Меня поразило сначала то, что она ходила таким образом, чтобы наши шашки образовали карту двора. Только потом остальное дошло до сознания.

– Хорошо, – я почувствовал, как вспотели ладони, и взялся за пешку, – тогда я выхожу из комнаты, спускаюсь на первый этаж, вылезаю из окна в коридоре, через которое курит охрана, чтобы не выходить. Иду вдоль корпуса и в дыру? Почему тогда никто ещё не сбежал так?

– Потому что никто не знает, кроме Ниро́ и меня. Я заметила, как они ковыряли забор, а этот болван мне всё выложил. Убегать не резон, сам знаешь, – Кисси посмотрела на серое здание интерната, за которое закатывалось солнце, – здесь, конечно, не сахар, но на улице…

– Да, там хуже.

Все беспризорники это знали. Пусть в интернате к нам относились равнодушно почти всегда, так даже лучше. Обычно, когда люди замечают одиночек – ничем хорошим это не кончается. Мы с Кисси переглянулись, встали из-за стола. Она шепнула: "Постарайся быть между двумя и тремя ночи", и мы разошлись. Грядущая вылазка будоражила ум. Я чуть не бросился ночью проверять, на месте ли дыра в заборе, но остановил себя. Конечно, где-то на задворках сознания вертелся ехидный голос, который твердил, что всё это не больше, чем розыгрыш, который организовал Ниро́ и его подружка, чтобы побольнее задеть уродца. Я отмахивался от него. Хотелось верить в то, что у меня есть друг, который хочет видеть меня рядом. Человек, рядом с которым я в безопасности и могу говорить о чём угодно. А Кисси была ещё и красива. С ней я чувствовал себя просто нормальным человеком.

Следующий день был солнечным, вечер обещал быть тёплым. Настроение было настолько хорошим, что хотелось петь, но я не знал ни одной песни. Потому просто ходил и скрывал улыбку. День, как назло, тянулся медленно и мучительно, а вечером наш этаж отправили подметать дорожки вдоль корпусов. Я опасался столкнуться с Ниро́. Он жил на моём этаже вместе со своими дружками и вышел на уборку тоже, но не обратил на меня внимания. Зато я навострил уши, когда услышал обрывок разговора.

– Сегодня ночью наведаюсь. Кисси будет дежурить, и я к ней подвалю. Наедине она ломаться не будет.

Ниро́ изобразил однозначно, чем собирался заняться. Я постарался отойти подальше. Сердце колотилось в ушах, от гнева тряслись руки. Хотелось сдавить эту толстую волосатую шею и не отпускать, пока Ниро́ не замолчит навсегда. Воспитатель скомандовал сдавать инвентарь и строиться.

– И когда пойдёшь? – услышал я краем уха и замедлился.

– Часа в три, до рассвета вернусь.

Я решил, что пойду раньше и расскажу всё подруге. Она точно встретит его так, что Ниро́ потом с неделю ходить будет только через боль. После душа я еле дождался отбоя. Радовало то, что под моим весом не скрипела кровать. Когда в комнате спят четыре человека – сложно выйти тихо, если от каждого движения раздаётся душераздирающий скрип. Обычно мои соседи засыпали не сразу, подолгу шушукались, но сегодня все были какими-то уставшими. К полуночи они похрапывали. Я аккуратно встал, переоделся, взял ботинки и выглянул в коридор. Обход был около получаса назад, охрана в это время как раз перекусывала, потом шла на перекур, а после они засыпали где-то в час ночи. Я об этом знал от соседей по комнате, которые иногда бегали и просили у сторожей окурки.

По коридору тянуло свежим дымом, открытое окно поскрипывало на ветру. Сердце трепыхалось где-то в горле, пока я крался по коридору. Казалось, что сейчас из-за двери в конце коридора выглянет охранник, заметит меня, и всё. Что "всё" я себе описать не мог. Казалось, что я рухну без сознания, а безвольное тело уволокут в карцер. Когда я нащупал кончиками пальцев край рамы, дверь в караулку действительно скрипнула и приоткрылась. В глазах потемнело от ужаса. Но видимо сторож передумал выходить. Я пытался восстановить дыхание и чувствовал, как дрожат руки и ноги. А потом под окном прошуршали уверенные шаги. Выглянув из-за края рамы, я увидел одного из охранников периметра. Хорош бы я был, если бы свалился из окна к нему на голову.

Поблагодарив все силы, помогающие мне, я перелез через подоконник и спрыгнул в высокую траву. Весна выдалась тёплая, начало лета дождливым и трава у здания выросла быстрее, чем наши ленивые работники успевали её косить. Я обулся и тихо прокрался вдоль корпуса, миновал пищеблок и вонючие баки с отходами. Зайдя за грязную жестяную клеть, в которой стояли мусорные контейнеры, я увидел дыру в бетонном заборе. Её перегораживали крепкие на вид прутья арматуры, но стоило взяться за центральный, как я почувствовал, что он шатается, как молочный зуб в десне. Отодвинув хлипкую преграду, я оказался на улице.

За пару лет, что я не выходил за территорию интерната, совсем отвык от пространства. Уходящие в темноту улицы с редкими тусклыми фонарями казались мне бесконечными. А тьма живой и подвижной. Совладав с первой паникой, я осторожно поставил прут на место и дрожащими руками открыл карту, которую Кисси набросала мне на клочке обоев. Сориентировавшись, я крадучись пошёл вдоль забора. Наброшенная поверх серой робы куртка болталась на мне, как на пугало. Со стороны я, наверное, был похож на призрак голодного мальчика из городских легенд.

Говорили, что после большого неурожая разразился страшный голод. Была зима с оттепелями, а лето выдалось жутко холодным. Охотно верится. Прошло лет пятнадцать, а люди до сих пор прятали запасы "на чёрный день". Тогда больше всего доставалось, как ни странно, богатым. Свои земельные участки они продали, переселились в большие города, занялись индустрией. Денег у них было с избытком, но их же не съесть. Ни за какие деньги одна семья не смогла купить достаточно еды. Всё, что мог сделать отец – отдать сыну своё дорогое пальто, все деньги и отправить в деревни, где мальчик мог бы прибиться хоть куда-нибудь. Но куда бы парнишка ни стучал, какие бы суммы ни сулил – ему отказывали. Так он и умер на улицах пригорода с полными карманами денег и в дорогой одежде. Дух его не упокоился и продолжил бродить по улицам, выпрашивая еду у прохожих.

Я решил, что если встречу кого-то, то обязательно потребую еды. Ужин был давно, желудок уже недовольно урчал. Усмехнувшись, я почувствовал, как отпускает страх. Глаза привыкали к полумраку, он уже не казался пропастью, в которую я мог кануть безвозвратно. Тихо ступая по обочине неслышной тенью, я сверялся с картой на каждом перекрёстке и скоро был у складов. Сюда свозили принятые в порту товары. Весь район назывался Складским потому, что тут почти ничего не было, кроме однотипных двухэтажных построек за бетонными заборами. В воротах нужного мне склада была оставлена щель. Вряд ли туда смог бы протиснуться кто-то больше ребёнка и меня.

На территории горел единственный фонарь. В центре небольшого двора двухэтажный склад с одним окном на каждой стене и единственным входом. Я стоял и прислушивался. Нередко рядом со зданием стояла собачья будка, в которой держали злющего цепного пса. Но здесь, видимо, надеялись только на людей. Стоило мне сделать пару шагов к двери, как из темноты раздался знакомый звонкий голос.

– Стоят! Ещё шаг и костей не соберёшь!

– Я от твоего крика могу рассыпаться.

– Ро́ман? – девушка вышла в свет фонаря и закинула на плечо настоящий карабин.

– Ого, он заряжен? – я уважительно покосился на тускло блеснувший ствол.