Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

— Дело не проиграно, — от боли и душившего его гнева Михаил Дмитриевич говорил почти шепотом. — Дело не проиграно, пока мы с вами, князь, верим в победу. И мы вырвем ее. Вырвем, Алексей Иванович! Мне осталось триста сажен до Плевны. Триста сажен всего, один бросок. Я кровью там каждый аршин полил, солдатской кровью, а вы мне отступить предлагаете? — Он помолчал, ладонями крепко потер вновь покрывшееся потом лицо, слипшиеся грязные бакенбарды. Сказал с мольбой: — Князь, я прошу вас. Я умоляю вас, князь, отдайте приказ на еще один, последний штурм. Мы ворвемся в Плевну, всеми святыми клянусь вам, ворвемся!

— Нет, Михаил Дмитриевич, не обессудь, слишком уж это по-гусарски. Выдохлись мы весь день ступу эту кровавую толочь, понимаешь? Выдохлись, и духу победного более нету в запасах.

— У меня солдаты шестой час на Зеленых горах мрут, а вы духу набраться не можете? — уже не сдерживаясь, бешено выкрикнул Скобелев. — Нет духу, так в отставку подавайте, место тем уступите, у кого духу на весь бои хватает! Я же верил в вас, как в отца верил, а вы… Какого черта вы боитесь? Гнева государева? Вы божьего гнева побойтесь, что напрасно солдат загубили. Вы себя…

— Молчать! — гаркнул, поднимаясь, Шаховской. — Как смеешь голос повышать, мальчишка? У меня седина…

— Седина — еще не старость, — сдерживаясь, тихо сказал Скобелев. — Старость — это когда веру в себя теряешь, когда тряпка вместо… характера. Вот тогда — все, тогда в монастырь, грехи замаливать. Что вам, ваше сиятельство, и рекомендую.

Он резко кивнул, звякнул шпорами, почти не коснувшись стремян, влетел в седло и с места взял в карьер. Не оглядывался более и не видел, как затрясся вдруг Алексей Иванович и как испуганно бросился к нему Бискупский, доселе безмолвно присутствовавший при встрече.

— Вам плохо, ваше сиятельство?

— Каков стервец! — прошептал князь, смахивая слезы. — Жаль, не мой сын, очень жаль. Выдрал бы я его, как Сидорову козу, а потом расцеловал бы в обе щеки…

Скобелев скакал, не разбирая дороги, и Млынов едва поспевал за ним. Он считал, что генерал спешит к отряду, чтобы еще до темноты начать планомерный отход: это логично вытекало из того разговора, свидетелем которого Млынов невольно оказался. Но Скобелев и тут остался человеком неожиданных поступков. Он вдруг на скаку остановил коня, обеими руками с силой ударил себя в грудь и ничком упал на землю. Он катался по траве, грыз ее, бил по земле кулаками и рыдал — громко, зло, взахлеб. Млынов спрыгнул с коня:

— Михаил Дмитриевич. Михаил Дмитриевич!..

— Подлец я. Подлец!.. — Скобелев повернул к адъютанту мокрое от слез, все в грязи, в травяной зелени лицо. — Я солдат обманул, Млынов. Они с песней… С песней на смерть шли, они верили в меня. А я? Заманил и оставил без помощи? Как я в глаза им погляжу, как? Я не имею права командовать, Млынов!..

Он снова уткнулся лицом в землю, плечи его судорожно задрожали. Млынов снял с ремня фляжку, отвинтил пробку, силой поднял голову Скобелева.

— Глотните. Глотните, говорю. И в себя придите: слава богу, нет вокруг ни души. Ну?

Он заставил генерала сделать глоток, усадил. Стал напротив на колени, взял за руки, встряхнул.

— Ну, хватит убиваться. Будет, поплакали.

— Ох, Млынов, Млынов… — Скобелев тяжело вздохнул, ладонями долго тер лицо, размазывая по бороде и бакенбардам слезы и грязь. — Что же теперь делать-то мне, Млынов, что?

— Отдать приказ об отступлении.

— Вот и отдавай. Скачи к Паренсову, пусть отводит людей. Поиграли в войну, и будя. А я тут посижу. Ну, что смотришь? Не бойся, не застрелюсь. — Он вдруг потряс кулаком в сторону далекой криденеровской ставки. — Не дождутся они этого от Скобелева, мать их…

Млынов секунду сидел неподвижно, точно уясняя сказанное. Потом встал, вытянулся.

— Там, на хребте, до сей поры умирают. И будут умирать, пока вы лично им не объясните, что отступать надо. Все полягут, вас дожидаючись. — Он помолчал и вдруг крикнул резким звенящим голосом: — Встать, генерал Скобелев! Уж коли признаете, что заманули, то хоть тех спасите, что живы покуда!

Темнело, бой замирал. Он не прекратился сразу по решению полководца, понявшего, что сражение проиграно и что не следует зря губить людей. Криденер устранился от такого решения, предоставив командирам отрядов самим брать на себя ответственность. Первым это сделал Шаховской: его отряд отходил поэтапно и в полном порядке, огрызаясь залпами и заботясь о раненых. Но потрепанные затяжным штурмом войска Вельяминова ворвались-таки в Гривицкий редут да так и завязли там, потому что сил уже не было.

Активный огневой бой продолжался только на левом, скобелевском фланге. Турки более не рисковали атаковать, хорошо запомнив беспощадный удар осетин, но беспрерывно вели сильный ружейный и артиллерийский обстрел третьего гребня Зеленых гор, где закрепились остатки скобелевского отряда.

Скобелев прискакал туда уже в сумерках. Не останавливаясь, выехал из кустов на скат и шагом проехал вдоль всей линии. Белая лошадь и белая фигура хорошо были видны как своим, так и туркам: пули свистели вокруг.

— Солдаты! — громко крикнул он. — Товарищи мои боевые, братья мои! Велика ваша отвага, тяжелы ваши жертвы, беспримерно мужество ваше! Низко кланяюсь и от всего сердца благодарю вас за это.

Турки не слышали, о чем кричит «Ак-паша». И тем не менее по чьему-то приказу и стрелки, и артиллеристы прекратили огонь: Даже враг уважал бесстрашие русского генерала.

— Вы славно потрудились сегодня, — продолжал Скобелев, шагом разъезжая вдоль цепи. — Мы не добились того, чего хотели, за что умирали наши товарищи не по своей вине. Сражение наше проиграно, резервов более нет, а потому, — он гулко сглотнул подступивший к горлу комок, — потому приказываю отступить! Отступить неторопливо, сохраняя порядок и воинское достоинство, и не позабыть при этом о раненых. Предупреждаю господ офицеров: если мне станет известно хоть об одном оставленном тут раненом, я предам его командира суду! Полковник Паренсов, полковник Тутолмин, полковник Кухаренко — ко мне! — он спрыгнул с седла. — Возьмите коня. И знайте, что ваши командиры покидают поле боя последними.

В кустах раздался шум, негромкие команды, людской говор. Какой-то казак принял у Скобелева лошадь, а к генералу подошли его полковники.

— Вот и кончилось все, — невесело усмехнулся Скобелев. — Сами знаете, кого благодарить.

— Не стоит отчаиваться, Михаил Дмитриевич, — тихо сказал Паренсов. — Солдат-то каков, оценили? Отважный, инициативный, упорный…

— А мы их — в землю, в землю! — резко перебил Скобелев. — Щедра держава наша на солдатскую кровь. Чересчур щедра. У тебя есть водка, Кухаренко?

— Найдем, — полковник прошел к кустам. — Станичники, у кого фляга не с водой? — Вернулся, протянул генералу: — А с чем принес, не знаю.

— Вино, — Скобелев отхлебнул. — Местное, красное. Как оно?

— Не знаю, как называется, а только после этой войны оно еще краснее будет, — проворчал Тутолмин, принимая фляжку. — Глотнете, Петр Дмитриевич?

— Не откажусь, в горле пересохло, — Паренсов пригубил, отдал фляжку Кухаренко. — А турки не стреляют. Пойдем, что ли, Михаил Дмитриевич?

Командиры шли позади отступающих частей молча и от усталости, и от дум. Топот, голоса, звон оружия постепенно удалялись, спускаясь ко второму, а затем поднимаясь и на первый гребень Зеленых гор. За обратным скатом стояли казачьи лошади; на них переложили раненых и грузы, и отступающие сразу ускорили шаг. Но Скобелев продолжал идти прежним неспешным темпом.

— Как бы нас черкесы не нагнали, — обеспокоенно сказал Паренсов.

— Осетин поопасуются, — усмехнулся Тутолмин. — Они им сегодня хорошую баньку устроили, не скоро забудут.

— А где осетины? — отрывисто спросил генерал.

— Стоят, где стояли, — ответил Тутолмин. — Я через час им отходить велел.

Скобелев хотел что-то сказать, но впереди, в низине послышались голоса, лошадиный храп, надсадный голос: «раз-два… взяли!», и он невольно ускорил шаг. А пройдя поворот, в густых уже сумерках увидел медленно двинувшуюся вперед батарею: четыре орудия следовали друг за другом.

237
{"b":"901967","o":1}