Юрий отошёл от прилавка с пригоршней крупы, устроился между входной дверью и окном. Захватил губами круглые кое - где с черными опалинами зерна, абсолютно безвкусные и с немного затхловатым запахом. Стал жевать. Мимо прошел дед, бережно держа укутанную в детскую курточку кастрюльку, женщина, прижимая к груди сумку. Женщина была высокая, но такая худая, сутулая, и, проходя мимо Юрия, невольно сгорбилась еще сильнее. А он всё стоял и жевал крупу, идти и торопиться ему было некуда.

За спиной послышалось негромкое покашливание, так делают, когда хотят начать разговор или привлечь внимание. Юрий обернулся. Интеллигентного вида старичок в черном пальто, чуть склонив голову вниз, представился:

- Макар Александрович.

И продолжал, как будто когда-то у них был начат разговор:

- Нынче всё изменилось, так вот жизнь идет, не серчайте уж на неё.

Юрий перестал жевать крупу:

- Так это она что ли?

Макар Александрович предупреждающе положил ему руку на плечо, вроде как останавливая от необдуманных действий:

- Каждый поступок, даже каждая мысль наша произрастёт в будущем; все имеет свои корни и плоды, молодой человек.

Но Юрий не стал вникать в смысл слов случайного встречного, махом ссыпав оставшуюся крупу в рот, выскочил на улицу за женщиной. Конечно, её уже нигде не было.

- А вы надеялись, она вас ждет? - Так приторно-противно, как показалось, усмехнулся сзади тот же голос.

Юрий покосился на старика с некоторым раздражением. Но он, упорно не замечая недовольств, чуть подхватив его за локоть, подтолкнул к скамейке. Причудно-витиеватая, выполненная, наверное, искусным мастером, она, каким-то чудом уцелевшая здесь после стольких бомбежек, стояла на обочине растерзанной улице одиноко и с вызывающим призывом, что во всем есть доля надежды.

-- Вы, молодой человек, слышали ли когда-нибудь о Лампинии? - Спросил он, усаживаясь и стряхивая налипший снег с полы своего хорошего драпового пальто, несколько странно выглядевшего здесь посреди разрушений и голода. Юрий не удосужился ответить, но подчиняясь жесту старика, присел рядом.

- Я вам расскажу, молодой человек, - продолжал Макар Александрович, а Юрий отметил про себя, что голос у собеседника все таки неприятный, режуще-противный, - расскажу...

В небе из-за скопища серых тяжелых облаков неожиданно брызнуло солнце, такое редкое для этих мест и времени, пробежало ослепляющими тоненькими дорожками по грязному изрытому снегу, трамвайному пути с выбоиной рельс, по одеждам и лицам редких прохожих, заставив идущих остановиться и, сощурившись, взглянуть вверх. Юрий позже прищурился и проследил за дорожками, как они, играя, пробежали, спрятались и выпрыгнули с новой силой и задорам. Но потом вспохватился ветер, подул, опомнившись, и облака, собравшись в кучки, на перегонки бросились закрывать пробивающиеся веселые дорожки. Юрий увлекся этой игрой пасмурности и света, перестав слушать старика и уловил звук его слов только когда улица вновь погрузилась в серость.

-....она ведь далеко, говорят одни, - донеслось до Юрия, - а другие, наоборот, утверждают, что очень даже рядом. Всего было в этой стране в старые времена, и товаров, и еды, но без изобилия. День там сменяла ночь, а зиму - лето, как и всюду. Только вот люди жили внешними чувствами и желаниями. Что такое внешнее чувство, спросите вы меня, молодой человек. Расскажу на примере. Один достаточно успешный и милый человек Лампинии, прохаживаясь по торговым рядам, вдруг стал замечать, что у одного товар лежит так неудобно - потянешься за яблоком и можешь уронить горки груш, если чуть рука дернется. У второго, отмечал он, немного попортились головки сыра, а он их не убирает, так они и лежат на прилавке. А в конце торгового ряда дворник метет мусор, пыль летит на разложенный товар. И так этому человеку всё не понравилось, так вызвало раздражение увиденное, что стал он об этом думать и думать, и думать. И забыл он о своей лавке сладостей, где, оставленные без должного присмотра, подтаяли шоколадные мишки, которых никто не убрал в тень от лучей выглянувшего солнца, на сахарные пряники прилетели мухи. А этот милый человек все думал, как же торговцы могут так беспечно относиться к своему товару и покупателям. Между тем, дворник, завершив работу, ушел, у торговца сыром фермер купил подпортившийся товар по низкой цене для приготовления отравы для крыс на своей ферме, а горки груш, которые всё-таки упали, как и предполагал неравнодушный человек, были продавцом сложены обратно и ждали момента рассыпаться вновь от неуклюжего движения. Так шла жизнь.

Юрий слушал. Голос старика перестал раздражать его, он уже не зацикливал свое внимание на этом, он растворился в рассказываемой истории, словно сам шагал по этим торговым рядам и видел сочные груши и переживал, что сыр немного начал протухать.

- И так там жили все. Портной видел огрехи соседа в одежде, возмущался, что не согласуется гамма цветов. Повар, прогуливаясь по городу, заходил в яркие зазывающие кафе и причитал, что в его блюдо не доложили масла. Пахарь винил соседа и погоду, врач - пациента, а пациент - врача. Но никто из них никогда не думал вдруг этим же своим взглядом посмотреть не вокруг, а внутрь. У соседа по лавке некрасиво сложены груши, а у тебя - мухи по товару летают. Но некогда думать о своей душе, когда кругом какие - либо несправедливости или некрасивости творятся.

Макар Александрович помолчал, продолжил:

- Исструхла Лампиния. Пока там все за внешней красивостью и правдой гнались, души тихонько покрывала плесень, но этого в суматохе и делах никто не замечал. Людям было не до души.

- И? - в какой-то прострации спросил Юрий, будто требуя продолжения или разьяснения прозвучавшей истории.

- Что "и"? - вздохнул Макар Александрович, - нет никакого "и", есть съевшие себя изнутри души...

Потом он вынул из нагрудного кармана маленькую стеклянную бутылочку и протянул своему притихшему слушателю.

- За что? - Удивленно спросил Юрий.

- За тех трех детей, - отозвался Макар Александрович так естественно, как будто они вместе тогда стояли, выменивая хлеб и отдавая его женщине на санях. Юрий даже немного вздрогнул от соприкосновения с чем-то неясным, вновь, как и его попадание сюда, неподдающегося объяснениям.

Протянул руку, принимая драгоценный подарок. В бутылке была какая-то белая жидкость. Он открутил крышку, и, наклонившись, понюхал содержимое. Молоко. Это было удивительно, но пахло парным молоком. Юрий помнил этот запах, от которого он в деревне у бабушки, куда ездили летом с матерью в его школьную бытность, морщил нос. Бабушка по папиной линии, пережив военное детство в Ставропольском крае, считала, что дает внуку почти самое ценное - поила его по утрам парным молоком с домашним хлебом, а внук только отворачивался. Его попросту мутило от этого запаха. Бабуля такое отношение к продуктам и своему труду понять не могла и обижалась, а маленький Юрий думал только о том, когда домой. Вообщем запах он этот знал с детства и не любил.

Но сейчас в страшном городе Юрий припал к бутылке и пил, пил молоко, всё залпом. Всё, до последней капли. По телу пробежало чувство блаженства. Юрий опустил бутылку, повернулся, намереваясь поблагодарить Макара Александровича, но его нигде не было: ни на лавочке, ни где-либо вокруг, и даже следов на заснеженной лавке не было, словно никто рядом только что не сидел.

Глава 2.

Серый снег, серый день, серый город, вся жизнь серая. Ощущение, что он никогда отсюда не выберется. Юрий первый раз за последнее время подумал о той далёкой, оставшейся где-то в недосягаемом времени школе и её обитателях без злобы и негатива. А ведь он мог там сделать своё маленькое дело, пусть не великое и броское, но нужное для строительства всеобщего исторического фундамента. Мог бы… Но почему-то бездумно отправлял дни в пустоту. Почему он думает об этом сейчас? Мог бы… Мелькнула мысль. Юрий круто развернулся и зашагал вверх по улице полный решимости. Не было в нём в этот миг никакого максимализма и геройства, не шёл он спасать планету, обуреваемый великими делами и деля мир на чёрное и белое. Нет. Он просто шёл сдавать кровь. Делать то, что пока может. Это было маленькое, мизерное дело, но нужное и выполнимое.