Из гостиной доносились голоса, причём их было несколько, следовательно, Оливер был дома не один. Йоханесс нахмурился и на ватных ногах неохотно поплелся в комнату. На диване сидел разбитый Гловер, а возле него бегала взволнованная Эльфрида. И, честно говоря, Ольсена сразу начало тошнить только от вида этой «сильной и настоящей любви».

– Ночь на дворе. Чё вам резко стало нужно? – недовольно спросил Йоханесс, заползая в комнату.

Оливер, сидящий на кресле, испуганно посмотрел на отца. Юноша дрожал, словно от холода, но красноречивый взгляд выдавал сильные эмоции. Ольсен сразу заподозрил неладное, решив, что если Расмуссена кто-то обидел, то этому кому-то мало не покажется.

– Где ты шлялся? – грозно произнесла Эльфрида, поставив руки на бока.

– Ой, это вы меня всё это время ждали? – Йенс широко улыбнулся, плюхаясь прямо на пол.

Гловер прокашлялся, привлекая всё внимание на себя. Не трудно было догадаться, что Томсон сейчас произнесёт что-то очень важное и, видимо, не слишком-то и приятное. Прекрасно, Йоханесс до жжения в сердце обожал плохие новости. Фрида заботливо взяла предпринимателя за руку, что вновь неприятно ужалило Ольсена.

– Я банкрот, Йоханесс, – тихим разбитым голосом произнёс Гловер.

– Чего? – удивился Йенс, не веря своим ушам.

– У меня больше нет денег. Теперь я никто, – слабо продолжил Томсон. – Мы в дерьме по самые уши.

Застываю рядом с мраморной колонной.

Удивляюсь: почему не убежал.

Я холодный.

Я холодный.

Я холодный…

Улыбаешься в ответ:

«А я – пожар…»

© Роберт Рождественский

Bones – Die for me

Быть невидимкой, когда тебя не видят даже твои родственники – тяжело. Быть человеком, который узнает все новости, связанные, между прочим, с твоей жизнью самым последним – больно. Быть нежданным ребенком и знать лишь одного из двух твоих родителей – печально. Быть Оливером и чувствовать распространяющееся по венам одиночество – невыносимо.

Юноша стеклянными глазами наблюдал за разрухой, происходящей в комнате. Отец и дядя кричали друг на друга, в то время как Эльфрида беспомощно металась от одного огня к другому.

– Какой нахуй банкрот? Как? Какого хера ты сказал это только сейчас?! – поднявшись с пола, прокричал Йоханесс.

– Он не виноват, Йенс! Он не знал, что так получится! – заверещала Эльфрида, пытаясь защитить Гловера от разрушительного гнева Ольсена.

– Завались, Фрида. Это не твоё дело, – огрызнулся мужчина, тем самым глубоко задев подругу.

– Ты не можешь срывать свою злость на Эльфриде, – устало вздохнул предприниматель. – Извинись перед ней.

– Сам извиняйся перед своей подстилкой!

Девушка ошарашенно посмотрела на Йоханесса, совсем потерявшись в происходящем. Мужчина и сам выпучил глаза на подругу, словно до последнего не верил, что смог произнести такие слова.

– Иди в жопу, Йоханесс Ольсен, – тихо сказала Эльфрида, делая несколько шагов в сторону художника. – Ты не имел никакого права так грубо говорить обо мне. Я всегда отношусь к тебе с добротой и стараюсь помочь, но, кажется, тебе всё равно. Ты конченный эгоист.

Раздался звонкий шлепок от удара по щеке. Йенс тут же схватился за ушибленное место, в то время как Эльфрида резко развернулась и вышла из комнаты, а потом и из дома, если судить о хлопнувшей двери в коридоре.

– Твои родители очень умные и приличные люди, – покачал головой Гловер. – Но ты идиот. Честное слово, я никогда ещё не видел таких идиотов. Ты решил развалить всё и сразу? Хотя тебе даже стараться не нужно. Всего через пару дней тебе начнут угрожать. Эрика Ричардсон не прощает долгов.

– Плевать я хотел на твою Ричардсон и на всю её «Нацию розы», – отрезал Йоханесс.

– Правда? Тогда не моли её о пощаде, когда она сожжёт твой дом, убьёт всех, кто тебе дорог, и подвергнет тебя, разрушенного и сломленного, страшным пыткам.

– Почему ты говоришь так, словно это я виноват в том, что ты банкрот? К слову, боюсь, тебе она тоже не сможет простить должок. Умирать мы будем вместе, – проскрипел мужчина.

– Я тоже не виноват! Я вообще не понимаю, как так вышло. Всё было нормально, под контролем, а потом… что-то оборвалось в один момент!

– Ага, прямо так и оборвалось, – скривился Ольсен.

– Да!

– На самом деле, это ты виноват. Ты не мог проследить за своими бабками?

– Йенс, это не так работает!

– Нет, ты безмозглый еблан, который заключает сделки с ганг-

– Всё, достаточно. Заткнись, – Гловер закрыл лицо рукой. – Ты не в себе, Йоханесс. Нам нужно решать проблемы, а не орать друг на друга. Но сегодня ты не в себе. Поговорим позже. Пока.

Мужчина поднялся с дивана и вышел из дома под прожигающий взгляд Йенса. Комната ненадолго погрузилась в полную тишину. Взгляд Ольсена уже не был горящим и злым. Он печальными глазами смотрел на пол, нахмурив лоб, словно размышлял о чём-то невыносимо тяжёлом.

– Пап, что происходит? – тихим голосом произнёс Оливер, тем самым обратив всё внимание отца на себя.

Йоханесс прикусил щеку и скривился, а Оливер даже не удивился тому, что про него, видимо, опять забыли.

– Я не хочу, чтобы ты волновался об этом, – Ольсен подошёл к сыну и сел возле него на диван. – Но, наверное, я должен тебе сказать. Я надеюсь, что ты уже взрослый парень, ты поймёшь.

– Я пойму, да, – дрожащим голосом пролепетал Оливер. Он действительно осознавал, что с переездом в Детройт многое изменилось.

Взять хотя бы в пример то, что в Свендбурге парень никогда не чувствовал себя одиноким, потому что из Дании семья уехала после смерти родителей Йоханесса, которых Расмуссен очень любил. Бабушка Вивьен заменяла Оливеру женскую заботу и нежную ласку, которой парень никогда не знал от своей матери, более того, старая женщина рассказывала интересные истории и всегда лично занималась образованием и воспитанием единственного внука. Дедушка Ульрик казался неразрушаемой, сильной и мудрой личностью, которая на своём веку пережила немало несчастий. Однако смерть жены фактически уничтожила старшего Ольсена – он скончался спустя год после любимой.

А ещё Оливер любил Данию, потому что там у мальчика ещё был настоящий отец, с которым сохранилось так много тёплых воспоминаний, до сих пор греющих сердце и обеспечивающих веру в хорошее. Йоханесс сильно изменился после того, как лишился родителей. Расмуссен знал, что мужчина пережил много разочарований и расстройств, но самым сокрушающим событием стала именно потеря двух самых близких людей. Пускай Ольсен никогда не признавал свою слабость и никак не демонстрировал её внешне, но Оливер знал, чувствовал, что отцу тяжело, тяжелее, чем самому юноше.

– Скажем так: я и твой дядя вляпались в полное дерьмо, от которого теперь некуда бежать, – тихо произнёс Йоханесс. – Я не знаю, что будет дальше, но, Олли, я буду делать всё возможное, чтобы уберечь тебя.

– Это из-за твоей астмы? – прикусил губу Оливер, чувствуя, как в глазах накапливается солёная вода.

– Да, наверное, – вздохнул мужчина.

На этом диалог прервался. Парень сидел, затаив дыхание, и смотрел на задумавшегося о чём-то отца, ожидая продолжения рассказа и хоть какого-нибудь полного объяснения. Олли знал, что Йенс всегда будет воспринимать своего сына как маленького мальчика, потому что парень на самом деле таковым и являлся. Он плакал, когда должен был быть сильным, он прятал голову в песок, не имея возможности постоять за себя и за близких людей. Оливер действительно тот ещё ребёнок; чем он поможет разобраться взрослым с их сложными проблемами?

– Я не хочу быть тем же, кем стала твоя мать. Я не хочу быть предателем по отношению к тебе, – прошептал Ольсен.