Поскольку об остальной, допрадедовой родне, ввиду ее незначительности, Семен не распространялся, то начну рассказ с прадеда, Прохора Талапина. Он родился в 1860 году, в крестьянской семье, в селе Вереево. Обрабатывать дерево начал его отец, а Прохор продолжил дело и основал лесопилку. Кроме досок и бруса, по всему уезду стали расходиться табуреты и столы. Родительский дом сгорел, поговаривали, что это был поджог, и Прохор отстроил этот дом, в котором сейчас была моя дача. В тридцать два года он взял в жены двадцатилетнюю Серафиму и на фундаменте ее приданого взрастил кирпичный завод. Завод был выстроен в пригороде Оршанска. В самом Оршанске был выстроен красивый дом из закаленного особым образом кирпича, и вскоре вся семья перебралась жить туда. Последние двадцать лет, в нем располагается детский сад, и ни одной малолетке еще не удалось вывинтить из стен, хотя бы пару кирпичей. Капитально строил дедушка. Через год после свадьбы родилась дочь Анна, через два года Катерина. Родив в 1907 году сына Ивана, Прохор счел свою миссию по продолжению рода исполненной, тем более, что вскоре заболела и надолго слегла Серафима. Намучившись сама и измотав родных, она наконец умерла. Больше жениться охоты у прадеда не возникало. Дела шли успешно вплоть до семнадцатого года. Прадед к революции отнесся серьезно, почуял ее издалека, лесопилку и дом в городе продал еще в шестнадцатом году, и перебрался со всем семейством в Вереево, а завод передал в 1917 новой власти, надеясь на то, что она отнесется к нему лояльно. Но власть время от времени вспоминала о проданной лесопилке и взывала к Прохору с вопросом – где деньги? Впрочем, спрашивала она недолго, в девятнадцатом году ее терпение истощилось, и прадеда отправили заниматься заготовкой леса в Сибирь. Там он и сгинул. Когда его забирали, мать рассказывала, припомнил дядя Семен, он все кричал Ивану:

– Анька знает!

– Что знает? – хором спросили мы с тетей Зиной.

– А черт, ее знает, – вздохнул дядя Сеня, косясь на бутылку. – Анька ночью куда-то смылась.

– А мать не говорила, о чем знает ее сестра? – хищно прищурилась тетя Зина.

– Да, нет, – покачал головой дядя, – Анька старшая была, значит, больше и знала. Матери моей было двадцать пять, а дедуле твоему, Маня, двенадцать лет. Может, он ему чего и сказал, а тот по малолетству не запомнил. В деревне одно время трепались про Прошкины денежки. Дурные люди! Если б было чего, разве я в такой хибаре жил?

– Может, искал плохо? – забеспокоилась Зинаида.

– Искал, – усмехнулся дядька. – Весь дом простукал, подвал перекопал, огород раза два на пол-метра в глубину перепахал. Ничего нет. Если чего и есть, то не в доме. Знаешь, как в старину клады скрывали? У трех дорог, между трех дубов, в глубоком колодце… Короче, фиг найдешь.

– А чего тетя Катя замуж не вышла? – задумалась я.

– Не расхватали, да и время тяжелое было, революция эта, ети ее. Времена тяжелые пошли. Потом, она на лицо проста была, красавиц-то в роду не было, – ответил Семен и, скосив на меня глаза, добавил, – кроме тебя, конечно. Замуж мать так и не сходила, а я родился в тридцать четвертом году, случайно. Матери-то уже сорок к тому времени стукнуло. Ванька год, как женился, так что было кому меня нянькать. Так вот мы и жили. А в тридцать седьмом году Ваньку забрали, так что остались в доме – две бабы и я, за мужика. В тридцать девятом году Иван Прохорович вернулся, страшный, худой, но главные органы, к счастью, не пострадали.

В этом месте повествования дядя Сеня воздел к верху указательный палец, как иллюстрацию к слову «органы».

– Года не прошло, как Евгешка народился, батя твой. Стало в хате тесно, и нам с маманей построили этот дом. – Дядя звонко хлопнул ладонью по столу. Мы с тетей Зиной подпрыгнули.

– Ты про эту расскажи, про эту, – встряла тетя Зина. – Помнишь, ты говорил, что после войны к вам приезжала девчонка.

– Ну, да. – Почему-то покраснел дядька. – Приезжала. В 1950 году, что-ли. Да не помню я! Откуда мне знать, кто приехал, кто уехал. Мало ли кто к нам шлялся! Черт ее знает кто!

– Она же сказала, что мать ее звали Анной, и что она умерла. – Буркнула тетя Зина. – Сестра твоя двоюродная, между прочим.

– Щас! – разозлился Семен. – Ни документов при ней, ни денег. Не то время было, чтобы всяким побирушкам верить.

– А я все-таки думаю, что эта Танька не врала. – Ты же сам говорил, что она была вылитая мать в молодости.

– Сколько было девочке лет? – спросила я.

– Пятнадцать, нет, шестнадцать. – Неохотно отвечал дядя Семен. – Взрослая уже кобылища была.

– И, что, вы ее так и выгнали? – охнула я.

– Она у нас пожила неделю, – промямлил дядя, – и сама уехала. Материну шаль уперла и пару фотографий. Вот эту, например. Может быть, она по сию пору жива, совесть замучила, она и решила ее назад вернуть. А, шали, в посылке не было? – с надеждой спросил дядя Сеня.

Я покачала головой. Дядюшка печально глянул на пустую бутылку, лег на кровать и демонстративно отвернулся к стене. Тетя Зина зевнула, широко открыв беззубый рот, и я подумала, что следующий раз, приду к ним в гости с паштетом.

На утро я решила, что делать мне в деревне больше нечего. Закрыла дом на висячий замок и двинула на автобус. Народу в город ехало немного, и я уселась у окна. Мимо мелькали деревья и дома, в голове вертелись невеселые мысли.

Сколько я себя помню, рядом всегда была Лилька. Она выскальзывала из любой ситуации, как намыленная. Кстати сказать, эти ситуации возникали не без ее участия. Лилька обожала дурачить учителей и одноклассников. В сумочке нашей классной руководительницы, которая вела у нас русский и литературу, энергичной и честолюбивой Валентины Васильевны, постоянно обнаруживались тараканы, которых она на дух не переносила. Все прекрасно знали, что это Лилькины проделки, но никто и никогда не видел, как она их туда подсовывает. В, результате, наша классная перестала оставлять сумочку на своем столе. Регулярно пропадали тетради с контрольными работами, ручки и указки. Необъявленная война началась после одного из родительских собраний. Лилькиной матери было объявлено, что ее дочь непроходимая тупица и лентяйка, способная только на мелкие пакости. Лилькина мама, придя домой, долго плакала и пила валерьянку. Мамины слезки дорого обошлись Валентине Васильевне. Нервы ей Лилька потрепала изрядно. Но, хотя подловить ее было практически невозможно, классная дама охотилась на подружку с азартом борзой собаки. Стоило ей застукать нас на горячем, она тут же устраивала допрос с пристрастием. Я тут же принимала виноватый вид, даже если была ни в чем не виновата. Лилька, напротив, начинала возмущенно вопить и стенать, жалуясь на несправедливые придирки. Под пронзающим насквозь взглядом педагога, я начинала наливаться бурым цветом, а Лилька, глядя честными голубиными глазами, с упоением врала, частенько ссылаясь на свою мать. Классная кисло выслушивала Лилькины врушки и отпускала нас восвояси. Лилькина мать, Антонина Ивановна, во всем и всегда поддерживала свое чадушко. Так что, у классной не было ни малейшего шанса вывести нас на чистую воду. Итогом затянувшейся войны стала тройка по русскому и литературе. Впрочем, по другим предметам троек тоже хватало. У меня аттестат был получше, и родители думали, что я буду поступать в институт. Но Лилька заявила, что если мы настоящие подруги, то должны везде быть вместе. Так что, после школы мы поступили в техникум пищевой промышленности. Я выучилась на бухгалтера, а Лилька выбрала отделение автоматики, надеясь на то, что в группе будут, в основном, парни. Ее надежды не оправдались. Парней было всего двое, а девчонок пятнадцать. Должно быть, все они рассуждали примерно так, как и Лилька. Во всяком случае, двое юношей очень скоро перестали быть холостыми, переженившись на своих одногруппницах. По окончании техникума я осталась работать в Питере, а Лилька выскочила замуж за свежеиспеченного офицера, о чем я уже рассказывала, и уехала хлебать гарнизонную жизнь туда, куда в старые времена приличных людей не посылали. Хватило ее аж на три года. После чего она, ни капельки не изменившаяся внешне, громко хлопая крыльями, вернулась в родное гнездо. Родители наслушались такого, от чего на полгода потеряли покой и сон. Дескать, муж (мерзавец, мот и пьяница) ужасно с ней обращался. Поскольку я его видела на свадьбе робкого и влюбленного, ничего подобного даже предположить не могла. Конечно, парень он был с характером, но не отпетый же негодяй! Можно было только изумляться, что армия делает с людьми. Вообще-то, Игорь выглядел обычным парнем, довольно симпатичным, я за него особо не переживала, такой без жены надолго не останется. Причем на фоне взрывной, импульсивной Лильки любая другая женщина должна показаться ему ангелом. Лилька недолго зализывала душевные раны, в наличии которых я сильно сомневалась. Передо мной мелькала ее постная физиономия целых две недели. А еще неделю спустя, розовая и сияющая, она знакомила меня с новым бой-френдом, огромным кобелякой, в стильной дубленке, которую распирали мощные мышцы. Паренек нагло пялил на меня оловянного цвета гляделки и щипал Лильку за сдобные места. На ее ценные замечания он реагировал коротко: «фигня». На не менее ценные предложения, не менее коротко: «забей». Через месяц Лилька изрекла: