В оставшееся время приняла душ, вымыла голову, покормила Гекату. Меня ждал только кофе в круглосуточном кафе «Вермильон». Я спрятала влажные волосы под кепку, посадила на плечо зевающую Гекату и вышла прогуляться за свеженьким латте и парочкой бисквитных булочек «Мадлен» – как объяснила мне Алина, они пекутся в формочках, имитирующих морские гребешки.

Когда-то такие выпекали в половинках из-под настоящих ракушек.

– Кира, привет! – помахала Алина, протирая витрину. – Ты пушистика принесла! – торопилась она погладить Гекату по белой шубке. – Можно подержать? Красотка моя! Иди на ручки к тете Алине! Какой ошейник у нее, как у йоркшира! Фирменный, дорогой.

– Ошейник от прежней хозяйки. Хоряша, – так ласкательно называла я хорька, – к нему привыкла.

Я передала красную петельку от шлейки Алине, наслаждаясь ароматами свежеиспеченного хлеба и рассматривая витрину с золотыми круассанами и липкими улитками, усыпанными изюмом размером с вишню.

– Тебе как всегда? – вымыла Алина руки, обработав антисептиком (привет, Камиль!), прежде чем принялась за приготовление кофе.

Камиль боялся микробов. Его бы воля, он не снимал бы латексные перчатки никогда. Именно так я объясняла себе его пристрастие к латексу.

– И две ракушки бисквита, – облокотилась я о столик для выдачи, когда завибрировал мобильник. – Нужны эндорфины и быстрые углеводы после ночи.

Я прочитала сообщение.

– После ночи с твоим другом? – подмигнула Алина, выливая молоко в чашку в форме елочки. – Кто еще напишет девушке в семь тридцать утра? Кто еще заставит тебя улыбаться вот так?!

– Я не улыбаюсь, – втянула я щеки и театрально нахмурилась, – я полночи составляла описания шести трупов, какие тут могут быть улыбки?

– Кира! Прекрати! – замахала на меня руками Алина. – Не порти ауру хлеба! Он все слышит! Он ведь живой!

Алина обогнула прилавок, протянула мне кофе и конвертик с мадленами.

– Лотерея! – объяснила она, когда я уставилась на яркий розовый билетик, приклеенный к пакетику с булочками. – Собственники придумали. Сертификаты разыгрываем и кофе в подарок! Булки там разные, кексики! Но у тебя уже есть свой кекс, да?

– Я в такое не верю.

– Надорви, вдруг выиграла?

– Надорви сама, – забрала я стакан и сразу же откусила от мадленки, пока Алина с увлеченным лицом вскрывала лотерейный билетик. – Ну, что?

– «Повезет в следующий раз», – грустно продемонстрировала она вкладыш, – или… – обернулась Алина, когда за витриной приземистый голубой «Порше» посигналил три и снова три раза, – кому-то уже повезло! Познакомь меня с его братом! Умоляю!

– У него только сводная сестра, – не удержалась я и вернула вечно парящую в розовых облаках Алину пониже к бренной земле, – и она полгода как в гробу.

– Кира, хлеб! Иди уже отсюда! Иди! – толкала она меня за плечи. – Ты слишком много времени проводишь с криминалистами. Хлеб наслушается ужасов и не продастся!

– А ты с кем проводишь время?

– С флористами, гитаристами и футболистами! Свиданка, музыка и гол! – изобразила она что-то похожее на распахивающиеся ворота ниже уровня пояса своего фартука.

– Кирыч, – вышел из машины Максим, – я был рад разбитым кофейным чашкам и исчезнувшим из квартиры зеркалам, но не девушке, пропавшей из моей постели.

– Будешь? – предложила я ему печеньку.

Он наклонился и откусил половину так, чтобы коснуться влажными губами моих пальцев.

– Из твоих рук хоть яд.

Мы оба потупились, понимая, что он сболтнул лишнее. Не хватало нам вернуться снова к теме ядов. Но, кажется, именно туда и затянуло Максима.

Дожевывая булку, он начал тараторить:

– Я не тусил на островах и яхтах, Кира. Они наняли меня, – изобразил он полукруг кистью руки, – это было мое требование. О найме. Или как скажу, или никакого договора не будет!

– Куда тебя наняли? О чем ты, Макс?

– Комиссия. Они с пипетками лазают по остаткам парника. Женя тебе не говорил? Я же видел вас вместе. И часто.

– Так, стоп! Остановись, пожалуйста, – закрыла я ему ладошкой рот. – Вывод. Ты за мной следил. Женя молчал. И парник… Вы снова роетесь в оранжерее Аллы?

– Я не следил. Я присматривал. Женек обнаружил в парнике кое-что. И как-то закрутилось… А пипеточники нарыли более ста пятидесяти тысяч образцов с мешаниной из растительных ингредиентов: колбы, резервуары, банки и коробы.

– Более ста пятидесяти тысяч? – не верила я своим ушам. – Мы с тобой собирались уничтожить то, что вывела там Алла… а что в итоге?! Ты снова собираешь ее коллекцию ядов! Вы не понимаете, что там может быть?! Что за жесть!

– Жесть начнется, если оставить все как есть…

– Спали парник напалмом! Уничтожь его! – требовала я.

– Не могу.

– Почему?!

– Ищу кое-что.

– И что?! – теряла я терпение.

– Ключ.

– Прекрасно! – вскинула я руки. – Ты же про метафорический ключ?

– Других с Аллой быть не может.

– Знаешь, не говори мне ничего сейчас про Аллу и ее метафорические ключи! Я закрываю глаза и вижу пятна крови! Хочу уснуть, но мне снятся люди с головами птиц! А если повезет и во сне я буду летать, то мой журавль обязательно там сдохнет!

– Что?

– Я просыпаюсь с криками, чувствуя онемение, скованность, паралич. Как-будто муха, застрявшая в липкой паутине!

Мы с Максимом жестикулировали, крутились возле витрины, вышагивали туда-обратно, и все это время за нами наблюдала Алина по ту сторону стекол кафе. Она делала вид, что моет окно, а когда я смотрела на нее, изображала жест «сердечко».

– Знала бы она, о чем мы говорим, – помахал ей Максим, – еще немного, и она осыплет нас лепестками флердоранжа.

– Чем?

– Забей.

– Я не про свадебные ритуалы с лепестками. Чем занимается комиссия? Твои пипеточники? – отодвинула я стакан, когда он потянулся к моей пенке на банановом латте второй раз. – Скажи им, что есть такие порошки, – сжала я в кулаке серебряный кулон на шее, – что, вдохнув разок, они забудут половину жизни. Ты же знаешь.

– Знаю, – переложил он кулон в свою руку, переворачивая его туда обратно, – поэтому слежу за ними. А за тобой присматриваю.

Он аккуратно и очень медленно опустил кулон мне между ключиц.

– Почему носишь его? Эта пыльца внутри не стирает память, а возвращает ее. Ты что, до сих пор… ждешь? Серого? Ждешь, что он захочет вспомнить?

– Я жду, когда буду готова высыпать ее.

– В урну, надеюсь.

Я подняла на него глаза:

– Не бойся сказать то, что подумал на самом деле.

Максим прищурился, и губы его скривились, когда он представил вместо моего ответа ответ Аллы.

– Кирыч… нет.

– Да.

– Ты хранишь пыльцу для себя…

– Если пленка на кассете не даст ответа. У тебя свой ключ, у меня свой, – сжала я сильнее кулон.

– Не смей, – протянул он руку к цепочке, но я отскочила. – Ты не знаешь, что вспомнишь!

– А ты знаешь?!

Он метался по тротуару туда-обратно, ударив ногой по колесу своего «Порше».

– А если там ты?! – рявкнул Максим.

– Что – я?..

– На пленке… рядом с сестрами! – кивнул он. – Я рос с Аллой. Бок о бок. Много лет. Она не понимала разницы между живым и мертвым! А ты? Вы двоюродные. Ты… всегда понимала разницу? Ты ссорилась с сестрами в тот день. Вы друг на друга кричали. Они были не правы, обижая и задирая тебя.

– Но за что?..

– Из-за меня тоже, – оттянул он края воротника, – мы с тобой подружились… наверное… что-то вроде детской ревности.

– Я бы не… я не могла… Я же нормальная! В детстве ни с кем никогда не дралась, не обзывалась даже… а на пикнике, – зыркнула я на него, – что было во мне… что было похожего на Аллу?

– Ты подружилась с Аллой. Вы сразу поладили с ней.

– Почему не говорил мне этого раньше?

– Туса на детской площадке – карманный филиал ада. Моя жизнь с Аллой – вселенский.

Тысячи вариантов того, что могло было быть на пленке, пронеслись у меня перед глазами. И одним из них… стала я. Почему я ни разу не предположила, что… Нет! Это невозможно!!! Они мои сестры, а я не Алла!!! Я бы не тронула их!!!