Любила, любит и будет любить. Любить так, как любят родных деток, которых хотели, вынашивали и рожали в муках.

Которых любили еще до рождения. Которых будут любить, несмотря на проступки, большие и малые.

Так вот в жизни такого «золотого» мальчика внезапно появилась сестра. Из ниоткуда. Просто так взяла и появилась. Без предварительной семимесячной или девятимесячной подготовки к рождению и привыканию к тому, что теперь все блага жизни будут делиться на две части. Или почти на две. Или хотя бы делиться в неважно какой пропорции.

Не могу сказать, что Сашка меня не любил, или любил, или испытывал какие-то другие чувства. Например, чувство ревности.

Такое чувство осознают в себе все дети, у которых рождаются младшие сестры или братья. У кого больше, у кого меньше, но без этого не обходится ни одна семья с детьми. Родители сталкиваются с этим в капризах, нежелании выполнять просьбы и наказы родителей. В общем, демонстрируют непослушание и всячески обращают на себе внимание взрослых.

Я, конечно, очень к Сашке тянулась. К кому же мне было тянуться? К старшему брату, конечно! С ним было интересно: он лепил из пластилина рыцарей, читал разные книжки, играл в хоккей во дворе.

Мама очень им гордилась! И я тоже им очень гордилась. Тогда.

Я верила тому, что мне говорила мама. Беспрекословно. Позже я поняла: если я им беспрекословно не верю – я сталкиваюсь с непониманием и жесткими действиями родителей. Маме и папе надо было верить. Поступки и действия должны быть одобрены мамой и папой. Жизнь должна быть такая, как считают мама и папа. Иначе следовали санкции. Санкции продолжались до тех пор, пока мое мнение не становилось калькой мнения моих родителей.

Саша так поступать не хотел. И не поступал. Ему было позволено иметь свое мнение, поступать по собственному желанию, спорить с родителями и даже конфликтовать. Санкций к нему не применяли. Вернее, применяли, но краткосрочно, чем он научился успешно пользоваться. Он точно знал, что ему всё сойдет с рук. Он мог переложить вину на меня, на соседа, на кого угодно, мама верила ему. И вставала на его защиту.

Саша любил меня, что называется, задирать. Так, как поступают мальчики в школе по отношению к косичкам девочек.

Проходя мимо меня, взвесить мне по затылку, пугать из-за угла, под любым предлогом выклянчивать у меня скопленные в копилке копеечки, обманом уговаривал поделиться мороженым, предварительно съев своё.

Как я реагировала? Конечно, жаловалась на него родителям, за что была обязательно отчитана мамой или папой, потому что жаловаться было нехорошо, послушные девочки так не поступали, а я нервная и психическая, всегда капризничаю без повода и причины.

Кто б сомневался?

Однажды Сашка меня больно треснул по голове, треснул просто так, проходя мимо, видимо не рассчитав силу удара и вообще не задумываясь о последствиях.

Я расплакалась. На вопрос из кухни, что у нас там происходит, я пошла маме объяснить, что случилось.

Но мама мне не поверила, она была абсолютно уверена, что брат сам пострадал из-за моих приставаний, и вина лежит полностью на мне.

Я постоянно являюсь источником шума и ссор в нашем благополучном для соседей доме.

Не помню, почему, но я настаивала на своей версии, тем самым совершенно разозлив маму, от которой тут же получила по мягкому месту за вранье и за жалобы. Хорошо так получила.

С уже ставшим привычным утверждением, что с ТАКИМ характером я буду всю жизнь одна. С таким характером я никому не буду нужна.

Справедливости ради надо заметить, что впоследствии я действительно старательно «придерживалась» данной мне оценки.

И при малейших неудачах в личной жизни или в отношениях с окружающими меня людьми я замыкалась и винила только себя: ведь это у меня был ТАКОЙ ужасный характер…

В довершение всего я была поставлена в угол для более полного осмысления совершенного мною гадкого поступка.

Саша был счастлив и удовлетворен, он был свободен и ушел гулять.

На мою защиту он не встал. С совестью у него уже тогда все было в порядке.

Впервые в своей короткой жизни я поняла, что справедливости нет. Меня наказали незаслуженно. Небеса не разверзлись в негодовании…

Выстояв в углу необходимое количество времени, по требованию мамы я подошла и извинилась перед ней за свой поступок, обещала больше так не делать, и с позволения мамы пошла в нашу с братом комнату.

Там я взяла клочок бумаги, карандаш и написала: «Этот день я не забуду никогда». Свернула в несколько раз листок и «спрятала» свою записку в подшитых полах своего домашнего халата, вероятно, предполагая, что навечно это будет абсолютно подходящим местом для хранения такого важного секрета и крика души.

Сейчас я не могу понять, откуда маленькая девочка в свои шесть-семь лет могла знать, что наилучший способ избавиться от горя, проблемы или навязчивой мысли – написать на бумаге про свою обиду и сжечь листок?

В моем случае было, конечно, спрятать, а не сжечь, но суть дела это не меняет.

Мне помогло! Я продолжила заниматься чем-то своим, забыв уже про слезы, угол и наказание.

Что было дальше? Выходя из комнаты, я заметила маму, которая с интересом что-то разглядывает в своих руках.

Я прошла было мимо нее по коридору, но вдруг в моей голове что-то щелкнуло и вернуло меня к ней. Мне стало интересно: что же такое она с таким интересом изучает? Что-то же такое заставило ее оторваться от домашних дел?

Я вернулась в комнату и посмотрела не нее, вернее, я посмотрела на то, что она держит в руках.

О боже! Это была моя записка, которая, возможно, выскочила из-за полы халата, предательски раскрывая то, что я хотела бы скрыть от нее и от кого-либо другого.

Мама оторвалась от записки, видимо, не совсем понимая, о чем идет речь. Она, вскоре поняла, что там было начиркано нетвердой детской рукой, но явно не могла понять, т.е. сообразить, почему? В чем собственно дело? Почему это валяется на нашем всегда безупречно чистом полу?

Я стояла в коридоре и, молча, смотрела не нее.

Волна животного страха потихоньку подкатывала к ложечке. В угол я больше не хотела, но имела стопроцентные шансы вновь туда попасть за такие дерзкие действия по отношению к наказанию.

Я понимала, что позволила ослушаться маму и оценить её действия. Это был очень серьезный вызов. Очень.

Я чувствовала, как начинают дрожать мои коленки, а за ними мои руки. Я сжала руки в кулачки и приготовилась ждать следующего витка наказания. Я изо всех сил сдерживалась, чтобы не закричать от страха ожидания.

Неожиданно мои мысли и мамины пересеклись, она подняла голову от записки, посмотрела перед собой, будто что-то проговаривала про себя, потом медленно, очень медленно повернула голову в моем направлении.

Она ТОЛЬКО повернула голову, она не повернулась ко мне полностью, она повернулась только лицом из-за плеча.

И неожиданно на ее удивленном лице глаза стали сужаться, пока не превратились в маленькие щелочки. Губы стали узкими и напряженными. Зрачки уменьшились до размера булавочной головки, делая взгляд жестким и колючим.

Я почти прочитала её мысли: этот день она тоже никогда не забудет.

Она даже не будет мне ничего говорить, объяснять или мириться. Делать что-нибудь, чтобы заслужить мое доверие, понимание, любовь. Она будет выше всего этого. Она запомнит, что придумала эта маленькая и дерзкая девочка, которую она вынуждена поить, кормить, одевать, платить каждый месяц 23 рубля за обучение в музыкальной школе.

Она будет помнить это всю жизнь и напоминать мне, что гены, данные человеку при рождении, это самое страшное и самое неуправляемое, с чем может столкнуться человек.

Перелом в отношениях произошёл.

С этого дня я и родители пошли разными дорогами. Не в том смысле, что мы перестали общаться, совместно жить, учиться в школе и проверять уроки и многое другое, что связывает людей в одной семье.

Мы еще много лет будем терзать друг друга необоснованными подозрениями, упреками, обидами и отягощать своим присутствием.