–Это что за кадриль такая, дядь Толь, куды одежу подевал?

Старик смотрел куда-то в сторону, упрямо поджав губы и версию об ограблении Василий Петрович сразу отмел. Василий Петрович огляделся и недалеко от обоза приметил женщину, закутанную в знакомый тулуп.

–Слышь сердобольный ты мой, ты что же это, всех сирых и убогих подбирать будешь? Хлеба дал. С обоза, что ли, спер?

Василий Петрович впервые так строго говорил с этим стариком, которого считал, скорее, соратником, чем подчиненным. Толеутай-ата так сердито задвигал седыми бровями на выдвинутые обвинения, что у Василия Петровича отлегло от сердца.

–Мой, мой хлеб, дома взят. Ты хоту бы узнайт, для начал.

Василий Петрович еще раз всмотрелся в лицо незнакомой женщины, европейские черты которой, указывали на ее нерусское происхождение.

–Дядь Толь, а ты смотри хоть, кому помогаешь. Она же немка, отец у неё точно немец, будь ее отец русский, а мать немка, ее бы не выслали сюда…

И еле слышно добавил.

–В никуда…

–А?

Старик приставил широкую ладонь к уху.

–Я говорю, хватит с тебя одной спасенной семьи, всем не поможешь, добрая ты душа. Она, немка эта, зиму, думаю, не переживет, даже в твоем тулупчике.

Как же был удивлен Василий Петрович, когда в первое, послевоенное лето встретил эту самую немку, ведомую под руку сильно хромающим мужичком, довольную и вроде бы счастливую. Память на лица у Василия Петровича была отменная, поэтому он ее сразу узнал, несмотря на округлившиеся черты и тот факт, что видел он её, всего, один раз.

Чудеса какие-то, подумалось ему тогда, каждый, кто попадает под опеку этого удивительного старика, спасается. Видать, молитвы его идут от самого сердца.

Закончилась война. Благословенный месяц куралай принес весть о победе. В памяти Жумабике снова и снова разворачивался тот прекрасный майский день.

Она в ржавом тазу обмылком хозяйственного мыла стирала детские вещи. Услышав крики, подняла голову и увидела несущегося во весь опор подростка, соседского мальчика. Красный от переполнявшей его радости, задыхаясь, он кричал, вдобавок размахивая руками.

–Женгей, победа! Победа, конец войне, мы победили. Суюнши.

Жумабике вскочила, не зная, что делать. Радость стремительным потоком, поднявшаяся из глубины души будто, смыла тяжесть, огромным валуном придавившую плечи.

–Спасибо тебе, Сакен, за радостную весть. Подожди, я вынесу суюнши.

Но он не слышал её, помчался дальше по аулу делиться счастливой вестью о победе.

Жамал-апа с утра плохо себя чувствовала. Улегшись на деревянный настил, накрытый одеялами, сама не заметила, как провалилась в короткий и тревожный сон-забытье.

Жумабике вбежала в юрту и остановилась. Свекровь спала, во сне вздрагивая и подёргивая головой. Что же делать? Дети на прополке, Наталья и свекор на ферме. И все-таки она решилась разбудить свекровь. Новость того стоила. Молодая женщина присела перед спящей свекровью и осторожно погладила её по руке. Та открыла глаза и увидев плачущую сноху, села и схватилась за сердце, запричитала.

–О, бисмилля, жеребеночек мой, что случилось? О Всевышний, пожалей нас, несчастных. Неужели же мало бед свалилось нам на голову? Милая, говори на кого из моих птенцов пришло черное письмо?

–Нет, апа, нет, – сквозь слезы шептала ей сноха, – победа, апа, победа, мы победили, больше нет войны.

–Победа? – не верила ей свекровь. Победа. Только бы мои кровиночки вернулись домой. Плакали женщины обнявшись, перемежая рыдания благодарностями в адрес Всевышнего. -Так, скоро наши работяги на обед придут. Знаешь, я припрятала на такой случай немного муки без отрубей. Давай испечем табанан. Это же праздник, великий праздник!

И они забегали по юрте, мастеря нехитрый праздничный обед.

Потом уехали Наталья с Алешей. Как же тяжело было с ними расставаться. Как пусто стало после их отъезда. За эти трудные военные годы эта семья стала им родной.

Особенно тяжело пришлось Жумабике, ведь она рассталась с подругой. Именно с ней, с Натальей она поделилась тайной, что многие годы рвала её на части. Именно ей, она поведала о своей любви, несчастной и запретной. И Наталья ее поняла, выслушала и не осудила.

–Так бывает, Джума, это жизнь. Не вини себя, сердцу не прикажешь. Любовь, она такая, придет и не спросит. И что ты решила делать? Жить и страдать рядом с любимым?

–Я не знаю. Но я думаю, будет честным уйти из этой семьи. Я не могу их обманывать. Это подло.

–К родителям уйдешь?

–Нет, они меня не примут. Это же позор на весь наш род.

–И что, выгонят родную дочь?

–Я им уже не дочь. Я принадлежу семье мужу, и уйти от мужа не имею права.

–Суровые у вас обычаи, – покачала головой Наталья.

–Вот хорошо вам, русским. Вышла замуж, не понравилось, развелась. Потом снова вышла замуж. У нас так нельзя. Хвала Аллаху, времена изменились, в прежнее время меня бы убили, а сейчас… Уеду в город, если мне позволят забрать детей, правда, паспорт нужен для этого.

–А если не отдадут детей?

–Тогда останусь и буду мучаться.

–Неужели Тулютай-ата и Жамал-апа с тобой так поступят? Они же хорошие люди. И так тебя любят.

–Я и сама их люблю. И не хочу причинять им боль.

Наталья, в свою очередь, рассказывала о себе, о своём муже, о своей боли. Жумабике слушала с затаённым сердцем, и то радовалась, то сочувствовала.

–Значит, ты вышла замуж по любви?

–Конечно, а ты разве, нет?

–Ну что ты, Наталья, – смеялась Жумабике, – казашки выходят замуж не по любви, а как бы тебе сказать, по договору двух отцов. Так что, это мой отец решил, что я должна выйти за Айнабека. Если бы по любви, ты же знаешь, кого бы я выбрала.

Вот в таких задушевных беседах, проводили подружки те часы, что им удавалось уединиться.

Однажды, во время короткого отдыха на поле, Жумабике, как всегда, делилась сокровенным – как же радовалась она возможности поведать о своей любви – и не сразу заметила, стоящего неподалеку, подростка.

–Шалкар, что случилось?

–Наталья-апай, вас зовут, там, – он махнул рукой в сторону коровника.

Молодая женщина рывком поднялась с земли, поправила сбившийся платок на голове и укорила незадачливого «гонца»:

–Что же ты, паренек, сразу не сказал?

–Не хотел мешать вам, вы же разговариваете, – стараясь придать голосу важности, ответил тот. Шалкар был одним из тех, кто довольно сносно говорил по-русски.

Наталья убежала, засобиралась и Жумабике, ее ждала прерванная работа, а мальчишка все не уходил.

–Можно вас спросить?

–Да, конечно.

Теперь они говорили по-казахски.

–Вы не любите своего мужа?

Жумабике похолодела.

–С чего ты это взял, родной? – Жумабике криво улыбнулась непослушными губами.

–Вы сами говорили, я слышал, не один раз.

–Так ты ходишь за мной и подслушиваешь?

–Я хожу за вами, чтобы видеть вас.

Дальше Шалкар говорил сбивчиво, путаясь и начиная заново, но стоявшая перед ним женщина его не слышала. Она обмирала при мысли, что её тайна скоро может стать достоянием всего аула.

–Шалкар, а сколько тебе лет?

–Через месяц будет шестнадцать, – гордо отчеканил парень.

–О, да ты уже взрослый. Это хорошо, ведь мужчине не пристало мести языком, и я очень на тебя надеюсь, а иначе наши сплетницы как в той казахской поговорке, усадят меня на деревянного коня.

–Женгей, вы могли бы об этом не просить, даже обидно.

–Тогда что тебе нужно?

–Я хотел спросить, если мужа вы разлюбили, значит ваше сердце свободно?

Когда до Жумабике дошел-таки смысл сказанных слов, она облегченно выдохнула и улыбнулась.

–Ох, Шалкар, ты же сам называешь меня женгей, а жене брата задавать такие вопросы нельзя. Я замужем и свободно мое сердце или нет, для тебя ничего не изменит. Ты еще мальчик, ты мне в братишки годишься, не обижайся.