Последняя надежда Земли, жидко эшелонированная оборона бомжиков перед натиском всемогущей инопланетной заразы, оказывается, пока не рухнула. Однако и не совсем стояла. Мягкой становилась, податливой, гнулась по-всякому. Немного потрескивала по слегка расходящимся швам, а всё равно держалась. Чёрные дельтапланы, каркая, кружили над нею, выхватывали некоторых бомжиков – свой излюбленный деликатес, свой чёрный хлебушек – и уносили куда подальше, к глюкам на полизание. Но оставшиеся держались из последних сил. Денег как всегда не было, а они всё равно держались. Гвозди бы делать из этих людей!

Только они, единственные на этой планете, ещё знали, что подозрительно легко, в беспамятстве и без спросу даденая жизнь и вправду такая вещь, к которой никогда нельзя относиться серьёзно. Вообще нигде и ни при каких обстоятельствах! Она действительно всего лишь зрелищная видимость, шоу залётных каскадёров и больше ничего! Поэтому никогда не стоило да и не стоит того, чтобы очень уж стараться жить лишь бы жить. Во всяком случае, целиком и полностью всерьёз. Лучше именно так – с широко закрытыми глазами! Всегда с отрешённой, полусонной мордой лица. Отрадно спать, отрадно камнем быть! Сюда, в эту жизнь, как в западню, всегда заманивали. Придумывали одну «замануху» покруче другой! Но почему?! Но для чего? Не для добра же?! А для того и потому, что жертву заманивают обычно только чтобы просто выдоить, а потом забить, ободрать, а шкурку себе забрать.

Однако бывает ещё и вот так, как сейчас и как с ними, когда заставляют ещё и долго-долго помучиться напоследок. Кому-то там, может быть, как раз на Центральном Облаке Вселенной, это очень и очень надо. Неким особой важности живодёрам. Скорее всего, там питаются ещё и человеческими мучениями, как предупреждал великий мистик Даниил Андреев. Существуют в том божьем пропитании первые блюда, наваристые, а есть и вторые, мясные, с подливкой. На десерт последние соки из предсмертных мук выжимают. Так что люди очень важное звено в пищевой пирамиде вселенной. Во всех учебниках по общественному животноводству про это так и написано, не дадут соврать.

Иначе бы столь несовершенные и обречённые существа, как люди, с завидным постоянством не появлялись на этой планете, с дурна ума не радовались этой самой жизни, чёрт бы её побрал насовсем. Иначе бы не рвались в смертное мученичество, словно бы им там кто-то мёдом помазал. Впрочем, мученичество – единственный способ прославиться, не имея никаких способностей. Ни за одним из великомучеников не стоят его великие труды, эпохальные интеллектуальные свершения. Они просто с кайфом и очень впечатляюще страдали. Есть такая профессия, боженьку защищать. Становились образцом давно прилипшего императива: «Бог терпел и нам велел!».

Так что не стоит такая житуха ничего. Притом, любая! А прежде всего жизнь ближнего своего! Если и не чёрт, так любой его и тебя теперь дери! Никто не спасёт, никто и не поможет. Давно, давно пора ответить всевышнему хозяину человечьих судеб самой полной взаимностью. Как советовал Сенека: вернуть билет творцу. Швырнуть с презрением. Подавись, дедуля! Забери, боже, что и нам не гоже! И больше не суйся к нам с этим.

Теперь уже все до единого бомжики чувствовали, будто какая-то неудержимая сила всё сильнее сталкивает и сталкивает их между собой. Ещё немного – и вправду начнётся последняя, самая немилосердная драка. Ощущение её приближения всякий раз возникало, когда они как будто начинали чувствовать некий, давно забытый вкус к жизни. Но неизменно и заново подвспыхивавшее презрение к ней ещё останавливало их. Словно что-то ещё мешало порвать бока и выбежать в грозу, не совсем где-то там срасталось. Да-да, там, именно там, откуда кто-то, угрюмо сюрча, насвиристывая и буркоча, настойчиво, упрямо наводил их друг на друга, прицеливал, повелевал, накидывал лассо, затягивал и отпускал, умело манипулируя остатками жизни в остающихся телах и душах. Именно оттуда кто-то всем шорох всегда и наводил.

Иногда в дальнем закулисье, в за-акулье почти просматривался тот, кто на самом деле порешит их тут всех как бэчиков. Кто победно выйдет на поверхность, аки посуху, всплывёт в заветном сортире, чтобы уже там в угоду остролицему создателю под занавес и замочить кого получится. Каждый думал, каждый надеялся, что им окажется он сам. И соответственно снимет все пенки. Терминальная фаза полуподвального шоу явно завершалась.

Козлёночек и Синеглазка выходили в финал.

– Сегодня плов без мяса. И без риса. О пицце и мечтать позабудем. Разлюбили нас наши деграданты.

– Хоть выпить ещё есть чего. Это итальянцам пиццу подавай, а нам лишь бы на-пицца!

– Итак, за дельтаплан! Пусть ему всегда будет что кушать! Чем лакомиться! – Во всеуслышанье загадал необыкновенно оригинальное желание сыщик и все скоропалительно согласились с таким бесспорным предложением, склонившись каждый над своим озверином. – И вот ещё, чуть не забыл… и чтобы пописать ещё хотя бы на два раза оставалось! Но лучше на три. Или даже пять.

– Кому?!

– Да нам же, дурак! Нам!!! Пей! Не боись! Козлёночком ты давно уже стал, братец Иванушка! Не упусти свою Синеглазку!

Как под такой необыкновенно деликатный и главное ненавязчивый тост взять и не выпить?! А вот чтоб в первую очередь сделать это за помин души великовозрастной чудо-малютки, только что уплывшей, упорхнувшей неведомо куда и непонятно для каких дел, как-то сразу все и позабыли почему-то. Хотя оно более чем напрашивалось, такое пожелание. Лишь такой тост стоял на очереди первым – за помин души едва почившего дельтапланыша или дельтапланочки. Позабыли даже про это.

Всё же никак не обошлось без корпоративного гимна богадельни, бомжикова отеля минус пять звёздочек. Все уже далеко не дружно, но всё-таки затянули самый тупой на свете гимн – арию незабвенной Синеглазки: «Ой, цирроз, цир-ро-оз!.. Не циррозь меня!». Потом про очень даже немаленькое количество алых роз. Вслед – про падлу непослушного Иванушку, с дурна башки таки испившего не из того корытца и в результате ставшего бомжиком, то есть, козлёночком, за что менты его, словно вонючего козла, всё время теперь дерут, шпыняют и погоняют. Ну и про гордящуюся такими своими козлятами власть, естественно, козлиную тоже, но только до упора. В старые-то добрые времена корытца при них бывали совсем иные, вот так не заговорённые. В итоге размякли, расчувствовались ребятишки до полной невозможности. Одних лишь песен исполнили неимоверное количество и всё такого же качества! До баллад ещё даже не доходили. Необыкновенно расширили вокальный репертуар, вспомнили и те, которые раньше слышали только мельком, из окон некогда пролетавших мимо свадебных машин. Больше всех выдолбывался на этом полудурочном поприще, выводил всяческие рулады, порою соловьём заливался не кто-нибудь, а почувствовавший волю доцент Фредди, летучая прима бомжиного контингента специализированного вивария номер раз. Словно демоны в этого козлёночка теперь вселились.

– «Лепестками белых роз наше ложе застелю-у!..».

– Вот, шельма, выводит! – Восхищенно заметил Жорик, подлаживаясь к приятелю, чтобы подпеть:

– «Я люблю тебя до слёз, без ума люблю-у!».

– Это же кого вы так любите, бичары вонючие, надеюсь, не меня?! – Удивился, отодвигаясь, сыщик Осклизкин.

Доцент остановился, донельзя растроганный, вытер чумазым кулачком закисшие глазки:

– Прикиньте, господа бомжи. Пацану-то в таком состоянии, понятно, поначалу всё равно. А вот девчонку жалко. Они же не стерильные.

– Кто?!

– Не «кто», а «что»! Лепестки! Да ещё целое ложе! Представляете, какой там трэш происходит всякий раз?! Какое беспрецедентное напихивание! Какая жуткая антисанитария!