«Думал, наверное, как идти в свое… паломничество…», – размышлял Паша.

После обеда поехали на Пятницкое кладбище. В церковном храме, где отпевали дедушку, Паша был впервые. Поразило его необычная тишина, строгое внутреннее затемненное убранство и множество впечатляюще сильных ликов образов, взгляды которых очень волновали малыша. Священник монотонно говорил какие-то слова и в них он вдруг почувствовал едва заметную мелодию покоя. Кто-то из родственников негромко проговорил, что над телом дедушки читали молитвы всю ночь в небольшой часовне недалеко от церковного собора, и что он был глубоко верующим человеком.

По сути совершаемого обряда и обстановки Паша опять независимо от своих мыслей проникался в глубину дедушкиных слов.

«Не успел пойти… со своими благочестивыми странниками, – думал малыш, слушая в соборе необычные звуки, которые источали непонятное для него наваждение тайны. – Все-таки, почему он хотел быть с ними? Может, потому что они самые… честные…»

В гробу дедушка был совсем не похож на себя. Заостренный нос, сжатые губы и закрытые глаза, которые при жизни выражали самое главное в нем. Паша даже немного испугался строгости и необычности этого выражения лица. Была в нем отсутствующая в жизни уверенность и одновременно какая-то неведомая сила.

Все родственники, особенно братья и сестры папы, были очень печальны. Папа искренне крестился, это тоже поразило малыша. Он никогда не видел папу в такой скорби и таким беззащитным и отрешенным от всего, когда шел за гробом.

На месте захоронения Паша за спинами родственников увидел глубокую могилу, куда опускали гроб. Он опять похолодел от мысли, что дедушка никогда не вернется из этой темноты и холодной земли. Рядом была надгробная плита с надписью о смерти сына дедушки, дяди Мити. Паша никогда не видел его. Знал только из воспоминаний своих родственников, что он был приятной внешности и близнецом дяди Коли, от рождения страдал болезнью позвоночника и немного горбился. Мама рассказала ему, что он был женат, очень любил свою жену, и, не успев завести детей, неожиданно умер в 26 лет из-за скоропостижной болезни.

Малыш мысленно представил молодого человека, которого живьем опускают в могилу, как дедушку, и ему стало очень страшно.

«А ведь это может произойти с каждым… и со мной… но я же совсем маленький…», – лихорадочно сопротивлялся он своим мыслям.

И все-таки Паше не верилось, что он никогда больше не увидит дедушку, это казалось немыслимым и противоестественным.

«А почему он подарил мне книгу про интересные и необычные путешествия Гулливера… – размышлял после похорон малыш, – может, дедушка теперь в необычной стране, и теперь он совсем один …»

Паша вспомнил про подаренную дедушкой брату книгу «Робинзон Крузо», главы из которой папа ему тоже читал, и теперь он представил, как будто дедушка на необитаемом острове и не видит всех нас, и не знает, что мы делаем.

«А скорее, видит и знает, но сказать об этом не может… – представлял малыш. – Хорошо, что рядом с ним попугай и черный Пятница».

10

По возвращении домой, ближе к осени, Паша часто смотрел из окна большой комнаты на огромную и продолжавшую медленно расти песчаную гору.

К концу лета сквер почти полностью был заполнен песком, остался только небольшой приближающийся к домам зеленый участок. И постоянно присутствовавшие теперь здесь самосвалы уже чаще увозили песок куда-то в другое место.

Дети теперь часами играли на этом песчаном пустыре на месте разоренного сквера. Валька строил замысловатые города и широкие дороги между ними. Паша с интересом помогал ему. Иногда среди сыпучего материала они находили замысловатые фигурки из остатков спрессованного песка от формовочных опок. Приглядевшись, в шероховатостях песчаных остатков можно было легко увидеть маленьких человечков или силуэты животных. Малышу иногда удавалось найти красивую фигурку, и он часто внимательно рассматривал ее.

У дороги по другую сторону песчаной горы работали люди, помогавшие нагружать песок в подъезжавшие самосвалы. Когда машин не было, они садились отдыхать или подходили к играющим детям. Однажды к Паше подошел добродушный усатый человек лет сорока пяти и сел рядом.

Увидев старания малыша, он подобрал одну из фигурок и, ловко поскоблив ее пальцами, передал Паше. Малыш с радостью увидел замечательного слона.

– Здорово! – обрадовался малыш.

Незнакомец, не долго думая, взял другую фигурку и быстро с удовольствием, растирая песок, превратил ее в зайца.

Паша заметил, что одно ухо у него было значительно меньше другого, но все равно это был смешной и такой добрый замечательный заяц.

Малыш показал на это ухо и устремил восхищенные глаза на изделие и незнакомца. Он заметил, как широченные усы улыбнулись ему. В них он ощутил нескрываемое тепло и любовь. Глаза говорили о понимании художественного поиска и непосредственности детского желания.

– Дядь, покажи, как это у тебя получается? – спросил Паша.

Незнакомец молча еще раз ласково посмотрел на малыша и отошел в сторону.

– Это немец… он не понимает по-русски, – заметил Валька на недоуменный Пашин взгляд.

Паша проводил уходящего человека доброжелательным взглядом.

«Странно… немцы… они же враги…» – размышлял мальчик.

Паша показал две фигурки подбежавшему брату Леньки, который играл с отрядом воображаемых разведчиков. Он подошел к немцу, наставил самодельный автомат и протарахтел:

– Тра-та-та.

Незнакомец миролюбиво улыбнулся и пошел на другую сторону горы к своим.

Паше теперь нравились эти молчаливые добрые люди. От них исходило нескрываемое тепло, понимание детской непосредственности и огромное желание окунуться в мирную жизнь. Тогда многие детские игры были пропитаны совсем недавно ушедшей войной со стрельбой, окружениями, ползанием по-пластунски и нападением отрядом.

Детвора часто изображала стрельбу из игрушечных автоматов в сторону работающих на песчаной горе, но пленные немцы понимающе смотрели на детей и никогда не обижались.

После недавно отгремевшей войны, которую Паша не застал, на улице можно было часто видеть инвалидов – без рук и ног, двигающихся на костылях и незамысловатых протезах. Встречались инвалиды без нижних конечностей, отсеченных очень высоко. Они передвигались, опираясь на руки, сидя на самодельных тележках.

К этим людям относились с пониманием, многим помогали, как могли, и общественного отторжения они не чувствовали.

Однажды Паша заметил такого человека, полностью без ног, около дома. Он чистил гуталином обувь подходящим к нему людям.

«Он ведь… почти обрезанный наполовину…», – со страхом думал малыш.

Малыш пригляделся: инвалид был совсем еще не старый, даже красивый, веселый и очень бойкий.

Чистильщик почувствовал на себе взгляд и повернулся к Паше. Глаза его, светившиеся минуту назад, вдруг стали непонятно жесткими:

– Что, страшно, малыш?

– Вовсе нет… – робко соврал Паша.

Мальчик был рад общению, но все же он не мог скрыть своей жалости к этому человеку.

– Все вижу, – легко подмигнул инвалид, пронзая взглядом насквозь.

Малыш заворожено смотрел на незнакомца, который продолжал увлеченно работать. Подходящие люди ставили ноги на сколоченный ящик сапог или ботинок, а он, будто обрадованный, набрасывался на обувь, ловко жонглируя двумя щетками, изредка поплевывая на них. И через минуту обувь светились блеском, как новая.

Незнакомец опять подмигнул малышу:

– Война – страшная штука, но есть еще… сильней ее…

– Что? – подошел малыш совсем близко.

Инвалид взял небольшую плату из рук очередного клиента и задумался.

– Да сама жизнь, – неожиданно резко произнес он, глядя в сторону, – не бойся ее, малыш!

– А я и не боюсь.

– Вот и молодец! – вздохнул глубоко чистильщик.

Немного погодя, он собрал свои сапожные инструменты в руку и, опираясь на свободную вторую, поехал со двора.

– Вам помочь, дядя? – спросил Паша.