Но сейчас ей захотелось вдруг увидеть лес глазами Дементьева – и, кажется, это удалось Анфисе.

Зима нахлобучила пышные шапки на макушки деревьев, выгнула стылые ветки, опушила инеем каждую иголку – ни одной не пропустила. Строгим холодком веяло от густого молодого ельника, у подножья которого на снегу залегли размытые сизые тени. А от мачтовых сосен пахнуло вдруг на Анфису теплом. Казалось, бронзовые стволы досыта напитались летним солнцем и оно просвечивает сейчас изнутри сквозь тонкую чешуйчатую кору. В чащобе раз-другой робко стукнул невидимый дятел – и замер, боясь нарушить царственную тишину.

Анфиса была уверена: еще немного – и она поняла бы скрытую от нее прежде красоту леса. Но в это время к ней пришло вдруг неуютное чувство, будто не только она смотрит на лес, но и он – на нее. И не только смотрит, но и видит всю ее целиком, со всей ее неправильной, запутанной жизнью, которую она хотела бы скрыть от Дементьева.

– Пойдемте, холодно стоять, – угрюмо сказала Анфиса и скользнула на лыжах с горки.

Дементьев нагнал ее в низине и сразу же похвалил:

– Хорошо вы на лыжах ходите, я бы вам первый разряд дал!

– Не все такие добрые! Я же местная… Тут поблизости и родилась.

– Странно… – вслух подумал Дементьев. – А мне все почему-то кажется, вы издалека сюда приехали… – Он замолк на миг, проверяя себя, и выпалил убежденно: – Заморская принцесса вы!

– Так уж и принцесса?

– Самая настоящая! Я еще таких не встречал.

Анфиса посерьезнела, но, не зная, как ей быть, ответила в привычной своей поддразнивающе-завлекающей манере:

– Да бросьте вы, Вадим Петрович! Так я вам и поверила. В Ленинграде учились – и не встречали? Да там небось такие принцессы на каждом углу газировкой торгуют… Комплиментщик вы!

Дементьев резко остановился, будто споткнулся на ровном месте. И Анфиса остановилась, испуганно и виновато глянула на него. С каждой новой встречей ей все трудней и трудней стало разговаривать с Дементьевым. Анфиса никак не могла найти правильный тон: держаться с Дементьевым так, как она обычно держалась с Ильей и другими своими кавалерами, было нельзя, это Анфиса хорошо чувствовала, а как надо – не знала и частенько срывалась.

– Вы это серьезно? – с тревогой в голосе спросил Дементьев. – Плохо же вы меня знаете… А мы сейчас проверим! – Он повернулся к чащобе и набрал полную грудь воздуха. – Ведь не встреча-ал?

Эхо чуть помедлило и отозвалось:

– Не-э-ал!.. Не-э-э-а-ал!.. Э-а-о…

– Слышали? – торжествовал Дементьев победу. – Лес врать не будет.

Анфиса поспешно отвернулась.

– Чудик вы!

И первая двинулась вперед. Незнакомая прежде ласковая, признательная и лишь самую малость снисходительная улыбка скользнула по лицу Анфисы.

Они вышли к скованной морозом реке. На противоположном берегу открылись длинные штабеля бревен, приготовленных к сплаву.

– А это что? – удивился Дементьев. – Неужели наш поселок?

– Он самый… – Анфиса помрачнела, будто спустилась с небес на землю. – Догоняйте!

Она решительно свернула с лыжни и помчалась прочь от реки. Дементьев ринулся за ней.

В поселок они вернулись уже в сумерках. На крыльце общежития Анфиса сняла лыжи, сбила налипший снег. Прыгая на одной ножке, по улице пробирался Петька Чуркин с авоськой, из которой наружу высовывался русалочий хвост крупной трески. Дементьев схватил Петьку и поднял в воздух.

– Куда путь держишь, гражданин хороший?

– Пусти! – завопил Петька, размахивая авоськой и норовя мазнуть Дементьева русалочьим хвостом по лицу.

– Скажи чей, тогда отпущу.

– Ты моему папке выговор влепил, не буду я с тобой разговаривать.

– Ага, значит, ты Чуркин!

– Не говорил я этого… Пусти, бюрократ несчастный!

Дементьев счастливо засмеялся, будто похвалу себе услышал, и отпустил парнишку.

– Это меня так в их семье величают, поняли, Анфиса? – И крикнул Петьке: – Заходи как-нибудь, интересную книжку с картинками дам почитать.

В ответ на приглашенье Петька скомкал снежок и запустил Дементьеву в спину.

– Боевой! – одобрительно сказал Дементьев, поеживаясь от удара. – Люблю детей, а вы?

Вопрос застал Анфису врасплох.

– Н-не очень… Беспокойные они…

– Ну что вы! – Дементьев впервые не согласился с Анфисой. – Это такие чудесные человечки!..

На делянке догорали, чадя, костры. Садилось солнце, расцветив снега всеми цветами побежалости[9]. Тени деревьев вытянулись так далеко, что трудно было понять, какая тень от какого дерева.

Лесорубы спешили к поезду. Тося уже привыкла к тому, что каждый вечер Илья шел рядом с ней, и лишь потом, при посадке на поезд, им не всегда удавалось остаться вместе. А сегодня он бросил ее на полпути и умчался зачем-то вперед. «Ну погоди!» – затаила Тося обиду.

Завидев лесорубов, чумазый машинист «кукушки» дал долгий гудок. Лесорубы кинулись к составу занимать лучшие места. Илья первым подбежал к поезду и вспрыгнул на тормозную площадку.

– Занято! Занято! – отбивал он все атаки. – Тося, давай сюда!

Тося подошла к тормозной площадке, независимо спросила:

– Чего тебе?

– Иди сюда, плацкартное место!

Илья протянул руку. Тося заколебалась, нерешительно огляделась вокруг. Лесорубы, которым не хватило места на тормозных площадках, лезли на груженые платформы и устраивались на бревнах. Катя с Сашкой обосновались над головой Ильи, предусмотрительно повернулись спинами к паровозу и, не сговариваясь, оба враз подняли воротники. Тося давно уже заприметила, что «женатики» сплошь и рядом ведут себя как одно существо. На словах Тося высмеивала подругу за утерю самостоятельности, а в глубине души завидовала единодушию Кати с косолапым Сашкой.

– Давай, давай! – заторопил Илья. – Продует тебя на верхотуре.

Он помог Тосе взобраться на высокую площадку. Паровозик с трудом сдвинул тяжелый, будто примерзший состав. Из конторки выскочила Вера и побежала к поезду, придерживая кирзовую сумку, бьющую ее по боку.

– Веруха! – позвала Тося и подосадовала: – Эх, не слышит!

– Да зачем она нам? – запротестовал Илья. – Третий лишний!

Вера села на соседнюю тормозную площадку. Поезд набрал ход. Колеса завели дорожную бухгалтерию: считали стыки рельсов, сбивались на поворотах и снова принимались считать. Заснеженный лес по бокам дороги разворачивал перед Тосей зимнюю свою красу.

– Красиво… – тихо сказала Тося: она успела уже заметить, что тот лес, где они не работают, всегда почему-то кажется красивей.

– Что? – не расслышал Илья. – Ну да, красотища!.. Пойдем сегодня в кино?

– А какая картина?

– «Смелые люди».

– Пойдем. Четыре раза видела, а все интересно… Я про лошадей уважаю смотреть.

Илья обнадежил Тосю:

– У нас эту картину часто показывают!

Присматривая за Тосей, любопытная Катя свесилась с верхотуры. И Вера на соседней площадке не спускала глаз со своей подопечной.

– Да не съем я ее! – с досадой крикнул Илья. Голова Кати отпрянула. – Ох и много же у тебя опекунов!

Тося поддержала Илью:

– Делать им нечего… Будто я маленькая!

– А ты шугани их, – посоветовал Илья.

– Придется…

Площадку мотало из стороны в сторону, словно хотело вырвать из-под ног Тоси.

– Не холодно тебе? – с неумелой нежностью спросил Илья.

Тося покачала головой. Илья стащил с себя теплый шарф и заботливо укутал ее горло.

– Вот и еще один опекун объявился! – сказала Тося.

А Илье захотелось вдруг сейчас же все рассказать Тосе о споре, чтобы ничто грязное из прежней его жизни не стояло больше меж ними. Этот дурацкий спор на каждом шагу мешал теперь Илье, отравлял всю его радость, дня единого не давал ему спокойно прожить на свете.

Он откашлялся и совсем уж собрался покаяться перед Тосей в самом тяжком своем грехе, но увидел рядом с собой ее блестевшие первым молодым счастьем глаза – и у Ильи язык не повернулся заговорить в такую минуту о споре. Это было все равно что исподтишка ударить Тосю в спину. «Потом как-нибудь…» – благоразумно решил Илья.