– Есть в старых песнях правда, – говорит Джонни, продолжая созерцать. – Не уедешь – не поймешь. – Вдогонку добавляет: – Да и семью забросил я надолго.

Кел замечает, что с каждой минутой Джонни Редди нравится ему все меньше и меньше. Напоминает себе, что к такому был заранее подготовлен – независимо от того, каким Редди оказался бы в самом деле.

– Ты послушай сюда, я тебе скажу, кто помер, пока ты жуировал, – говорит Март. – Помнишь Лопуха Ганнона? Мелкого парнягу с большими ушами?

– Помню, канеш, – говорит Джонни, возвращаясь с просторов, чтобы уделить обсуждаемому все внимание, какого заслуживает. – Хочешь сказать, не стало его?

– Сердечный инфаркт его хватил, – говорит Март. – Обширный. Сидел на диване, отдыхал немножко и покуривал после воскресного обеда. Хозяйка его только-то и вышла белье развесить, а как вернулась, он уж сидит мертвый напрочь. И папиросина “Мальборо” еще в руке не догорела. Пробудь она с бельем своим на улице подольше, он бы весь дом с собой забрал.

– Ай, грустные вести, – говорит Джонни. – Боже упокой его душу. Славный был человек. – На лице он обустраивает должную смесь скорби и участливости. Будь на нем шляпа, он бы ее к груди прижал.

– Лопух тебя со своей земли гонял разок, – говорит Март, вперяя в Джонни раздумчивый взгляд. – С ревом да воплями, ей-же-ей. Что там была за тема, герой? С хозяйкой его кувыркался или что там вообще творил?

– Ай ладно, – говорит Джонни, подмигивая Марту. – Не позорь меня. Этот вот парень, неровен час, тебе поверит.

– И пускай, если ума достанет, – с достоинством отзывается Март.

Оба смотрят на Кела – впервые за некоторое время.

– Еще как достанет, чтоб треп твой не слушать, – говорит Джонни. На этот раз подмигивает Келу. Тот смотрит на него со сдержанным любопытством – долго, пока Джонни не смаргивает.

– Мистер Хупер всегда верит мне на слово, – говорит Март. – Верно, Миляга Джим?[5]

– Я просто типа доверчивый парень, – говорит Кел, что вызывает ухмылку – по крайней мере, у Марта.

– Ко мне завтра вечером кое-кто из ребят собирается, – впроброс говорит Джонни Марту, но не Келу. – Пара бутылок будет.

Март смотрит на Джонни, сияя глазами.

– Это было б мило, – говорит. – Славная пирушка по возвращении.

– Ай, да просто потрепаться да новостями перекинуться. Есть у меня одна затейка.

Брови у Марта взлетают.

– Да ладно?

– Есть, да. Чтоб этим местам кой-какую пользу принести.

– Ах как здорово, – улыбаясь ему, говорит Март. – Вот что округе нашей надо – свежая затея-другая. Мы ж застряли в глине намертво, а тут ты такой возвращаешься нас спасать.

– Ай, да куда там, на такое я не замахиваюсь, – говорит Джонни, улыбаясь в ответ. – Но от хорошей затеи вреда никому не будет. Давай приходи ко мне завтра, сам все узнаешь.

– Знаешь, что тебе надо поделать? – спрашивает Март, вдруг озаренный мыслью.

– Что?

Март показывает клюкой на горы.

– Вон ту каменюку видишь? Мне до печенок надоело кататься по этим дорогам, когда за горку надо. Рытвины такие, что из головы глаза вытряхивает. Нам нужна эдакая подземная пневматическая железная дорога. В Лондоне такая была еще аккурат со времен Виктории. Туннель с вагончиком, вот как в метро, только с обоих концов по пропеллеру. Один дул, а другой всасывал, и вагончик летел по туннелю прямиком, как дробина из дробовика. Двадцать пять миль в час. Ясно-понятно, гору эту проскочишь на ту сторону, ойкнуть не успеешь. Ты вот что прикинь и нам такое устрой. Если бриты могут, значит, и мы тоже[6].

Джонни смеется.

– Март Лавин, – говорит с приязнью, трясет головой. – Ты в своем репертуаре.

– Ихнее там в итоге добром не кончилось, – сообщает ему Март. – В один прекрасный день взяли да закрыли, замуровали туннель и ни словом не объяснили с чего. Пятьдесят или сто лет прошло, исследователь один нашел тот туннель, глубоко под Лондоном. Вагончик там внутрь остался замурован. Десяток мужчин и женщин так и сидели в нем по местам, цилиндры, да кринолины, да карманные часы все при них, но от самих только одни кости. – Он улыбается Джонни. – Но твой-то, ясно-понятно, не к добру быть не может. В наши дни техника вся наилучшая есть. Твой будет сплошь отличный. Берись-ка.

Через миг Джонни опять хохочет.

– Вот кто должен затеи думать – ты, а не я, – говорит. – Заходи ко мне и все услышишь. До завтра до вечера. – Обращается к Келу: – Приятно познакомиться.

– И мне, – говорит Кел. – Увидимся. – Ни к чему Келу приглашения на выпивку по случаю возвращения Джонни – под крышу, которую Кел своими руками чинил, но есть в нем глубоко сидящее неприятие неучтивости.

Джонни кивает ему, козыряет от виска Марту и направляется к дороге. Идет, как городской юнец, выбирая, куда ступить, чтоб ботинки не запачкать.

– Никчемный, блин, муденыш, – говорит Март. – Лучшее, что в этом парнишке было, у его мамани по ноге стекло. Чего ему от тебя надо?

– Поглядеть, у какого мужика его дочка болтается, видимо, – отвечает Кел. – У меня к этому вопросов нет.

Март фыркает.

– Если б ему дело было до того ребенка, он бы не сбег. Этот парнишка никогда ничего в своей жизни не делал, если оно не срубить пару фунтов или не покувыркаться, а ты не в его вкусе. Если он свой ленивый зад сюда дотащил, значит, хотел чего-то.

– Ни о чем не просил, – говорит Кел. – Пока, во всяком случае. Ты завтра к нему идешь послушать насчет великой затеи?

– Мне никакие затеи Джонни Редди не сдались, даже завернутые в чистое золото и доставленные самолично в голом виде Клаудией Шиффер, – отзывается Март. – Я сюда пришел, только чтоб он понял, что крючьями своими ему в тебя вцепляться не след. Если ему какая дармовщина нужна, пускай ее у кого другого поищет.

– Пусть пробует сколько влезет, – говорит Кел. От Марта ему одолжений не надо. – Он и впрямь с миссис Лопух путался?

– Старался изо всех сил. У этого малого и от треснутой тарелки встанет. К Лене своей его не смей подпускать.

Кел спускает это на тормозах. Март достает кисет, вытаскивает оттуда тощую самокрутку, закуривает.

– Я туда завтра вечером, может, и схожу, – говорит он задумчиво, снимая с языка ниточку табака. – Чего б он там ни задумал, найдутся тут в округе идиёты, которые на это поведутся. Не помешает приглядеть за делами.

– Попкорн прихвати, – говорит Кел.

– Бутылку “Джемисона” я прихвачу, вот что. У него годного ничего не найдется, а если слушать этого балабола, надо прокваситься как следует.

– Похоже, мне лучше и дальше ноль внимания на него, – говорит Кел. – Сэкономлю на бухле.

Март хихикает.

– Ой, да ладно. А потеха как же?

– У нас с тобой о потехе разные понятия, – говорит Кел.

Март затягивается самокруткой. Лицо его, сморщенное от солнца, внезапно мрачнеет.

– Я всегда за то, чтоб за скользкими мудаками приглядывать, – говорит. – Даже если оно хлопотно. Поди знай, когда возникнет такое, что упустить никак нельзя. – Тыкает клюкой в Келов помидорный побег. – Хорошо прут помидоры-то, – говорит. – Если будут какие лишние, знаешь, где меня найти. – Высвистывает Коджака и топает к своей земле. Переходя тропку, по которой ушел Джонни Редди, плюет на нее.

Ноль внимания на Джонни оказывается задачей потрудней, чем Кел предполагал. В тот же вечер, когда Лена высылает Трей домой и приходит к Келу, ему неймется. В основном вечера у них с Леной долгие и спокойные. Сидят на заднем крыльце, попивают бурбон, слушают музыку и разговаривают, или играют в карты, или укладываются в траву и наблюдают, как головокружительно над ними повертывается простор звезд. Когда погода случается чересчур ирландской, усаживаются на диван и занимаются почти тем же самым, дождь умиротворяюще нескончаемо стучит по крыше, а огонь в очаге наполняет комнату запахом торфяного дыма. Кел осознаёт, что это помещает их в категорию скучных старых пердунов, но ему-то что за печаль. Здесь одна из главных нестыковок у них с Мартом: быть скучным – едва ли не ключевая Келова цель. Почти всю его жизнь одна или несколько ее составляющих упрямо оставались интересными – да настолько, что обыденность заиграла для него недостижимыми оттенками дальнего конца радуги. С тех пор как она ему наконец перепала, он упивается ею ежесекундно.