Феба в компании давнего врага своего мужа пробовала одно блюдо за другим – и радовалась жизни так, как ей не случалось уже очень давно. Уэстон Рейвенел оказался остроумным и любезным собеседником: делал дерзкие замечания, умудряясь оставаться в рамках приличия. Его интерес к ней был весьма непринужденным, и беседа текла легко и приятно. Феба не могла припомнить, когда в последний раз ей было так весело и когда она столько съедала.

Тут подали освежающий шербет в миниатюрных хрустальных бокалах, и, закатив глаза, она спросила:

– Какие блюда еще остались?

– Только сыр, и потом десерт.

– Меня даже на это не хватит!

Уэстон изобразил недовольство и покачал головой:

– Неужто вы позволите этому ужину вас одолеть?

Она невольно прыснула:

– Это же не спортивное состязание!

– Порой трапеза превращается в борьбу до победного конца. Вы близки к победе – бога ради, не сдавайтесь!

– Постараюсь, – с сомнением пообещала Феба. – Терпеть не могу, когда выбрасывают еду.

– У нас здесь ничего не пропадает. Остатки ужина отправятся либо в компостную кучу, либо в кормушку свиньям.

– А много свиней вы держите?

– Две дюжины. Есть свиньи и у некоторых арендаторов. Я пытаюсь уговорить и других, особенно тех, у кого земли неплодородные, постепенно переходить с земледелия на скотоводство, но они пока не готовы. Разведение скота, особенно свиней, кажется им шагом назад в сравнении с выращиванием хлеба.

– Не понимаю почему… – начала Феба, но тут ее прервал радостный голос Пандоры:

– Кузен Уэст, вы говорите о свиньях? А ты уже рассказал Фебе про Гамлета?

И мистер Рейвенел послушно переключился на забавную историю о том, как однажды навещал арендатора и спас поросенка-заморыша, предназначенного к забою. Скоро внимание всего стола было приковано к нему.

Рейвенел, оказывается, одаренный рассказчик: поросенок в его описании выглядел чуть ли не сироткой из диккенсовского романа. После того как спас новорожденного из-под ножа, он задумался, кто же будет за ним ухаживать. Привез в Эверсби и вручил Пандоре и Кассандре. Несмотря на возражения прочей родни и слуг, сестры приняли поросенка как родного. Очень быстро животное превратилось в матерого хряка, и теперь во всех причиняемых им хлопотах винили самого Рейвенела.

– И вот что хуже всего, – вставила Пандора. – Мы понятия не имели, что, оказывается, его надо было охолостить еще в младенчестве. Как ни печально, скоро он начал так пахнуть, что жить в доме уже не мог.

– Леди Тренир угрожала прибить меня всякий раз, как видела, что поросенок бегает по двору вместе с собаками, – добавил мистер Рейвенел. – Несколько месяцев я старался не поворачиваться к ней спиной.

– Пару раз я и вправду пыталась столкнуть его с лестницы, – с совершенно серьезным лицом вставила Кэтлин, – но у меня ничего не вышло: слишком уж он здоров.

– А еще красочно угрожала пустить в ход кочергу! – напомнил ей Уэстон.

– Это уже не я, а экономка, – уточнила Кэтлин.

История превратилась в откровенный фарс, когда мистер Уинтерборн признался, что жил в Эверсби: восстанавливался после ранения, и о поросенке его не предупредили.

– Я ведь не вставал с постели. Слышал его, но думал, что это собака.

– Собака? – повторил с другого конца стола лорд Тренир, изумленно глядя на друга. – Господи, как можно принять хрюканье за лай?

– Ну, я решил, что у этой собаки астма.

Все за столом покатились со смеху.

Улыбаясь, Феба бросила взгляд на мистера Рейвенела – он не отрываясь смотрел на нее. На миг обоих охватило странное, необъяснимое чувство близости, но Уэстон быстро переключил внимание на фруктовый нож возле своей тарелки, которым еще не пользовался, взял его в руку и проверил большим пальцем остроту лезвия.

– Не надо! – негромко попросила Феба.

Он лукаво улыбнулся и отложил нож:

– Сила привычки. Прошу простить мне недостаток хороших манер.

– Не в этом дело. Я испугалась, что вы порежетесь.

– Об этом не беспокойтесь: у меня кожа дубленая. Когда я только приехал в Эверсби… – Он вдруг остановился. – Но нет. Я же обещал не говорить о сельском хозяйстве.

– Продолжайте, пожалуйста! Когда вы впервые сюда приехали…

– Начал навещать наших арендаторов, и это чертовски меня пугало.

– Мне кажется, скорее они должны были вас бояться!

Он хмыкнул:

– Деревенские жители много чего боятся, но пузатый полупьяный лондонский фигляр к ним не относится.

Феба слушала слегка нахмурившись. Очень редко – да что там, никогда! – ей не приходилось слышать, чтобы мужчина так нелестно отзывался о самом себе.

– В первый день, – продолжил Рейвенел, – мне было тяжко: тогда я понятия не имел, что придется жить в трезвости. Голова раскалывалась, меня качало, словно игрушечный кораблик на волнах, и настроение было хуже некуда. Фермер Джордж Стрикланд готов был отвечать на все мои вопросы, но только так, чтобы не отрываться от работы. Ему надо было скосить и убрать овес, пока не пошел дождь. Мы вышли в поле: там одни косили, другие перевязывали и уносили скошенные снопы. Несколько человек пели, чтобы работа шла бойчее. Овес был высокий – мне по плечо, и от него исходил такой свежий, чистый запах. И все было так…

Уэстон покачал головой, глядя куда-то вдаль, не в силах подобрать верное слово, и, немного помолчав, продолжил:

– Стрикланд показал мне, как вязать колосья в снопы. Я работал вместе со всеми, мы разговаривали, и к тому времени, как дошел до конца поля, жизнь моя совершенно переменилась. Впервые я сделал что-то полезное собственными руками. – Он усмехнулся. – В то время у меня были руки джентльмена: мягкие, ухоженные, не то что теперь.

– Дайте-ка взглянуть, – попросила Феба.

Это прозвучало куда интимнее, чем ей хотелось, и щеки и шея у нее запылали, когда Рейвенел выполнил ее просьбу – неторопливо протянул обе руки ладонями вниз.

Весь шум вокруг них – деликатное звяканье столовых приборов о тарелки, взрывы смеха и болтовни – вдруг затих, куда-то отдалился, словно они остались в комнате одни. Феба смотрела на его руки, крепкие, с длинными пальцами, на коротко остриженные ногти с тончайшими белыми полумесяцами на концах. Руки были абсолютно чистыми, но загорелая кожа высохла, костяшки пальцев огрубели. Феба заметила несколько подживающих царапин, под ногтем большого пальца – темный след заживающей раны и синяк. Она пыталась представить эти сильные рабочие руки мягкими, ухоженными, как у городского бездельника, – и не могла. Зато представила другое: как бы ощущалось прикосновение этих рук к ее нежной коже: загрубевшие ладони, умелые пальцы… – и вздрогнула: «О чем только ты думаешь?»

– Но ведь управляющему не обязательно трудиться наравне с крестьянами? – как-то удалось выговорить ей.

– Обязательно, если он хочет с ними поговорить. У них нет времени на неторопливую беседу за чашкой чая, но они всегда готовы поговорить, если я помогу чинить сломанный забор или делать кирпичи. Им легче доверять тому, кто трудится с ними наравне. Работа – своего рода язык: трудясь вместе, мы начинаем лучше понимать друг друга.

Феба внимательно слушала, все лучше понимая, что мистер Рейвенел не просто уважает крестьян и крестьянский труд – все это по-настоящему близко его сердцу. Как непохож он на того, кого она ожидала увидеть в его лице! Неважно, каким он был в детстве: мальчишка вырос и научился понимать и любить. Он вовсе не бездушный скот и, оказывается, очень неплохой человек.

«Генри, Генри, – грустно подумала Феба. – Вот я и встретилась с твоим врагом, но как же сложно мне будет его ненавидеть!»

Как правило, Уэстон просыпался свежим и бодрым и был готов начать новый день. Но сегодня утром крик петуха неприятно ударил по нервам. Уэст плохо спал: слишком много съел и выпил, к тому же общался с Фебой, леди Клэр. Всю ночь, стоило задремать, ему снилась она – в его постели, готовая на все, чего, можно держать пари, никогда не одобрила бы в реальности, поэтому проснулся раздраженный, мрачный и возбужденный, как кролик.