Его так тянет к этой бледной Шу, к этой простой, понятной, монохромной девушке. Его тянет к ней, и это раздражает. Она тоже не та. Она заменитель Галы второго порядка. Первая – рыжая Шу. Вторая – имя первого заменителя. Обои, имитирующие штукатурку, имитирующие старинные фрески.

И эта отстраненность Шу от Галы его и будоражит. Если убрать промежуточное звено с волосами цвета меди, то между Галой и Шу не останется ничего общего.

Он снова глубоко и медленно дышит, втягивая в себя запах, кажущийся теперь еле различимым. Сердцебиение учащается, становится аритмичным. Прошибает пот. Появляется досадный тремор в руках. Это конец. Это смерть. Это смерть.

Через два часа у него окончательно затекает шея. Он встает и, скуля как раненый шакал, ползет в горячий душ.

***

(61320): Ты придумал это все, да?

(335): Что?

(61320): Про архивариуса, про нечетные и четные числа, всю историю?

(335): За что купил, за то и продаю.

(335): Почему ты не задалась этими вопросами, когда решила назваться?

(61320): Потому что никто не рассказывал мне с бухты-барахты глупые истории про клерков.

(335): Но что сделано, то сделано. Какая тебе теперь разница? Обратно все равно нельзя.

***

Возле отеля шумно. Здесь всегда так. Джеминай и Шу сидят на террасе. Джеминай курит одну за другой и старается не смотреть на свое отражение в зеркальной стене у бара.

– Зачем ты меня сюда притащила? – он страдальчески поднимает взгляд на Шу.

– Чтобы ты не сходил с ума.

– Ты понимаешь, что плохо мне? Вот здесь? Мне тошно, меня толпа эта – ну, мутит меня, бесит музыка, эта головная боль…

– Это те самые неплохие диджеи, которых ты мне так хвалил, когда мы познакомились, забыл?

– Был предвзят. Не карауль меня, иди потанцуй.

– Я же не танцую.

– Кстати. А почему ты не танцуешь?

– Ну… – Шу пожимает плечами. – Мне незачем. Я слушаю музыку, получаю удовольствие, и мне хватает. Танец – он же что-то выражает или… компенсирует. Ты слушаешь, из тебя какие-то эмоции рвутся, ты танцуешь. А из меня не рвутся. Мне нравится просто слушать.

– Ты зануда.

– Ты тоже.

– Нет, правда, – Джеминай делает кислое лицо. – Не танцуешь. Не играешь в игры. Все у тебя просто. Ровно. Авантюризма ноль. Эмоций – тоже вроде не особо. Такая… как стакан с водой. Прозрачная, понятная… Полезная вещь, но такие вещи – их не покупают специально, они просто есть и все. Берутся откуда-то. Не знаю…

– А тут, значит, у всех этих названных и законопослушных авантюризма хоть отбавляй, да? И все холерики, как банка с глицерином. Я правильно понимаю?

– Подловила, да… – бормочет Джеминай. Повисает очередная пауза.

– Джеминай. У тебя депрессивный период. Честно – я не знаю, как вести себя с вами, биполярниками, – Шу старается сдержать улыбку, – но это единственное, что пришло мне в голову. Вытащить тебя туда, куда ты ходишь в маниакальном периоде.

– Двоечница. Ты двоечница, – Джеминай закрывает лицо ладонями, трет щеки, глаза. – Из тебя не выйдет психотерапевта. Ты и правда ничего в этом не понимаешь. У меня не настолько махровое расстройство, и к тому же я регулярно лечусь… А может, и настолько махровое, – Джеминай бросает быстрый мрачный взгляд в сторону бара. Шу оборачивается.

Встряхивая рыжими локонами, к ним размашистым шагом идет гостья.

– И как это понимать? – рыжая с лицом гестаповца смотрит на Шу.

– Здравствуй, – Шу протягивает ей руку.

– Иди ты! – рыжая Шу, не глядя на тезку, садится возле Джеминая, показательно громыхнув стулом. – Опять пьешь?

– Что ты хочешь? – Джеминай с досадой подпирает подбородок рукой.

– Идем, поговорим, – рыжая встает, тянет Джеминая за руку.

– Я сейчас, Шу, – Джеминай лениво поднимается и уходит, волоча ноги, за рыжей.

Шу идет в бар. Заказывает джин-тоник с эстрагоном, потом эспрессо, потом еще джин-тоник. С наслаждением пьет, медленно, не успевая опьянеть. Никто ее не беспокоит. Бармен молча берет деньги и уходит к другим посетителям. Никаких разговоров, никаких заигрываний, никаких праздных мужчин и женщин с вопросами о том, сколько у нее цифр. Она очень долго сидит одна.

Джеминай нравится ей. Он сливается с зоной комфорта. Не настаивает на встречах, не заставляет пробовать то, что ей неинтересно. Дает мало советов и редко просит совета тоже. Он говорит только о том, в чем разбирается, не лезет к ней в душу и в постель, не соревнуется. Он называет ее странной, но при этом не обращается с ней как с чудачкой. Он не взывает к жалости, снисхождению, сочувствию – ни к чему такому, что делает людей неискренними и уязвимыми друг перед другом. Он не создает ситуаций, в которых приходится тщательно подбирать слова и обдумывать свой каждый шаг, чтобы не ранить или не быть раненой. Джеминай нравится ей.

***

На третьем этаже отеля есть маленькие номера. В одном из таких номеров горит торшер. На кровати сидит угрюмый Джеминай. Рядом с ним – рыжая Шу. Она накручивает на палец прядь волос. Качает ногой.

– Джем… – она прислоняется к нему плечом.

– Джеминай.

– О господи, ну извини, Джеминай. Я просто подумала, что между нами повисла какая-то веревочная лестница, и мы с тобой не сближаемся, потому что по ней страшно и опасно ходить.

– На тему того, что именно повисло, ты уже выступала. С сарказмом.

Рыжая Шу демонстративно потягивается. Тонкий свитер очерчивает тело. Пауза длится слишком долго. Шу, наконец, перестает красоваться и кладет ладони на колени.

– Слушай, я была неправа. Все нервничают. Я тоже нервничаю… Я раньше… я никогда… с таким не сталкивалась. Я не знаю, как вести себя с мужчиной, у которого… э… что-то пошло не так.

Джеминай саркастично хмыкает.

– Дай мне шанс, – рыжая Шу проводит пальцем по щеке Джеминая. – Дай мне шанс.

Джеминай закрывает глаза. Мне все равно, думает он, мне уже все равно. Вот он, шанс. Это мой шанс. Это… Мне все равно. Он превращается в тесто, безвольное и податливое. Он – кукла. Кукле расстегивают рубашку. Куклу гладят по груди теплыми ладонями. Куклу целуют в шею. От чужого дыхания на теле куклы шевелятся волоски. Щелкает выключатель торшера, потом пряжка ремня. Гала, думает кукла, ты делала это совсем не так, хотя это не ты, ну пожалуйста, пусть будет так, как будто это ты, пожалуйста, пожалуйста…

– Скажи, тебе нравится? – голос рыжей Шу звучит словно сквозь сон.

– Шу…

Он произносит это, и вдруг понимает, что обращается к другой Шу. К ровной и спокойной, как море в штиль, к такой, которой можно доверить тоску по красавице с кривоватыми зубами, боль по несостоявшейся женщине, жестокой и соблазнительной. Та Шу слушает его. Та Шу ничего не делает. Она просто сливается с его зоной комфорта. И ему не приходится тщательно подбирать слова и обдумывать свой каждый шаг, чтобы не ранить или не быть раненым.

– Шу… – снов повторяет Джеминай, но эффект сна сходит на нет, и он открывает глаза. Женщина, похожая на Галу, опускается на него сверху, и всего через мгновение он сможет сказать, что был в ней, знал ее, овладел ею.

– Нет.

Джеминай резко садится. Хватает рыжую Шу дрожащими пальцами за бедра. Держит, не давая ей пошевельнуться. Миллиметры между ними.

– Нет.

– Ты что, совсем обалдел? – рыжая Шу упирается ладонями в его живот. На лице выступают багровые пятна. – Ты что, придурок, что ты творишь?!?

Джеминай отводит взгляд. Неловко выползает из-под нее, встает с кровати. Шарит по полу, нащупывая вещи. Быстро одевается в наступающей темноте. Смотрит в пол.

– Нет, Шу, нет, не надо. Не надо. Ерунда. Неправильно. Не нужно, мне не нужно. Прости. Пойду. Я пойду. Не надо больше.

– Джеминай, ты… Ты что, предпочел мне эту гусеницу? Названную в честь булки?? – рыжая Шу садится на кровати, закидывает ногу за ногу, совершенно голая.