Две стороны его характера
Карл Густав помнит свою мать так, будто у нее два лица, одно дневное и успокаивающее; а другое – ночное, тревожное. Он утверждает: «Моя мать была для меня очень хорошей матерью. Она излучала большую животную теплоту, восхитительно уютную атмосферу; она была очень большой. Она умела слушать всех: она любила болтать, и это было похоже на радостный щебет. У нее были очень развитые литературные данные – и вкус, и глубина» [6]. Но сразу же и замечает: «Случалось, когда я был ребенком, что у меня были тревожные сны об этом. Днем она была любящей матерью, но ночью она казалась мне пугающей. Она была похожа на ясновидящую и одновременно на странное животное» [7]. Его родители не ладили и жили в разных комнатах; Карл Густав начал спать в комнате отца, чье присутствие успокаивало его по ночам. Так он научится читать и писать на немецком и на латыни. Он будет вспоминать своего отца как любящего и заботливого человека, но также раздражительного и иногда гневного.
Очень рано Юнг заметил определенную двойственность в своих родителях: законопослушный пастор-конформист, его отец был в то же время беспокойным человеком, охваченным сомнениями; теплая и любящая днем, его мать казалась ему мрачной и тревожной по ночам. Будучи подростком, Юнг обнаружит и в себе определенную дихотомию, в которой он выделит «личность номер один» – социальную, твердо стоящую на ногах, рациональную, стремящуюся к респектабельности и эффективности и «личность номер два» – совершенно свободную от взгляда других, созерцательную, в симбиозе с природой, но хрупкую и преследуемую снами и внутренними видениями. Намного позже он поймет, что различил еще совсем юным разделение между своим обычным Эго и активированным бессознательным, которое таким образом стало осязаемым.
В 12 лет происходит эпизод, который становится поворотным моментом всей жизни Юнга. Товарищ толкает его, и он падает, ударившись головой. С ним случается небольшой обморок, в котором он проводит немного дольше, чем нужно, чтобы наказать этого товарища беспокойством. Он понимает впоследствии, что родители очень волнуются о его здоровье, и ему приходит в голову идея симулировать обмороки регулярно, чтобы не ходить в школу, которая невероятно ему наскучила. После полугода этого небольшого спектакля, который позволил его личности номер два самовыражаться, мечтая на природе, он подслушал разговор отца с другом, где тот сокрушался, что беспокоится о здоровье сына и, возможно, будет в ответе за него до конца жизни. Это глубоко шокировало молодого Карла Густава, и он решил прекратить любую симуляцию и полностью посвятить себя учебе, каждое утро вставая в пять часов для того, чтобы позаниматься.
Отказ от религии
С детства Юнгу было не по себе от вездесущности религии в его семье. Его пугали стишки, которые рассказывали о «маленьком Иисусе, защищающем от злого дьявола». Его злили теологические дискуссии между его отцом и дядями («мужчинами в черном»), которые считали, что они обладают истиной. Ему искренне скучно на религиозных службах, и он ненавидит ходить в церковь (кроме Рождества). Его опыт первого причастия навсегда разрывает связь с религией его родителей:
«Не было ничего, кроме пустоты; хуже того, это была потеря. Я знал, что никогда больше не смогу участвовать в такой церемонии. Для меня это было не религией, а отсутствием Бога. Церковь стала местом, в которое я не должен был никогда возвращаться. Там для меня жизни не было. Там была смерть» [8].
Все же это отвращение к религии не означало для него потерю веры или отвержения Бога. Напротив, он чувствовал, что мир и жизнь богаты тайнами. Идея невыразимого Бога, придающего смысл космосу, отзывается в нем куда сильнее, чем все религиозные деятели и христианские догмы. Он чувствует вибрацию божественного во всех элементах природы и порой молится этому загадочному Богу, которого можно узнать и испытать в благодати. Взрослея, он часто спорит с отцом:
«“И что же! – говорил он. – Ты думаешь лишь о том, чтобы мыслить. Не нужно думать, нужно верить”. И я думал: “Нет, нужно испытывать и познавать”. ‹…› Лишь через несколько лет я понял, что мой несчастный отец запрещал себе мыслить, потому что был полон разрывающих его сомнений. Он страшился самого себя, поэтому настаивал на слепой вере, которой нужно было достичь отчаянными усилиями и разрывом со всем своим существом» [9].
Открытие философии примерно в 17 лет помогло Юнгу окончательно освободиться от болезненных оков религии. Его потрясли идеи Шопенгауэра, а еще больше – идеи Канта. Эта философская эволюция «…в конечном итоге перевернула мое отношение к миру и к жизни: если раньше я был скромным, нервным, подозревающим, бледным, худым и, очевидно, нездоровым, то теперь я ощутил сильнейший аппетит ко всем точкам зрения. Я знал, чего мне хотелось, и получил это» [10]. Его друг Альбер Оэри свидетельствовал об этой метаморфозе: «Карл – по прозвищу “Бочонок”, как называли его старые школьные товарищи и собутыльники, – стал жизнерадостным членом студенческого клуба “Зофингия” и был всегда готов к бунту “лиги добродетели”» [11].
Рождение влечения к медицине
В конце своей учебы в коллеже Карл Густав должен был принять решение относительно своего профессионального будущего. У него было три увлечения: естественные науки, история античных религий и философия. Он только что со страстью открыл для себя Вольтера и Ницше, которые убеждали его в разрыве с христианством. «Так говорил Заратустра» поразил его так же глубоко, как «Фауст» Гёте. Годами позже он напишет психологический комментарий в 12 томах [12]! Но он сомневался, стоило ли заняться вплотную интеллектуальными исследованиями, потому что любил контакт с материей, с фактами. Сравнительная история религий привлекает его настолько же сильно, как и античные цивилизации, особенно египетская и вавилонская. Он лелеет идею стать археологом. Но также у него есть живой интерес к естественным наукам: зоологии, палеонтологии, геологии. Неспособный принять решение, Юнг вдруг думает о том, что мог бы стать врачом, как его дедушка со стороны отца. Единственное препятствие: медицинское образование долгое и дорогостоящее и семья не сможет помочь оплатить его. Наконец препятствие преодолено: его отец помогает ему подать на стипендию, и Юнг получает одобрение в Университете Базеля.
Разнообразные предметы, которые изучались на факультете естественных наук, живо интересовали Юнга, за исключением физиологии – из-за повторяющихся вивисекций только для демонстрации. «Я прекрасно понимал, что нужно было экспериментировать на животных, но я находил повторение этих опытов с целью демонстрации варварским, ужасным, а главное – избыточным» [13]. Эта чувствительность к живому характерна для него и выходит далеко за рамки ненужного страдания, причиняемого животным. Даже будучи ребенком, он не выносил, когда срывали цветы: «По неясной мне причине я не одобрял, когда их срывали и сушили. Они были живыми существами, бессмысленными, если не цветут и не растут. Нужно было смотреть на них с уважением и испытывать к ним философское изумление» [14].
Через несколько лет после того, как Карл Густав начал изучение медицины, его отец впал в глубокую депрессию и был вынужден оставаться в постели. Страдая неизлечимой болезнью, он скончался спустя несколько месяцев в присутствии своего сына, который впервые стал свидетелем смерти человека. Карлу Густаву 21 год. Он проваливается в глубокую скорбь, лишь усиленную чувством, что его отец не прожил жизнь в полной мере. Он наконец осознает значимость реализации каждого человека в уникальной, исключительной форме, вне семейной среды, культуры и духа времени.
«Хоть мы и являемся людьми для самих себя, живем собственную жизнь, мы также в значительной степени представители, жертвы и проповедники коллективного духа, существование которого исчисляется веками, – пишет он 60 лет спустя в автобиографии. – Мы можем, пока длится жизнь, думать, что мы следуем лишь нашим идеям, так и не поняв, что мы были лишь фигурами на сцене вселенского театра. Это происходит, потому что есть факты, о которых мы не знаем и которые могут влиять на нашу жизнь, и тем более они бессознательны» [15].
