Старик кивнул.

На этот раз старик начал играть белыми фигурами.

— Ваши размышления мне по душе, однако я все равно буду стоять на своем.

— Как знаете. Вы свою жизнь уже прожили, и я тоже. Каждый видел ее по-разному.

Тишина окутала комнату. В этой тишине старик глубоко задумался настолько, что достаточно быстро проиграл.

— Я полагаю, это мат — сказал немец после долгой тишины.

Старик не стал задерживаться и вновь вернулся к себе в комнату, которая теперь казалась ему слишком тесной и душной. Он заснул, хотя мысли все так же бурлили в нем.

Проснулся он уже поздно вечером от сильной головной боли и, качаясь, вышел на улицу, к морю.

Море было спокойно. Медленные волны на фоне необычайно красивого багрового заката, казалось, усыпляли. Но старик не мог спать, не мог думать. Его, казалось, пленял вечерний пейзаж. И после разговора старик, к своему удивлению, ощутил что-то теплое внутри себя. Что-то внутри него согревало его холодную, застывшую душу. Объятия холода превратились в объятия тепла и спокойствия.

Ночь на удивление была теплая. Старик лежал на песке, глядя на звездное небо. То одна, то другая звезда мелькали и привлекали его внимание.

Рассвет настиг старика слишком быстро. Теплые лучи озарили его поседевшую голову, его состарившееся лицо, его уставшие сонные глаза. Солнце освятило, казалось, его душу, растопило льдину внутри него.

Вернулся старик в гостиничный дом ближе к обеду и вновь увидел всю ту же картину: вновь спешащие бог знает куда семья, вновь хозяин, пьющий в одиночестве, вновь немец со своим сыном. Старик хотел было незаметно пройти мимо всех них, но хозяин неожиданно громко окликнул его своим пьяным и не таким мерзким, как показалось старику, голосом.

Старик невольно и чрезвычайно нервно и резко повернулся и пошел в сторону хозяина. И вновь та же самая история: пьющий хозяин, расспрашивающий о чем-то странном, молчание старика. Но что-то всё-таки было другим.

Что-то было совершенно другим в этом гостиничном доме. Он казался чуть больше старику, казался чем-то то ли родным, то ли не таким чуждым и противным. И дом, и хозяин этого дома, и неизвестные старику семья — все это стало частью его жизни, и теперь он это чувствовал. Чувствовал и ощущал печаль, но другую, не разрывающую его душу, будто острыми когтями, а успокаивающую и лечащую сознание. Печаль. Какое многообразие содержится в этом слове! Это не чувство, нет, это состояние души. И это состояние долго преследовало старика. Оно мучило его, но в то же время лечило; заставляло страдать его душу, но давало ей покой.

Разговор с хозяином не продлился долго. Расспросив старика о том, где он был, почему его всю ночь не было, хозяин ушел к себе с бутылкой пива, оставив старика один на один с собой, со своими мыслями, с печалью. Но старик не мог думать. Ни мысли не было в его голове. Теперь он не понимал, чего действительно хочет.

Старик пил в одиночестве, среди разных людей, и только один человек казался ему родным. Тот человек, который выслушал его мысли и понял их.

Некоторая радость, может, даже счастье мелькало в его глазах. Но старые мысли тушили этот блеск, живой огонь, бушующий в нем.

На следующий день старик вновь проснулся рано и вновь поспешил к родному морю. И на этот раз оно было спокойно; берег был пуст, ни души не было вблизи моря.

Мягкие теплые лучи солнца озаряли старика, море омывало его уставшие ноги. Но впереди уже виднелись тучи, грозовые, как казалось старику.

«Утренний шторм? Не может быть…» — думал старик, напрасно полагая, что гроза пройдет мимо.

И через час погода резко изменилась, и утреннюю прогулку пришлось отменить. Это сильно расстроило старика, который только-только почувствовал себя живым. Еще одна неудача или, вернее, неудачное стечение обстоятельств несколько подпортило его общее настроение, и он вновь, как и в прошлый раз, пошел в гостиничный дом.

Вернувшись, старик несказанно был рад, что не увидел хозяина. Он не хотел вновь беседовать с ним: он то и дело рассказывал ему о своем прошлом.

В комнате не было и тех спешащих людей, бегущих непонятно куда. В комнате было тихо, так тихо, что старик почувствовал или, вернее, услышал стук собственного живого сердца; он слышал, как движется кровь по его телу, как работает каждый отдельный орган; он чувствовал себя как никогда живым.

Усевшись за небольшой стол, за которым обычно сидел он и хозяин, старик наслаждался тишиной и полным одиночеством, но одиночество быстро сошло на нет

Через пару минут с верхнего этажа спустился немец со своим сыном, в руках которого была шахматная доска. Они вновь начали играть в шахматы.

Старик издали наблюдал за ними, то улыбаясь, то шепотом говоря что-то вслух. Мальчик, как показалось старику, проигрывал.

Первая партия закончилась очень быстро, и закончилась она поражением мальчика. Следующая партия началась с ужасно необдуманных ходов мальчика, который все больше и больше впадал в уныние.

Наконец старик решил подойти и посмотреть. Мальчик ошибался и ошибался; быстрые и неуверенные ходы приводили к краху, которым удачно пользовался его отец. Он, кажется, не хотел поддаваться.

Старик решил помочь мальчику с позволения отца, который был только рад этому, и, сыграв часть игры за него, помог ему почти что выиграть. Мальчику оставалось лишь выиграть его в эндшпиле, и, к удивлению отца, он прекрасно справился с этой задачей.

Мальчик был как никогда счастлив; то, о чем он грезил все это время, сбылось. Он не поблагодарил старика за помощь: эйфория захлестнула его, и он побежал делиться своей радостью с матерью.

— Спасибо за помощь — сказал немец, когда старик присел на место его сына — я никогда не видел его таким счастливым. Надо полагать, он даже и не понял, как одержал эту победу…

— Ошибаетесь. Он-то все понимает и играть умеет.

— Вы еще не передумали насчет преподавания? Я был бы рад, если бы преподали ему пару уроков. Старик усмехнулся.

— Да, может быть, это действительно хорошая идея. Пусть приходит сюда утром, я всегда здесь бываю.

Немец рассмеялся.

— Стало быть, вы все-таки признаете, что не всем дано быть великими чемпионами этой жизни?

— Может быть. Но тогда мне придется признать, что моя жизнь прошла впустую.

— Но сейчас она может начаться заново, не так ли?

Наступила тишина. За окном ярко гремел гром, но гроза понемногу отступала, а море успокаивалось. Природа расцветала, озаряла лица людей. Шторм быстро сошел на нет.

Старику было приятно помочь немцу. Ему казалось, что за всю жизнь он так и не помог никому, хотя считал это очень важным, не дарил даже подарков — словом, не приносил никому радости, а наоборот, отравлял всех своей печалью. Отчасти это так, но всё-таки что-то ускользало от старика.

Эту ночь старик спал совершенно спокойно. Ничто не мучило его истерзанную собственными клыками душу. Ему снилась его молодость; то было приятное время, проведенное с друзьями, наполненное радостью, дружескими объятиями и юмором. И там даже не было место для печали.

Старику нравился этот сон, он чувствовал то душевное спокойствие, которое искал, быть может, всю свою жизнь.

Утренние, по-настоящему летние лучи разбудили старика, и он вновь пошел к морю. Морская гладь была спокойной, а пролетающие мимо птицы создавали ощущение дома для всех живых существ.

К обеду пришел мальчик, которому старик помог вчера; его интересовал только один вопрос: как быстро поставить мат? Его глаза горели от нетерпения, и что-то родное старик увидел в них.

Его глаза загорелись еще сильнее, когда старик показал ему то, что он хотел. Он скорее побежал к своему отцу, и тот, поддавшись, дал ему реализовать то, что он хотел — детский мат.

Вся комната чувствовала всю ту радость и счастье, что излучал мальчик. Одна крохотная победа, к которой он так долго шел, подарила ему подлинное счастье.

Старик смотрел на него и улыбался. Такое искреннее чувство взволновало и его душу, вновь озарив его душу радостью. И печаль вдруг пропала.