– Лук… Не знаю про лук-то… кто его в кашу-то кладет.

– Струны, – напомнил Камиль, все еще таращась в окно.

– А! Струны! – затараторил Андрей Дмитриевич. – Так она ж с гитарой была… На трассе. С гитарой под фуру и вышла!

– Кто подарил гитару? Сама купила? Давно играла?

– Пару месяцев, как начала. Купила сама. На уроки записалась. Жена твердила, нет слуха-то у Натальи. Как начнет выть и бренчать, так моя трубку кидала. Так и говорила: сбрендила Наталья! Кризис сорока у нее, что ли? А она вон чего… с гитарой, да под фуру шагнула.

– Что на записях? Как шагнула? – строго смотрел Воеводин на военного, задавая вопросы, словно бы был сейчас шестом – помогал канатоходцу не сорваться и делать шаг за шагом, вспоминая все самое важное.

– Пришлю я тебе пленки, пришлю! Сам смотри, как шагнула! – морщился Андрей Дмитриевич, и я вместе с ним, вспомнив поврежденную пленку из потерянной на пикнике видеокамеры, которую обнаружил Костя.

Ту самую, что ему подарили на день рождения. Ту самую, что он потерял в тот же день. Ту самую, на которую мог попасть убийца моих сестер. Пленка с камерой пролежали под дождем и снегом восемь лет.

Техники Воеводина работали над материалом, но предварительная экспертиза обещала восстановить не более двадцати двух процентов, если повезет.

Неизвестно еще, с каким лицом я буду смотреть запись. Пусть даже эти двадцать два процента.

За военного ответил адвокат:

– Наталья шагнула под фуру, словно вышла на сцену. Приветственно размахивала руками, кланялась. Несколько машин успели увильнуть. Три автомобиля чиркнули друг друга боками. Всего до появления фуры прошло тридцать две секунды. Эксперты уверены, она была не в себе. Не понимала, что находится на трассе в свете фар, а не на сцене в свете софитов. Она… улыбалась.

– Криминалистическая экспертиза? – водил Камиль пальцем по стеклу, не поднимая руку выше уровня своего бедра. – Алкоголь, наркотики?

– Ничего! Чисто! Что-то свело ее с ума. Она с гитарой даже в театр ходила. Сажала ее на соседнее кресло или в обнимку держала. Боже! За что это все с нами? – опрокинул Андрей Дмитриевич стакан с водой.

Я подала ему салфетки, а Камиль подошел к шкафу и вытащил из аптечки пузырек с валерианой. Она ни на что не действовала, успокаивал сам ритуал принятия капель.

– Сорок капель, – поставил Камиль пузырек на стол.

Кум Натальи выпил успокоительное и накапал еще сорок.

– Запор, – комментировал Камиль.

– Нет, затора не было! – Родственник опрокинул капли, словно стопарик.

– Запор, если капли выпить дважды, – пояснил Камиль, но генерал его не слушал.

– Фуры гнали как проклятые! И она… на пленках-то… я видел! Видел! Она улыбалась, Камиль Агзамович, – схватил генерал врача за руку, но, дернув плечом, Камиль быстро освободился и отошел. – Она была счастлива… – не умолкал генерал, – она… светилась! Боже, она умерла счастливой…

– Все понятно.

– Что, дорогой, что вам понятно?! Поделитесь, Камиль Агзамович! – умолял генерал.

– Понятно. Что нужна эксгумация.

– Эксгу… Ни за что! Ее ж, вы не понимаете! Ее схоронили в пакетах! Сто сорок пять пакетиков с останками… вот что получили ее муж и дети! Откопать, закопать… для вас эти упаковки – так! Размазня! А для нас… это все Наталья! Для ее мужа, для моей жены! Наш Наттик, которой больше нет…

– Контакты психологической поддержки в свободном доступе на сайте бюро. С «душами» и «Наттиком» к ним, а мне требуется собственное заключение. Без эксгумации трупа нельзя.

– Чем вы, Камиль Агзамович, психиатрическое расстройство устанавливать собрались?! У вас что, сканер какой?! Или пробирки?! Не было в ней спирта или наркоты! Не было! – ударил кум Наттика кулаком по столу, разливая следующий стакан с водой.

Я сделала пометки в блокноте: «Кружки-непроливайки?», «Защитное стекло на столешницу?».

– Тест на яды, – кивнул Камиль на папку с отчетом, – его нет.

– Как же? Вот! – спорил генерал. – Нет ядов в ней, нету!

– Не те, – скривил Камиль губы. – Нужен тест на биологические, промышленные пестициды и лекарства. Максимально.

«Максимальные тесты на яды, – думала я, – Максим и яды… это случайная аллегория или профессиональная деформация личности, как когда фотографа просят снять пальто, и он делает его снимок?»

Камиль не отличался эмпатией. Он считал человека свертком из мяса и костей, в котором застряла экзотическая материя под названием «душа» со временно присвоенным именем – и однажды оно сменится строкой с причиной смерти из международной классификации болезней.

Воеводин подкинул мне загадку – узнать о прошлом Камиля. Но что бы ни случилось, душа его осталась там – вне настоящего. Может, отданная Воеводиным галька была окаменевшим сердцем Смирнова? Таким же холодным и бледным, черствым и бескровным, как трупы в его морге. Или это кал со временем белеет, а не мышечно-фиброзный орган?

Таким овалом видела я и детальку его пазла – ни бугорка, ни впадины. За Камиля было не зацепиться. Так и рухнешь рядом с ним в пропасть – а что это за напарник, который не в состоянии удержать своего партнера?

Я подумала, что из нас с Камилем напарники хуже некуда, мне впервые стало неуютно в бюро.

– Остальные пять тел, – перебил Воеводин спор об эксгумации. – Так понимаю, всех объединяет общая причина смерти – невыявленное психиатрическое расстройство?

– Так точно, – ответил военный. – Все покончили с собой, но как-то… не по-людски! Устроили анатомический театр, а не смерть. И они… не понимали, что делают. Не понимали, что убивают себя. Был один, потом двое, Наталья стала шестой. Как расследовать, не знаю. Все жертвы из Москвы. Не бомжи, не нарики, у всех квартиры, работа, учеба. Самому младшему пятнадцать, самому старшему восемьдесят девять.

– Любого, – буркнул Камиль. – Можете откопать любого из шести. Мне нужен собственный анализ.

– Анализ?! – возмутился генерал. – Какой анализ заставил студентку Варвару Грузову построить проекцию касательной плоскости на собственном теле! Шестью циркулями! На ней нашли триста иксов и игреков, выдавленных на коже в некоторых местах до костей. Грузова решила, что ее кожа – ватман для начертательной геометрии. А что скажете про пятнадцатилетнего Ильнара Васильева, который ушел с отцом на рыбалку и пропал? Спустя несколько часов его нашли с проткнутыми рыболовными крючками венами. – Генерал полистал записи и озвучил: – Двести пятьдесят семь крючков сняли из десяти проколотых вен!

– Из скольких вен? – настороженно переспросил Камиль. – Десять?

– Именно. Мало десяти?! Ну, простите!

– В теле человека десять главных вен, – нахмурился Камиль. – Проверяйте! Эти перечислены в отчете: яремная, легочные, воротная, верхняя полая, нижняя, подвздошная, скрытая малая вена ноги и подкожная ноги?

– Слово в слово… – кивнул военный, – другой порядок, а названия самые те…

– Сын рыбака учился на медика?

– Он учился в ПТУ на электрика. Мать – продавщица в универмаге, отец – бухгалтер в краеведческом музее.

Я записала в протокол про крючки, вены и их количество.

– Откуда рыбак знал точно, в какие вены цеплять крючки? Вот вы знаете, где находится воротная вена? – спросил Камиль.

Военный подумал пару секунд:

– За воротом… за воротником? На шее, да?

– В печени.

– Ясно, нет, не знал.

– А парень знал, – опустил Камиль руки на столешницу, опираясь на оба кулака, обернутые в латекс.

– Или знал тот, кто его убил, Камиль Агзамович. И раз больше никто другой не может, не хочет и не в состоянии разобраться с «висяками», признанными самоубийствами, вся надежда на вас.

– И вера, – поднялся со стула Воеводин, – в моих расследованиях без веры никак.

– Во что бы ты ни верил, Семен Михалыч, дай результат. Насчет эксгумации, – буркнул он в сторону Камиля, – решу. Будет труп.

Он вроде бы имел в виду кого-то из прошлых трупов, но «Алла» внутри меня расхохоталась: «Будет, будет! Будет вам труп!»