Работа в частной школе – это работа с несчастными семьями, которые, как известно, несчастливы по-своему.

Я совсем не считаю, что богатство разрушает душу, что деньги вредят, однако самые несчастные люди, которых я знал и видел, были богаты, а некоторые даже очень.

Бронзовую медаль получает Костенька – коренной москвич, сын владельца и дельца и алмазного тельца. Папа давал деньги (весьма увесистые), а Костенька хотел быть поэтом. Поэтом быть не удавалось.

Серебряную медаль получает знаменитый актер (не буду говорить его имя, потому что оно известно даже без фамилии). Было время, мы с ним коротко сошлись, коротко в двух смыслах: ненадолго и близко. Он хотел быть влиятельным, а влиятельным быть не удавалось.

И, наконец, золото получает школьник Оливер и его семья. Оливер хотел стать любимым. Не вся беда в том, что любовь бежала от него, беда, что за любовь он принимал властную вседозволенность и беспрепятственное удовлетворение всех его (жестоких порой) желаний.

“Уважаемые учителя! Как директор, я уже отсобеседовала мальчика. Очень хороший! Такой золотой класс у нас будет! Решение должно быть коллегиальным!”

На собеседование Оливер пришел в стиле «спорт», и это мягко сказано. Сел перед приемной комиссией вразвалочку. На колено самым неустойчивым образом поставил пачку чипсов. Вел себя так, чтобы, с одной стороны, удерживаться от прямого хамства, с другой, чтобы все в помещении ощутили свою бледную второстепенность.

В его чавканьи, в небрежном стряхивании крошек на пол, в движениях лица жевательных – все указывало на один вывод: брать нельзя ни за какие деньги.

Лучший вариант – отдать в кадеты, пока не поздно.

Анна Игнатьевна, молодая алгебраичка, высокая, как график функции y = x⁴, справлялась у него о задачах на построение. Сначала он улыбнулся, отер руки о бока с надписью имени фирмы спортивной одежды, уронил с колена чипсы и ответил: “А-ня, да не говори-ТЕ (он выделил ТЕ, как бы подчеркивая протокольность мероприятия, одновременно давая понять: вот закончится протокольность и никакого “ТЕ” тебе, Нюрочка моя худосочненькая, не будет!). Аня, да не говори-ТЕ, когда я жую, не слышно ничего”. Лицом изобразил сожалеющее превосходство, мол, тяжко тебе будет, если не подчинишься мне.

Беседа закончилась тем, что директриса отчитала нас как не вполне компетентных преподавателей. “При мне он так себя не ведет. Вы, Анна Игнатьевна, о чем его спросили?” “О задачах на построение…” “А он что ответил? “Что построение бывает в армии, на стройке и в Майнкрафте…” “Как-о-о-о-о-й ю-у-у-мор, кака-а-а-а-я э-ру-ди-и-и-и-ро-ван-ность!” – пела директриса по нотам банкнот, стоящих на пороге ее “крышесносного образовательного стартапа”, как она говорила сама.

Коллегиальное решение было совсем не коллегиальным, и Оливер попал в шестой класс. Чудовищных мучений стоили ему полтора учебных года, которые завершил он проклятиями, угрозами суицида и покушениями на настоящие уголовные преступления. А вскоре после ухода Оливера из школы сляжет его отец и быстро умрет во время пандемии covid-19.

А уж каких страданий принесет ему влюбленность в одноклассницу Варю! Так, возможно, страдали парижские искусствоведы, когда видели скорбный дым, поднимающийся со стороны Нотр Дама.

В классе их было четверо. Для частных школ – нормальное количество. Тем заметнее все свойства (положительные тоже заметны).

Есть и важный баланс (можно его соблюсти, а можно и не): лучше, на мой взгляд, уравновешивать половой состав класса. Да и учительского состава – тоже.

Оливер был один среди шестиклассниц. Важно, что девушки эти были красивы, воспитаны в семьях, где ценят аккуратность и академию, чистую речь, безупречную одежду, манеры и доброжелательность. “Среди девчонок один поросенок!” – дразнил его Егор, пятиклассник, и тут же отхватывал сушняка. Этого Егора он сильно подставит, не забудет ему поросенка.

На обед со всеми Оливер не ходит: покупает на карманные деньги самую популярную и самую зловонную лапшу быстрого приготовления. Притом проплаченный заранее сбалансированный обед ждет его в столовой, но не дожидается, и пища, стоимость которой сопоставима с недельным заработком учителя, отдается бродячим собакам (водились возле школы и таковые).

Чтобы слаще елось, употреблял в одиночестве, запершись в кабинете логопеда. В этом кабинете был чайник, а своровать ключ для Оливера не составляло никакого труда. Во время обеденного перерыва мы, учителя, часто слышали довольное мычание и возгласы из-за двери:

“А-А-А-А-А! М-М-М-М-М! ОСТРО-ОСТРО! О-О БОЖЕ, КАК ЖЕ Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, ЛАПШИЧКА, ЭТО КА-А-А-ЙФ! О-О-Ф-Ф-У-Х!”

Вообще, Оливер мог изъясняться междометиями и мемами.

На самом же исходе обеденного перерыва как ни в чем не бывало отпирал дверь. Покрасневшее лицо его было изукрашено следами жгучей приправы. На массивных пуговицах (по виду очень дорогой рубашки) висели, сотрясаясь, истекающие бульоном вермишелины. Лицо его сияло счастьем Ромео, говорящего Джульетте: “It is my lady, O, it is my love!” (Знаменитая сцена перед балконом).

Он зычно рыгал огромной своей улыбкой и шел творить свои не слишком благородные подвиги далее.

Оливер стоит в хореографическом зале. Мне видно его из коридора, потому что зеркала огромные. Четвероклашки окружили его. С экрана планшета он показывает порно-ролик, в котором связанная женщина лежит на полу, а мужская стопа стоит на лице этой женщины.

Громогласно комментирует происходящее: “Ща-ща он в нее втыкаться будет!”

Девочки-четвероклассницы стоят, закрыв лица руками. Мальчики перешептываются. Я знаю, что он не видит меня. Кроме того, чтоб пресечь, мне необходимо еще и доказать, что это было. Директриса наша была против камер где-либо, кроме входа в здание.

Я включаю камеру своего телефона и резко вхожу. Фотографирую, изображения немного смазаны, но это хотя бы какой-то предмет разговора. Оливер прячет планшет под пиджак и убегает, произнося: “Наконец-то достойный противник! Наша схватка будет ле-ген-дар-ной!”

Мы распаковываем ящики с новыми партами, нужно раскрыть каждый ящик и проверить цвет по эталону, потому что именно этот цвет парт успокаивает и “настраивает на учебную деятельность”. Позже Оливер напишет на одной из них “АУЕ ЖИЗНЬ ВОРАМ” и будет уличен.

Мы оставляем канцелярские ножи на ящиках. Пришла вторая газель: со стульями, и ее тоже нужно разгрузить. На это, по просьбе директрисы, мы с биологом тратили обеденный перерыв. Оливер снова пожирал, как он называл, “бомж пакет”, и на его гастрономические вопли уже никто не обращал внимания.

Я и биолог пересчитывали стулья, стоящие на парковке. Сыпался дождик, с виду, как водяная мука, но лужи уже захватывали пространство асфальта.

Из двери выбегает с визгом Варя без обуви, в носочках: “Он хочет меня зарезать! Он махал ножами мне перед лицом! Хотел, чтобы я ему показала…” И она заплакала. Биолог кинул чистую картонку на асфальт, а я дал Варе свою куртку. Варя плакала, говорила, что не пойдет туда больше, а потом, увидев, что ее слезы намочили рукава, стала извиняться за это.

Позже мне будут говорить, что Варя все это выдумала (про ножи), что так она хочет привлечь к себе внимание. А когда об этом случае, припомнив его и другие похожие, наша директриса высказалась: “Сучка не захочет – кобель не вскочит!”, вот в этот самый момент, как только директриса договорила слово “вскочит” – я решил уволиться. В этой фразе уже содержится весь набор причин, по которым мне необходимо покинуть, это, без сомнения, образовательное учреждение.

Передо мной двадцать четыре стула, дождь и плачущая шестиклассница на картонке. Я беру ее на руки, она удивительно легка, и тело ее ощущается птичьим. Биолог открывает дверь: “Майор привез девчонку на лафете!” Боковым зрением вижу окно, там алое лицо Оливера. Глаза его с ненавистью смотрят на меня: он так сильно желавший телесного контакта с нею, не смог коснуться. “Вы не имеете права трогать учениц!” Позже он будет припоминать ей и мне эту сцену в качестве подозрения в совращении малолетних (про меня) и увод мужа из семьи (про нее). Логика поступка его интересовала мало, более он опирался на тот эффект, который можно было произвести, рассказывая такой случай.