Когда Трей с Банджо отправляются к Лене, на часах уже десять и длинный летний вечер истек. На просторах тьмы вьются мотыльки и летучие мыши; Трей проходит между полями и слышит, как, устраиваясь спать, неспешно возятся коровы. В воздухе по-прежнему дневной жар – поднимается от земли. Небо ясно и полно звезд: завтра опять жаркий день.

Трей перебирает в голове всякое, что помнит об отце. Мыслей о нем с тех пор, как уехал, на него она особо не тратила, а потому отыскать то, о чем вспомнить, удается не сразу. Ему нравилось отвлекать мамку, хватать ее, когда она чистила плиту, и танцевать с ней по кухне. Бывало, когда примет на грудь и что-то пойдет не так, поколачивал их. А бывало, играл с ними, будто сам малой. Они с Бренданом – старшим братом Трей – брали младшеньких на спины, как ковбоев, и гоняли Трей с Мэв по двору, пытались словить. Ему нравилось им всякое обещать и смотреть, как озаряются у них лица, если сказать, что отвезет их в цирк в Голуэй или купит игрушечную машинку, которая умеет забираться на стенки. Обещания свои он, похоже, не стремился выполнять – более того, всегда вроде как удивлялся и обижался, если его спрашивали. Через сколько-то Трей играть в ковбоев бросила.

Дом у Лены светится – три маленьких чистых прямоугольника желтизны среди громадных черных полей. Ее собаки Нелли и Дейзи докладывают хозяйке, что идут Трей с Банджо, – не успевают они оказаться у калитки, Лена отворяет дверь и ждет их, стоя в свете. При виде Лены мышцы у Трей слегка расслабляются. Лена высокая и крепко сбитая, фигуристая, скулы широкие, широкий и рот, тяжелые светлые волосы и очень синие глаза. Все в ней веско, ничто не половинчато. Кел такой же: выше всех мужчин, кого Трей знает, грудь широченная, густая каштановая шевелюра и густая каштановая борода, руки – лопаты. Сама Трей вся заточена под верткость и неприметность, и ей это по нраву, зато крепость Кела с Леной ей глубоко приятна.

– Спасибо, что пустила, – говорит Трей с порога, вручая Лене пакет-струну, набитый мясом. – Кролик.

– Большое тебе спасибо, – говорит Лена. Ее собаки вьются между Трей, Банджо и пакетом. Лена прикрывает им ладонью носы, отводит подальше от мяса. – Сама добыла?

– Ну, – отвечает Трей, заходя вслед за Леной в дом. У Кела есть охотничье ружье и кроличий выводок на участке. Кролик – его затея: Кел считает, что для приличия нужно принести хозяйке гостинец. Трей одобряет. Оставаться в долгу – даже перед Леной – ей неприятно.

– Свежий, вечерний. Надо, чтоб в холодильнике денек полежал, не то жесткий будет. А потом можно и в морозилку.

– Может, завтра съем. Давно крольчатины у меня не было. Как вы с Келом его жарите?

– В чесноке и всяком таком. И потом с помидорами и перцами.

– А, – отзывается Лена. – Помидоров у меня нету. Надо бы взять у Норин, но тогда она полезет спрашивать, что я собираюсь готовить, где взяла кролика да что ты у меня тут делаешь. Даже если ничего не сказать, сама на мне унюхает. – Норин, Ленина сестра, заправляет деревенской лавкой – а заодно и всей остальной деревней.

– Может, уже знает, – говорит Трей. – Про отца моего.

– С нее станется, – говорит Лена. – Но фору ей давать незачем. Пускай сама потрудится. – Она убирает кролика в холодильник.

Стелют Трей в свободной комнате, она большая, выкрашена в белый, в ней много воздуха. Кровать широкая и крепкая, с шишаками на стойках – ей, по прикидкам Трей, лет семьдесят-восемьдесят, из видавшего виды дуба. Лена сдергивает с нее и складывает лоскутное покрывало.

– Это тебе в такую жару не понадобится.

– Кто еще тут бывает? – спрашивает Трей.

– Последнее время никого. Мы с Шоном принимали, бывало, по выходным друзей из Дублина. Как Шон помер, я сколько-то не имела желания никого видеть. Так и растеряла всю привычку. – Лена бросает покрывало в сундук у изножья кровати. – Твой отец заглядывал сегодня после обеда.

– Сказала ему, что я приду? – в упор спрашивает Трей.

– Не говорила. Но мамке твоей написала.

– А она чего?

– “Шикарно”. – Лена берет простыню со стопки на стуле, растряхивает ее. – Эти у меня повисели на веревке немножко, должно быть, более-менее проветрились. Сама что думаешь про отцово возвращение?

Трей пожимает плечами. Лена плещет простыней, Трей ловит два уголка, натягивает на матрас.

– Мамка могла б послать его нахер, – отвечает.

– Имела бы полное право, – соглашается Лена. – Но не особо-то он ей такую возможность дал все ж. Небось заявился на порог с широченной улыбкой и поцелуем и зарулил в дом по-быстрому, пока она не опомнилась. А когда собралась с мыслями, уже поздно было.

Трей осмысляет сказанное. Похоже на правду.

– Может, завтра, – говорит.

– Может, – соглашается Лена. – А может, и нет. Женитьба – дело чудно́е.

– Жениться никогда не буду, – говорит Трей. До самого мозга костей засело в ней недоверие к браку и чему угодно похожему. Она знает, что Лена иногда остается на ночь у Кела, но у Лены есть и свой дом, куда она может уйти когда вздумается, где право слова и право входа только за Леной. Трей считает, что только такой расклад и имеет смысл.

Лена дергает плечами, натягивая потуже угол простыни.

– Найдутся такие, кто тебе сказал бы, что еще передумаешь. Кто его знает. Некоторым женитьба годится – хотя бы на время. Но не всем.

Трей вдруг спрашивает:

– Ты замуж за Кела пойдешь?

– Нет, – отвечает Лена. – Замужем мне, в общем, нравилось, но с меня хватит. Нравится как есть.

Трей кивает. От такого ей облегчение. Вопрос этот крутился у нее в голове уже какое-то время. Она одобряет то, что Кел с Леной вместе, – заведи кто-то из них себе кого-то, возникли бы сложности, – но Трей нравится так, как у них вышло, то есть что живут они порознь.

– Предложения мне, между прочим, поступали, – добавляет Лена, набрасывая верхнюю простыню поверх натянутой. – Бобби Фини заходил пару лет назад, весь опрысканный своим лучшим воскресным, с букетом гвоздик, – объяснить, чем он будет хорош как второй муж.

Трескучий смешок вырывается у Трей, не успевает она осознать его на подходе.

– Вот не надо только, – укоризненно говорит Лена, – он вусмерть серьезный был. Все обдумал. Сказал, от меня прок будет с овцами, поскольку умею со скотиной обращаться, а он рукастый в смысле чинить то-се, мне поэтому не придется беспокоиться, что предохранитель сгорит или где там ручка от двери отвалится. Поскольку для детишек я старовата, ждать, что он отцом станет, незачем, да и сам он не цыпленочек, а потому без конца лезть ко мне не будет. По вечерам в основном в пабе сидит или в горах НЛО ловит, под ногами путаться не станет. Беспокоит его только, что маманя меня не одобряет, но он уверен, что в конце концов образумится, особенно если я рисовый пудинг умею. Судя по всему, миссис Фини ради рисового пудинга на муки смертные готова.

Трей все лыбится.

– А ты ему что?

– Бобби годный, – отвечает Лена. – Ужасный идиёт, но это я против него не держу, он такой с пеленок. Я ему сказала, что доводов хороших у него много, но я уже слишком привыкла к своим прихватам и меняться мне поздно. Дала ему банку своего ежевичного повидла для мамани, чтоб в рисовый пудинг добавляла, да и отправила восвояси. На мой глаз, повидло его осчастливило сильнее, чем я б сама смогла. – Бросает Трей наволочку. – Можешь Банджо сюда пустить, если хочешь.

– Он на постель влезет.

– Я не против. Лишь бы не обмочил.

Трей спрашивает:

– На сколько мне тут можно остаться?

Лена глядит на Трей.

– Завтра сходи домой, – говорит она. – Глянешь, что к чему, – денек-другой-третий. А дальше разберемся по ходу дела.

Трей не утруждается спорить. Лену уламывать трудно.

– А потом можно я приду?

– Возможно – если захочешь. Поживем – увидим.

– Я ее воском натру, – говорит Трей, кивая на кровать. – Надо освежить.

Лена улыбается.

– Не повредит, это точно, – говорит. – Давай поспи-ка чуток. Сейчас дам тебе футболку.