— Есть в старых песнях правда, — говорит Джонни, продолжая созерцать. — Не уедешь — не поймешь. — Вдогонку добавляет: — Да и семью забросил я надолго.

Кел замечает, что с каждой минутой Джонни Редди нравится ему все меньше и меньше. Напоминает себе, что к такому был заранее подготовлен — независимо от того, каким Редди оказался бы в самом деле.

— Ты послушай сюда, я тебе скажу, кто помер, пока ты жуировал, — говорит Март. — Помнишь Лопуха Ганнона? Мелкого парнягу с большими ушами?

— Помню, канеш, — говорит Джонни, возвращаясь с просторов, чтобы уделить обсуждаемому все внимание, какого заслуживает. — Хочешь сказать, не стало его?

— Сердечный инфаркт его хватил, — говорит Март. — Обширный. Сидел на диване, отдыхал немножко и покуривал после воскресного обеда. Хозяйка его только-то и вышла белье развесить, а как вернулась, он уж сидит мертвый напрочь. И папиросина «Мальборо» еще в руке не догорела. Пробудь она с бельем своим на улице подольше, он бы весь дом с собой забрал.

— Ай, грустные вести, — говорит Джонни. — Боже упокой его душу. Славный был человек. — На лице он обустраивает должную смесь скорби и участливости. Будь на нем шляпа, он бы ее к груди прижал.

— Лопух тебя со своей земли гонял разок, — говорит Март, вперяя в Джонни раздумчивый взгляд. — С ревом да воплями, ей-же-ей. Что там была за тема, герой? С хозяйкой его кувыркался или что там вообще творил?

— Ай ладно, — говорит Джонни, подмигивая Марту. — Не позорь меня. Этот вот парень, неровен час, тебе поверит.

— И пускай, если ума достанет, — с достоинством отзывается Март.

Оба смотрят на Кела — впервые за некоторое время.

— Еще как достанет, чтоб треп твой не слушать, — говорит Джонни. На этот раз подмигивает Келу. Тот смотрит на него со сдержанным любопытством — долго, пока Джонни не смаргивает.

— Мистер Хупер всегда верит мне на слово, — говорит Март. — Верно, Миляга Джим?[5]

— Я просто типа доверчивый парень, — говорит Кел, что вызывает ухмылку — по крайней мере, у Марта.

— Ко мне завтра вечером кое-кто из ребят собирается, — впроброс говорит Джонни Марту, но не Келу. — Пара бутылок будет.

Март смотрит на Джонни, сияя глазами.

— Это было б мило, — говорит. — Славная пирушка по возвращении.

— Ай, да просто потрепаться да новостями перекинуться. Есть у меня одна затейка.

Брови у Марта взлетают.

— Да ладно?

— Есть, да. Чтоб этим местам кой-какую пользу принести.

— Ах как здорово, — улыбаясь ему, говорит Март. — Вот что округе нашей надо — свежая затея-другая. Мы ж застряли в глине намертво, а тут ты такой возвращаешься нас спасать.

— Ай, да куда там, на такое я не замахиваюсь, — говорит Джонни, улыбаясь в ответ. — Но от хорошей затеи вреда никому не будет. Давай приходи ко мне завтра, сам все узнаешь.

— Знаешь, что тебе надо поделать? — спрашивает Март, вдруг озаренный мыслью.

— Что?

Март показывает клюкой на горы.

— Вон ту каменюку видишь? Мне до печенок надоело кататься по этим дорогам, когда за горку надо. Рытвины такие, что из головы глаза вытряхивает. Нам нужна эдакая подземная пневматическая железная дорога. В Лондоне такая была еще аккурат со времен Виктории. Туннель с вагончиком, вот как в метро, только с обоих концов по пропеллеру. Один дул, а другой всасывал, и вагончик летел по туннелю прямиком, как дробина из дробовика. Двадцать пять миль в час. Ясно-понятно, гору эту проскочишь на ту сторону, ойкнуть не успеешь. Ты вот что прикинь и нам такое устрой. Если бриты могут, значит, и мы тоже[6].

Джонни смеется.

— Март Лавин, — говорит с приязнью, трясет головой. — Ты в своем репертуаре.

— Ихнее там в итоге добром не кончилось, — сообщает ему Март. — В один прекрасный день взяли да закрыли, замуровали туннель и ни словом не объяснили с чего. Пятьдесят или сто лет прошло, исследователь один нашел тот туннель, глубоко под Лондоном. Вагончик там внутрь остался замурован. Десяток мужчин и женщин так и сидели в нем по местам, цилиндры, да кринолины, да карманные часы все при них, но от самих только одни кости. — Он улыбается Джонни. — Но твой-то, ясно-понятно, не к добру быть не может. В наши дни техника вся наилучшая есть. Твой будет сплошь отличный. Берись-ка.

Через миг Джонни опять хохочет.

— Вот кто должен затеи думать — ты, а не я, — говорит. — Заходи ко мне и все услышишь. До завтра до вечера. — Обращается к Келу: — Приятно познакомиться.

— И мне, — говорит Кел. — Увидимся. — Ни к чему Келу приглашения на выпивку по случаю возвращения Джонни — под крышу, которую Кел своими руками чинил, но есть в нем глубоко сидящее неприятие неучтивости.

Джонни кивает ему, козыряет от виска Марту и направляется к дороге. Идет, как городской юнец, выбирая, куда ступить, чтоб ботинки не запачкать.

— Никчемный, блин, муденыш, — говорит Март. — Лучшее, что в этом парнишке было, у его мамани по ноге стекло. Чего ему от тебя надо?

— Поглядеть, у какого мужика его дочка болтается, видимо, — отвечает Кел. — У меня к этому вопросов нет.

Март фыркает.

— Если б ему дело было до того ребенка, он бы не сбег. Этот парнишка никогда ничего в своей жизни не делал, если оно не срубить пару фунтов или не покувыркаться, а ты не в его вкусе. Если он свой ленивый зад сюда дотащил, значит, хотел чего-то.

— Ни о чем не просил, — говорит Кел. — Пока, во всяком случае. Ты завтра к нему идешь послушать насчет великой затеи?

— Мне никакие затеи Джонни Редди не сдались, даже завернутые в чистое золото и доставленные самолично в голом виде Клаудией Шиффер, — отзывается Март. — Я сюда пришел, только чтоб он понял, что крючьями своими ему в тебя вцепляться не след. Если ему какая дармовщина нужна, пускай ее у кого другого поищет.

— Пусть пробует сколько влезет, — говорит Кел. От Марта ему одолжений не надо. — Он и впрямь с миссис Лопух путался?

— Старался изо всех сил. У этого малого и от треснутой тарелки встанет. К Лене своей его не смей подпускать.

Кел спускает это на тормозах. Март достает кисет, вытаскивает оттуда тощую самокрутку, закуривает.

— Я туда завтра вечером, может, и схожу, — говорит он задумчиво, снимая с языка ниточку табака. — Чего б он там ни задумал, найдутся тут в округе идиёты, которые на это поведутся. Не помешает приглядеть за делами.

— Попкорн прихвати, — говорит Кел.

— Бутылку «Джемисона» я прихвачу, вот что. У него годного ничего не найдется, а если слушать этого балабола, надо прокваситься как следует.

— Похоже, мне лучше и дальше ноль внимания на него, — говорит Кел. — Сэкономлю на бухле.

Март хихикает.

— Ой, да ладно. А потеха как же?

— У нас с тобой о потехе разные понятия, — говорит Кел.

Март затягивается самокруткой. Лицо его, сморщенное от солнца, внезапно мрачнеет.

— Я всегда за то, чтоб за скользкими мудаками приглядывать, — говорит. — Даже если оно хлопотно. Поди знай, когда возникнет такое, что упустить никак нельзя. — Тыкает клюкой в Келов помидорный побег. — Хорошо прут помидоры-то, — говорит. — Если будут какие лишние, знаешь, где меня найти. — Высвистывает Коджака и топает к своей земле. Переходя тропку, по которой ушел Джонни Редди, плюет на нее.

Ноль внимания на Джонни оказывается задачей потрудней, чем Кел предполагал. В тот же вечер, когда Лена высылает Трей домой и приходит к Келу, ему неймется. В основном вечера у них с Леной долгие и спокойные. Сидят на заднем крыльце, попивают бурбон, слушают музыку и разговаривают, или играют в карты, или укладываются в траву и наблюдают, как головокружительно над ними повертывается простор звезд. Когда погода случается чересчур ирландской, усаживаются на диван и занимаются почти тем же самым, дождь умиротворяюще нескончаемо стучит по крыше, а огонь в очаге наполняет комнату запахом торфяного дыма. Кел осознаёт, что это помещает их в категорию скучных старых пердунов, но ему-то что за печаль. Здесь одна из главных нестыковок у них с Мартом: быть скучным — едва ли не ключевая Келова цель. Почти всю его жизнь одна или несколько ее составляющих упрямо оставались интересными — да настолько, что обыденность заиграла для него недостижимыми оттенками дальнего конца радуги. С тех пор как она ему наконец перепала, он упивается ею ежесекундно.