– Ну… это… может, отметим твоё возвращение-то, а? Я про тебя не забывал, Аля, – сипит мой ненормальный сосед из-за спины. – Я это… сбегать могу до магаза. Скинемся, а?

Его «скинемся» меня веселит, конечно, хотя ситуация не из весёлых.

Поджав губы, оборачиваюсь и смотрю на соседа. Вероятно, у меня красноречивое выражение на лице, но это его не смущает. Зато останавливает от продолжения диалога старческий окрик откуда-то из недр квартиры.

– Да иду я, иду! – орёт недовольно и, чертыхаясь, уходит.

А я быстро захлопываю дверь, цепочка, болтающаяся на петле, брянькает, и я довольно и весело смеюсь. Не знаю, кто сюда её присобачил, но она цела и даже работает.

Быстро закрываю дверь на эту цепочку, для верности ставлю стул спинкой в ручку, блокируя её. Затем отпинываю чемодан в центр комнаты. Чтобы хоть как-то занять руки, лезу в комод, где нахожу смену постельного. Отлично, что нетронутую, хоть и пролежавшую несколько лет в ящике.

Верхнюю одежду вешаю на дверцу шкафа, затем застываю в нерешительности. Комната небольшая, метров четырнадцать. Здесь обои в полоску, как из прошлого века, зато потолок под четыре метра и с лепниной. На красивой люстре работают два рожка из пяти. Спасибо и на этом.

В комнате очень пыльно и грязно. Оно и ясно, сколько времени я здесь не была, а мои соседи, хоть и взломали дверь, приборкой себя не утруждали. Кое-как я навожу косметический порядок, то и дело чихая. Это отвлекает меня на какое-то время, в после я сажусь на кровать, не зная, куда себя деть и чем ещё заняться.

Прислушиваюсь, что происходит за дверью, но там тишина. Сидорин, видимо, у бабули, а больше, как он и сказал, дома никого.

Смотрю на сотовый, там пусто. Ни звонков, ни сообщений. Подруг у меня мало. Да и те в Выборге остались. В университете как-то крепкой дружбы не завязалось, были хорошие знакомые, но я так быстро выскочила замуж, а потом родила, что последние быстро отсеялись. Так всегда происходит. Теряется общность интересов и пути расходятся. Иногда на какое-то время, иногда навсегда.

Есть единственный человек, кому я сейчас могу позвонить, что и делаю.

– Привет, дорогая, – снимает трубку Элина, жена Сашиного брата.

– Привет, – говорю чуть заторможено.

Элинка тяжко вздыхает и торопливо шепчет:

– Я знаю, я уже всё знаю.

– Знаешь? – ахаю удивлённо.

Да, быстро в семье сплетни разносятся.

Хотя, чему я удивляюсь? Тамара Владимировна там, небось, уже шампанское открывает. Как удачно избавилась от нелюбимой невестки.

– Конечно, наш Геббельс не мог сдержать язык за зубами. Всё Костику растрепала, вперёд Сашки даже. Представляешь?

– Да уж… представляю.

– Что делать думаешь?

– На повторную экспертизу подавать, – делюсь планом, который крутится в моей голове. – Ты не знаешь, сколько это стоит?

– Не знаю, около двадцатки может? Точно не пятьсот рублей, – нервно хихикает. – Но почему ты об этом думаешь? Пусть Сашка платит.

Эх, Элинка, наивная душа. Не скажу, что её Костя чем-то лучше Сашки, но он любит жену, и я как-то слабо представляю ситуацию, когда он обвиняет её в неверности и выпирает из дома. Хотя… я и с Сашей бы такого никогда не представила.

– Он не станет. Он уже сделал один, – вздыхаю.

– Так убеди его, пусть второй сделает.

Впервые со школьных времён мне хочется грызть ногти от досады.

– Сомневаюсь, что он согласится. Кажется, Саша уже всё решил. Выгнал вот. Хорошо, что Ритка у моих родителей сейчас.

– Как? Прямо выгнал? На улицу?

– На улицу.

– А ты… ты где сейчас? Тебе хоть есть куда идти?

– Нет, идти некуда, только в Выборг к родителям ехать, – вздыхаю. – Но это на крайний вариант. Я пока не готова им рассказывать про то, что происходит.

Элина вздыхает с сочувствием.

– Ты бы лучше рассказала, а то Саша вперёд сообщит. Он ведь может.

– Может, – соглашаюсь.

Но не станет, – почему-то я в этом сейчас уверена. Не потому что его это смущает, скорее, он считает, данное телодвижение ненужным, лишним для себя.

– А ты сейчас где?

– Сняла номер в отеле, – сочиняю на ходу.

Про эту комнату Саша не знает. Я его к себе не приглашала, да и потом собственность оформлена на папу. Если б Саша знал, он бы уговорил моих продать комнату и вложиться в квартиру, которую купил перед рождением дочери. Тогда, кстати, я бы сочла этот вариант приемлемым, а сейчас у меня бы и этого угла не было, чтобы перекантоваться. Да и жилплощадь оказалась непродаваемой.

Мы ещё немного болтаем с Элиной. Но в какой-то момент становится в тягость её сочувствие. Не люблю выглядеть жалкой. Нет, я никогда не пускала пыль людям в глаза, не создавала картинку счастливой жизни. Жизнь у меня была как у всех: со своими взлётами и падениями. Но вот это… это удар под дых, и понадобится очень много времени, чтобы от него оправиться.

Переместившись на середину кровати, я смотрю на высокий потолок. Надо бы позвонить родителям и дочери, но ничего страшного не случится, если один вечер я пропущу. Отправляю им короткое сообщение, что у меня всё хорошо, шлю сердечки в конце и поцелуйчики. На часах около девяти.

Удивительным образом я отключаюсь. Нет, не сразу. Сначала долго лежу без сна, просто зажмурившись. Поплакать, конечно, поплакала, но в целом на меня напал ступор. Я не понимаю, как быть дальше. Слишком резко всё произошло.

Конечно, сейчас в голове всплывают великолепные мощные фразы. Я могла бы их накидать Саше, убить своими доводами, смягчить и призвать подумать хорошенько, прежде чем рушить наш брак и обзывать собственную дочь подкидышем.

Бедная Ритулечка, вот теперь мне хочется плакать, за что ей всё это? Собственный отец отказывается, обзывает нехорошими словами. Обиднее всего мне не за себя. За ребёнка.

Ну а тест… тест можно и подделать. Ох уж эта Тамара Владимировна. Она и сыновей особо не любит, пользуется ими. Нигде не работает, на полном их содержании. К внучке у неё никогда интереса не было. Она даже на руки её пару раз от силы брала. Ещё и в лицо мне заявила, чтобы я не думала на неё Ритку сбрасывать. Она бабушка приходящая, а не постоянная. Но даже эта приходящая бабушка приходила так редко, а после того инцидента с клиннигом, нас к себе не звала. Только сына была рада видеть. Так вот, не удивлюсь, если это её рук дело. Не знаю, в какую лабораторию Саша обращался. Возможно, что в ту, где у Тамары Владимировны своя большая мохнатая лапа, которая нарисовала тот результат, который ей заказали. Но как она так может с собственной внучкой-то?

Мысли эти крутятся по кругу, словно старый трескучий винил, и я засыпаю. Вернее, резко проваливаюсь в тёмную дыру беспокойного сна. Где приятный мужской баритон ласково спрашивает:

– Девушка, у вас всё хорошо? – и слегка трогает меня за запястье, отводя ладонь от лица. – Что-то случилось?

Мы будто в том самом загородном отеле, где был корпоратив Сашиной фирмы, но всё выглядит иначе, чем в жизни. На то сон и сон: никогда не передаёт всей правды.

– Я вас провожу? Проводить?

Сильные руки ложатся мне на талию. Я роюсь в сумке в поисках салфеток, когда внезапно эти руки толкают меня куда-то за живую изгородь.

Я смотрю в небо: там звёзды. А на моей шее – мужские губы. Не мужа губы. Чужие.

Бум! Бум! Бум!

Это раздаётся уже в реальности.

Я подскакиваю, моргаю, ничего не понимая.

Бум! Бум! В дверь.

Нос щекочет пыль, и я чихаю.

– Аля-я-я, – раздаётся голос из коридора. Голос, больше похожий на бормотание зомби. – Аля-я-я. Открой. Я слы-ы-шу. Ты н-не спиш-ш-ш-шь…

И снова: Бум! Бум! Бум!

Я медленно холодею.

– Аля… открой, – ноет Сидорин под дверью. – Ну чего ты закрылась? Давай поговорим… расскажешь мне, как там у тебя дела, а?

Ручка двери крутится, язычок щёлкает, ходит туда-сюда, но цепочка сидит плотно. Впрочем, дверь не особо крепкая. При желании её можно выбить плечом. Надеюсь, у Сидорина нет ни желания, ни сил на это.