В их характеристиках, которые я нашла в деле, называется одна общая для всех черта характера: легко поддается чужому влиянию, слабоволен. Такими подростки не стали вдруг, такими они воспитаны: школой, двором, но более всего – родителями.

Ночных «приключений» могло и не быть, если бы ребята в свободное время занимались каким-нибудь полезным для себя и других делом. Однако их не приучили к такой форме проведения досуга. И в этом снова вина родителей.

Кстати, у всех подростков отношения с родителями складывались не лучшим образом. Вернее сказать, с матерями, так как отцов в большинстве семей нет. Разведясь с женами, они забыли и про сыновей. Фуат Ш. так скажет следователю про своего: «Я его за отца не признаю». Исключение составлял лишь Ринат X., у которого есть и отец, и мать, живут они, по его словам, дружно, сын их уважает. Однако когда я спросила Рината, как часто проводит он свободное время вместе с родителями, он оказался в большом затруднении, вспоминая, когда же это было. Сумел назвать лишь несколько совместных посещений кинотеатра. Кстати, в театре он был только однажды, с классом. Одно время Ринат увлекся спортом, но потом спортсекцию бросил.

– Как отнеслись к этому родители? – спросила я.

– Так они же не знают, что я бросил, – сказал он.

Поразил меня Рустем Ш. Он живет в Кировском районе и, как и Андрей М., с этой компанией связан лишь судебным делом. Весной в большой драке ему сломали ребро. По его словам, он вступился тогда за приятеля. Били их человек пятнадцать. Долгие месяцы носил подросток в себе обиду. От двоюродного брата узнал, что есть ребята, которые продают обрез. Парень отдал за него 15 рублей из первых в жизни отпускных. С обрезом в сетке ходил до тех пор, пока не нашел тех, кто его бил, и слегка их попугал. Как по-другому бороться со злом, насилием, несправедливостью, он не знает. Его этому не научили.

…Когда я выходила из милиции, подъехала спецмашина. В сопровождении милиционеров вышел Ринат X., сел в закрытый кузов. Такой жалкий вид был у него, что сердце защемило.

И вдруг – словно током обожгло. Вспомнила один из протоколов допроса обвиняемых: «Мы поехали в Боровое Матюшино и там, на дороге, стреляли навесом по прохожим…».

Сегодня они в том возрасте, когда пора отвечать за свои поступки. Они сами в ответе и за свое будущее. Ведь жизнь для них не заканчивается этим следствием.

Любовь Агеева

Вечерняя Казань, 15 ноября 1979 года

В редакцию позвонили из комиссии по делам несовершеннолетних Приволжского района:

– У нас невиданное ЧП: родители отказываются от сына. Мы в третий раз вызвали их на заседание комиссии. Приезжайте.

«Прежде разберись, что он из себя представляет, этот сын, если собственным родителям жить с ним невмоготу», – напутствовали меня в редакции. Действительно, разве мало бывает случаев, когда подросток так досаждает, что родители «караул!» кричат. Правда, матери в любом случае не перестают любить своих детей. Выходит, этот – хулиган из хулиганов?

Каково же было мое удивление, когда я узнала, что речь идет об одиннадцатилетнем мальчике, ученике пятого класса. В школе, где он учится, его охарактеризовали так: ершистый, порой неуживчив с товарищами, но очень любознательный, учится на четверки и пятерки. Мальчик как мальчик.

Что же произошло в его жизни? Как оказалось, ничего из ряда вон выходящего: мальчик просит взять его из интерната – родители не соглашаются. Впрочем, вправе ли мы судить их за это? Раз ребенок живет в интернате, значит, есть на то причины.

И все-таки то, что я узнала в Приволжском райисполкоме, а потом в интернате, потрясло меня до глубины души. Да и вряд ли кто останется равнодушным к беде Наиля.

Когда ему было четыре года, родители разошлись. Мальчик остался у матери. В первый класс он пошел в интернате. Факт настораживающий. Ведь разведенных женщин – сотни, но мало кто отдает детей в интернат. Однако матери было виднее. Она копила деньги на кооперативную квартиру, наверняка много работала. Так что интернат в ее положении был все-таки выход.

Наиль не прижился в интернате с первых же месяцев. Про таких говорят – домашний ребенок. Их каждый день калачами корми – они все равно будут тосковать по дому.

Квартиру женщина получила. Большую, двухкомнатную, со всеми удобствами. Однако в жизни мальчика ничего не изменилось. И вот однажды (Наиль тогда учился в четвертом классе) он неожиданно для всех исчез из интерната.

Потом стал убегать постоянно. Днем слонялся по городу, вечером шел то к отцу, то к матери. На уроках почти не бывал. Заканчивалась вторая четверть, а у него не было ни одной отметки.

Классная руководительница вызвала в интернат мать, предложила ей забрать сына домой. Мать дала обещание, что заберет непременно – вот только сдаст экзамены в техникуме, где учится заочно. Мальчик тоже засел за учебники, наверстал упущенное. Но в апреле мать снова попросила его подождать – теперь до конца учебного года. Он с большим трудом, но согласился. Учился прилежно, год окончил без троек. На летние каникулы уходил радостный и довольный.

Однако первого сентября он снова пришел в интернат. Опять начались пропуски уроков. В октябре, когда учителя, устав искать его по всему городу, категорически потребовали, чтобы мать исполнила данное сыну обещание, произошло непредвиденное. Она отказалась забирать его совсем.

– Будет он мне еще нервы трепать! – заявила она классной руководительнице.

Отношения с сыном у нее действительно испортились. Мать обвиняла его в непослушании. Он был груб с ней даже в присутствии учителей.

В субботу мать за ним не пришла. А когда он приехал домой сам, выгнала его. Послала к отцу.

В интернат вызвали отца. Несколько дней мальчик пожил у него, а потом снова вернулся в интернат. И вот тогда о его существовании узнали в районной комиссии по делам несовершеннолетних.

Наиль со слезами на глазах просил отца взять его из интерната – ему больше хотелось жить с ним. Но тот молчал. Тогда сын стал умолять мать. Увидев холод и в ее глазах, закричал в пустоту:

– Ну, возьмите меня хоть кто-нибудь!

Приближались выходные дни, и, судя по всему, мальчику предстояло провести их в интернате. Я встретилась с ним в пятницу. Мы разговаривали в присутствии директора. Тяжелый это был разговор.

Я спросила Наиля, нравится ли ему здесь.

– Нравится, – ответил он.

– Но если у человека есть отец и мать, он должен жить дома.

В его глазах заблестели слезы.

– Неужели я никому не нужен? – голос его внезапно сорвался на крик. Он уже не мог сдержать рыданий. Перехватило горло и у меня.

– Я знаю, они не возьмут меня, – продолжал он. – Но если завтра за мной никто не придет, я убегу из интерната. И никто меня не найдет!..

– И он убежит, – со вздохом сказал директор, когда мальчик вышел из кабинета. – Что мы только ни делали, чтобы он успокоился и отказался от мысли о доме! У него один ответ: «Мне обещали…». Учителя про своих детей забыли. Следим за каждым его шагом. А разве уследишь? Забрали одежду – он убежал без пальто. Заперли на замок – он выпрыгнул со второго этажа…

Надо было что-то срочно предпринимать. Но что могли мы сделать? Позвонили отцу, попросили, чтобы он обязательно забрал сына – хотя бы на выходные дни. Отец приехал в субботу, к концу занятий. Наиля в интернате уже не было. Он убежал еще утром…

Все эти дни меня мучил один вопрос: откуда такая немыслимая жестокость к собственному ребенку? Ведь не пьяницы – нормальные, здоровые люди и по характеру не злые. На работе пользуются уважением.

Как это ни странно, они объяснили свой отказ от сына… заботой о его благе. Мать заявила, что не может дать сыну надлежащего воспитания одна и потому возьмет его только тогда, когда домой вернется отец. Отец не решался поселить его в комнате без удобств, где жил с новой женой, полагая, что у матери мальчику будет лучше…