. Мамины духи. Но глаза его смотрели цепко и рыскали промежду ветвей. Было тихо. Как-то даже спокойно. Сердце Марисол тоже не колотилось. Дышала только глубоко. Мигель обернулся назад и пристально осмотрел уходящую назад тропку. Впился глазами туда, назад, прислушался – нет никого, спокойно. Только солнце садилось. Смеркалось. Причем довольно быстро.

Ветки стали темнее и гуще, поползли тени и запах хвои, мха. Было еще тепло. Первые только признаки прохладцы. Без гусиной кожи. Свежестью лишь. Она отлепилась от него, сделала гармошку губами и потянула его за руку дальше. Странно, подумал он, спокойна, егоза. Молодец. Про себя он не смог бы такого сказать с уверенностью.

Тропа расширилась, потом прошла еще лужком, мимо огромного дуба кряжистого, разлапистого, мимо ив, шелестящих серебристыми иглами своих листьев, заводи с камышом, откуда пахнуло водой, послышалось уверенное «ква» и легкий всплеск рыбешки, мимо изгороди для невидимых барашков, мимо сарая с соломенной крышей, дровницы с кучей свежеколотых дров, колодца с огромным деревянным ведром перевернутым и, наконец, они пришли. Дом стоял лицом к ним. На крыше колосилась трава. В окне горела лампада. Над лесом серебрился молодой и почти без наклона месяц. А на пороге сидел огромный, белый мохнатый пес.

Хозяева

Мигель выдвинулся вперед, придержав руку девочки, и медленно подошел на 4 метра к собаке. В сидячем виде она была почти ростом с него. Но она сидела на уступе перед дверью, мохнатым хвостом касаясь полотна двери, а передними лапами почти края ведущих к земле двух ступенек. Хвост не шевельнулся. Никакой реакции или оскала Мигель не заметил. Собака была предельно спокойна и просто смотрела на детей. «Эта не будет лаять. – подумал Мигель – эта вообще не предупредит ничем. Хорошая собака!»

– Хозяин! – крикнул мальчик, – Здравствуйте! Откройте нам!

Собака посмотрела в глаза кричащему, поднялась на лапы и тихо сошла вниз, встав сбоку между детьми и крыльцом. Не отводя взгляда. Ветер качнул куст жасмина перед домом, шевельнул волосы на лбу Мигеля, и неприжатая дверь бесшумно поддалась на сквозняк. Два зеленых глаза мелькнули в сумерках прихожей, блеснули, сказали: «Мяу», взлетели на метр вверх и потухли. Марисол перехватила руку уже двумя руками, налегла весом, и началось подскакивание за спиной на мысочках. «Включила егозу!» – подумал брат, пытаясь не качаться в такт. Марисол смотрела на собаку.