– Кто ты? – нарушил я молчание.

– Анмор, – прозвучало у меня в голове.

– Чего ты ко мне пристал? Я не звал тебя!

Он не ответил. Из складок балахона показалась бледная худая рука, как у меня прямо. Он протягивал мне какой-то предмет. Я не мог рассмотреть, что там, но рискнул принять. Громко каркнула невесть откуда взявшаяся птица. Я проснулся. В руке был зажат сложенный вчетверо лист. Гладкий, глянцевый он слегка колол углами кожу. Я точно знал, что ничего подобного в палате не было. На расправленной бумаге красовалась эмблема Большой Центральной Библиотеки страны. Я её видел на книгах в кабинете директора и хорошо запомнил потому, что отчитывали меня как раз за порчу книги. "Хорошо, что это была не книга Центральной Библиотеки, Ро́ман, иначе к твоему списку проступков прибавился бы ещё один наказуемый – ущерб государству!" – строго выговорил мне мужчина и отправил тогда работать на сортировке макулатуры.

В листовке заголовок красивыми завитыми буквами предлагал посетить выставку ужаснейших заблуждений человечества. В столице любили демонстрировать дремучесть мысли прошлого. Вера в духов, богов и демонов высмеивалась повсюду. Я посмотрел на дату, подсчитал дни и решил, что на листовке опечатка. Невозможно держать в руках бумажку из будущего. В потом голова словно взорвалась вопросами. Как вообще рекламка попала ко мне в руки? Невозможно вытащить предмет из сна. Может это чудо?

– А ещё у человека не вырастают коренные зубы, если он их теряет, – произнёс я уже вслух и ощупал языком лунки. Зубы лезли. Настоящие, острые. Совсем непохожие на человеческие.

– Ро́ман, да? – ко мне вошёл доктор Сморрок. – Привет, мальчик.

– Здравствуйте, – я случайно свистнул через щель на месте недостающих зубов.

– Тяжко тебе здесь, да? Считай, как в тюрьме, – он посмотрел на стены моей палаты, – хочешь уехать?

– Я не хочу бежать.

– Ни в коем случае! – он замахал на меня пухлыми ладонями, вынул платок и вытер обильно вспотевшую макушку. – Ничего противоправного. Просто твой случай… Он уникален. В столице тебя бы окружили заботой, лучшими усилиями, новейшими лекарствами и аппаратурой. И компетентными специалистами. Я знаю, что Минка Нерсе – божественный врач, но у неё тут просто нет возможности тебя лечить! Боюсь, ты просто погибнешь здесь, Ро́ман.

– Какая вам от этого выгода, доктор? – я помнил, что никто не будет по доброй воле суетиться ради другого, всегда есть цена.

– Ну раз мы взяли деловой тон, – он перестал нервно улыбаться и одёрнул дорогой пиджак, – мне нравится твоя прагматичность. Ты действительно уникальный случай. Твоё заболевание нетипично. Изучая тебя с помощью передовой аппаратуры, я смогу прославиться. А ты действительно будешь окружён столичными благами: вкусная еда, библиотеки, хорошее лечение и приличное жильё. Думаю, я смогу надавить на полицейский департамент и тебе спишут преступления.

– Но до конца жизни я буду вашим ручным уродцем?

– Да что ты! Я только напишу по твоей патологии труд, и ты будешь свободен.

Он сделал вид, что сказал правду, а я сделал вид, что поверил. Другой возможности попасть в Библиотеку у меня всё равно не было. Каким бы странным ни казалось происходящее, я начинал верить. Это пугало. Но невозможно было не верить в то, что начало само себя доказывать. Не хотелось только уезжать, не поговорив с Кисси. Я дождался, когда Павле принесёт завтрак и утреннюю порцию лекарств.

– Павле, а ты сможешь передать Кисси записку? – спросил я, потирая место укола.

Медбрат кивнул и даже дал мне огрызок листка и ручку. Я задумался, а потом просто написал: "Нужно поговорить. Ро́ман" и вложил клочок бумаги в руку мужчины. Он хитро на меня взглянул и улыбнулся едва заметно. Наверное, нас принимают за странную парочку. Представляю, какие слухи ходят среди парней. Я поймал себя на мысли, что немного скучаю по привычной жизни. Вроде бы не так давно попал в медкорпус, а ощущение будто вечность. Тишина здесь была очень своеобразной, какой-то неживой. Воздух холодный, но неподвижный. Не зря о лазарете у нас травили жуткие байки.

Железный лязг показался мне очень громким. Я высунулся в коридор. Павле толкал впереди себя грохочущую каталку. На ней кто-то лежал, накрытый простынёй от макушки до пяток. Медбрат не особо заботился о пациенте, вёз как придётся. Только когда каталка поравнялась с моей палатой, пришло осознание: под тканью труп. Я видел мертвецов часто. Люди умирают на улицах, и никто не закрывает их лица. Приезжает серая служба, забрасывает труп в мешок и увозит в специальный цех при сталелитейном заводе. Там их и сжигают, а прах используют для удобрения городских теплиц. Когда-то давно мертвецов закапывали в землю вроде бы, но эти времена сгинули вместе с верой.

Я вышел и тихо прокрался за Павле, который успел свернуть в конце коридора за тяжёлую железную дверь. Почти от самого входа коридор понижался, освещённый бледными холодными лампами. Я слышал лязг каталки и шёл за ним, как зачарованный. Спустившись примерно на этаж, я почувствовал, как похолодало, сквозь тонкую ткань тело ощутимо пробрало. Прямой коридор заканчивался ещё одной дверью. Я успел заметить, как она закрылась за Павле и припустил почти бегом. Приоткрыв её, я застыл. Медбрат шёл мимо рядов ячеек, похожих на шкафчики для одежды. Только занимали они почти всю ширину комнаты, оставляя проход только для разворота каталки. Мужчина открыл одну ячейку, посмотрел на номер, записал в планшетку и, выдвинув железный поддон, переложил на него тело.

Из-под простыни выскользнула синюшная рука. Я узнал её. Даже с расстояния в два десятка шагов я видел тёмный узор запавших вен, шрам на кривом сломанном пальце, которым так часто хвастался Ниро́. А выше локтя подсохшая кожа висела зеленоватым серпантином, обнажая переплетение разорванных мышц и желтоватое пятно кости. Павле подобрал конечность, пряча её под покрывало, потом прикрепил бирку к ноге трупа и задвинул его в ячейку. Я прикрыл дверь и быстро пошёл по коридору. Не хотелось, чтобы медбрат застал меня здесь. Только сейчас появилось чувство осознания: Ниро́ действительно мёртв, и я, возможно, его убил.

Забившись в палату, я ощущал дикую смесь чувств: страх, отвращение, торжество, смятение. Нас учили, что жизнь человека есть высшая ценность, и только Закон может ею распоряжаться. В нашей стране казнили редко, только самых неисправимых и умственно больных. Правительство старательно подчищало общество от неизлечимо опасных – серийных убийц, неизлечимых зависимых и потомственных инвалидов с помощью казней и запретов на размножение , если человек не был опасен для общества. Но теперь я как будто сам был Законом. Мог наказать того, кого не увидела машина правительства. Это пугало и радовало одновременно.

Осталось разобраться, как владеть этой силой. Что сделать, чтобы она мне подчинилась. Я решил, что найду ответы в Библиотеке. Не зря птицеголовый подбросил мне листовку из будущего. Свернувшись в клубок под одеялом, я думал о том, как будет хорошо не бояться больше никого в этом мире. Реальность напомнила о себе резко распахнувшейся дверью. Минка Нерсе вошла, громко впечатывая подошвы ботинок в пол на каждом шагу. Она с грохотом пододвинула стул и села на него, резко сложившись пополам, как будто сломалась. Только потом посмотрела мне в глаза как-то зло и отчаянно.