— Тумбочку сюда с нашей кухни, где посуда хранилась. А сюда полку прикручу. И хранить всякую всячину можно будет, и чай поставить. И кресла, помнишь, плетёные? Всю часть видно. И детская площадка как на ладони. А сюда стол с кухни. Он же раскладушка, собранный хорошо встанет, — уже планировал Генка.

Он уже успел обустроить место под лестницей. Со стороны кухни, прямо напротив двери в ванну, появилась дверца, за которой пряталось треугольное помещение, где прекрасно размещались ведра, швабры, веник, совки, корыто, стиральная доска. А со стороны коридора были дверцы шкафа, ничем не отличимого от вещевого. Только за ними были полки, где хранились мужевы инструменты, гвозди, шурупы, изоленты и ещё куча всего, что может внезапно пригодиться. Эта хозяйственность, или как говорили у нас в деревне домовитость, у Генки была с детства. Даже сейчас на каждой коробочке с шурупами и гвоздями был кусочек лейкопластыря с чётко, печатными буквами было написано что в коробке и размер.

Эту квартиру мы отделывали и обустраивали вдвоём, по вечерам и ночами. А на отдых выходили на балкон, и наблюдали за такими же освещёнными окнами повсюду. В это лето, особенно вечерами, часть напоминала муравейник. Все куда-то торопились, что-то перетаскивали, что-то выносили либо в поставленный для этих целей тракторный прицеп, либо на площадку у колонки. Там люди оставляли хорошие вещи, которые ещё могли пригодиться другим. Таким образом наш старый книжный шкаф забрал один из плотников, чтобы поставить себе в сарай.

Мы заранее решили, какого цвета должны быть обои в каждой комнате. И искали что-то подходящее. Мама Риты, приехавшая к родам единственной дочери из Ленинграда, привезла нам на заказ обои для спальни. И смеялась, что она своими «гостинцами» полвагона заняла, ведь везла она и дочери, и нам, и Елизаровым.

В Ленинграде обои были лучше, чем в Москве. Делали их на более плотной бумаге, рисунок наносили сначала тиснением, а потом прокрашивали, из-за этого он казался объёмным.

— Ген, нам нужно было менять обои местами. У нас спальня выглядит богаче и торжественнее, чем зал, — смеясь закрыла я лицо руками, стоя в дверном проёме нашей с мужем будущей комнаты.

Сине-голубые широкие полосы, украшенные серебристыми побегами вьюнов, с только наметившимися бутонами, действительно выигрывали на фоне царских золотистых вензелей по зелёному полю.

— А мне нравится, — хмыкнул Генка, намертво закрепляя карниз под шторы над окнами. — Но у мальчишек всё равно лучше вышло. Вообще самая светлая комната получилась.

Мебель нам в детскую делали местные плотники. Чистое дерево, отшкуренное и покрытое лаком в несколько слоёв казалось вообще янтарным. А спортивный угол Генка закрыл фанерой, поверх которой прибил просто доски. Прямо вот как было бревно, так его вместе с корой и распустили на пилораме. Муж эти доски продул, вымыл, просушил и залачил.

— А можно это вот всё повторить, только у меня в детском саду? — оценила я, как хорошо это смотрится.

— Подставки под цветы тоже с учётом детского сада делать? — улыбнулся Гена.

— Какие подставки? — не поняла я.

Берёзовое бревно было распилено на несколько разных по высоте пеньков. Низ каждого пенька зажало кольцо с ножками, а верх был выточен под горшок.

— Это тоже лак? — спросила я.

— Обижаешь, смола. Обычная, техническая, лачить в конце буду. — Засмеялся Генка.

В результате, такие подставки появились ещё и в садике, и в зеленом уголке одной из казарм, и в медсанчасти.

А вот обои для детской комнаты к нам приехали аж из Эстонии, это уже при помощи родителей самого начфина. Жëлто-золотистые с бежевым рисунком обои необыкновенно хорошо подходили под деревянную мебель и отделку спортивного уголка.

Для квартиры мы достали стенку в зал с двумя сервантами. Пока Гена её собирал, я руками подшивала занавески и делала петли на тюле. А вот на кухню занавеску я сделала сама. Связала крючком. Но главным украшением нового дома конечно стали люстры, которые я везла с Гусь-Хрустального, и ковры. Толстые, шерстяные, с крупным растительным рисунком. Зелёный с коричневым в зал. И под него мы еле нашли зелёную ковровую дорожку, с жёлто-бежевым орнаментом по бокам. Ярко-красный с белым в детскую комнату.

— Дин, будут говорить, что я из торжественного зала из штаба утащил, — смеялся Генка.

Действительно, ярко-красное поле с зелёным кантом по краям с двух сторон, напоминало ту дорожку, по которой маршировали при принятии присяги солдаты в торжественном зале.

А вот в спальню я просто купила два одинаковых ковра сине-бело-голубых цветов. Один был на стене, второй на полу. Даже при учёте того, что жили мы скромно, а зарплаты были хорошими, накопления за последние пару лет были почти полностью потрачены на обстановку и отделку новой квартиры. И это ещё при условии, что например мебель мальчикам и на кухню делали наши плотники, из части. Они как-то так обжигали дерево, что оно не портилось, а становилось просто темнее по краям, и этот рисунок был разным каждый раз. Такие кухни уникального вида и точно в размер, были почти у всей части.

Перед отъездом за детьми, мы обходили готовую к нашему возвращению квартиру.

— Как в музее, — улыбнулся Генка. — А ты всё Эрмитаж, Эрмитаж.

У мальчишек была примерно такая же реакция. Вернувшись они полдня ещё ходили и настороженно осматривались. Зато лестница привела младшего в восторг. Он аж визжал, забираясь наверх и держась за балясины двумя руками. А уж верёвочные качели, повешенные пока вместо гимнастических колец, и вовсе стали маяком для определения местонахождения детей.

Вернулись мы вовремя. Как раз на празднование первого дня рождения ребёнка Риты и Влада. Правда вместо ожидаемого Кирюхи родилась Кира. Впрочем папа Влад утверждал, что именно девочку и хотел, а про мальчика так просто говорил, чтобы не сглазить.

— Моя, да? Моя? — не отходил от кроватки маленький Эдик Елизаров. — Мне отдашь, да?

— Вот, ещё только родилась, а уже жених имеется, — смеялись мы.

Смеялись мы на таких семейных посиделках часто. Дышали полной грудью, всегда впереди были цели, было к чему стремиться. Семейные праздники, поездки в Лопатино и на Кубань, к Марии Борисовне, только добавляли красок к обычной жизни.

Ещё в первый свой приезд к ставшей нам как родной хозяйке, я тихо предупредила её о Мишке.

— Пойдём, что покажу. — С улыбкой поманила она меня. — Помнишь перед твоим отъездом, дворняжка прибилась?

Рыжую и игривую собачку я хорошо помнила.

— На следующий год покрылась, но щенков скинула. Смотрю, пропадать стала. А потом привела вот этого. Кабыздоха. Мать его то ли бросила, то ли прибили, а я не сразу поняла, что за приëмыша мне Жуля привела. Щень он и щень, — улыбалась Борисовна.

— Странный какой-то пёс, — что-то меня смутило.

— Пёс, ага, как же. Волк это. Вон какой уж вымахал. А от мамки своей приёмной не идёт, кусок повкуснее ей несёт, спать ложится, так, чтобы её греть. И попробуй замахнись. — Хмыкнула Мария Борисовна.

— Рычит? — поняла я смысл этого рассказа.

— Волки не рычат, они сразу нападают. Вместо предупреждения морда гармошкой и загривок дыбом. А так, короткий рык, и всеми клыками в горло. — Рассказала мне Борисовна.

Родная бабушка Миши писала письма, иногда звонила. Когда мальчику исполнилось восемь начала просить его на каникулы. Я, уезжая к сёстрам на Байкал, делала крюк, чтобы в аэропорту передать его бабушке, а Гена забирал.

Что что-то идёт не так, мы поняли не сразу. Мальчик приезжал от бабушки какой-то хмурый и без настроения. Когда правда выплала наружу, я устроила такой скандал, что соседи прибежали с вопросами, что у нас случилось.

С момента своего возвращения к мужу, я приобрела привычку, которой следовала неукоснительно. Я всегда сообщала, когда и на чëм я приезжаю, а при появлении в части звонила с кпп домой. И если было ещё рано, то шла на работу. В тот день, вернувшись с города, куда я отвозила документы в районо, я позвонила домой. Мальчики ответили, что папы дома нет. Тогда я набрала штаб, и узнав, что командир опять где-то на территории, попросила дежурного передать, что я вернулась в часть. И спокойно направилась в детский сад, радуясь, что мне не нужно, как другим заведующим отчитываться по питанию и за зарплату, так как мой садик был на балансе части.