Л. все еще играет в шахматы, а уже почти полночь. Но Афины не проявляют никаких признаков сна, так что мне не на что жаловаться. Трамваи издают воющий свист. Завтра в это время мы уже будем в Салониках; я буду опираться на свою трость, а Л. на свою, и так трое суток, пока мы не доберемся до Родмелла и не заснем в наших мягких постелях прохладной майской ночью в Англии…

10 мая, вторник.

Только самый закоренелый писака будет пытаться писать в Восточном экспрессе, ибо письма постоянно вылетают у меня из рук, так что успех не гарантирован. И вот на часах 22:30, мы проезжаем Югославию, куда более подневольную страну, чем Греция, которую мы в последний раз видели вчера вечером; пересекаем страшное каменное ущелье по жуткому мосту и с содроганием смотрим вниз из окна; садимся ужинать, Венера сходится с Луной, а электрические огни вагона-ресторана высвечивают хижину пастухов и двух людей в длинных пальто. Любопытные контрасты! Наш достаток и цивилизация соприкасаются с нуждой, нищетой, запустением, пастухами, овцами, одинокими реками, извивающимися среди скал. Мы, как обычно, ели ужин из дымчато-серого фарфора. В вагоне есть жених и невеста. В салоне на вокзале собрались все их друзья, пришедшие с коробками шоколада. Она сказала по-английски: «Копаясь в своих вещах, я нашла этот ремень», – и отдала его молодому человеку с коробкой конфет. Еще несколько английских фраз, интимных, игривых, кокетливых, а затем опять греческий лепет. Непонятный язык всегда кажется безударным, шипящим, мягким, волнистым, неподдающимся описанию. Прошлая ночь прошла плохо. Жара. Нас будили. В Салониках (01:30) заходили спросить о деньгах. Нам посоветовали спрятать все, кроме шестисот драхм, но где? «В электрическом плафоне», – ответили нам. Неосуществимая идея, поэтому мы все распихали по карманам и конвертам. В Югославии – та же проблема. В итоге нас будили несколько раз. Мы проснулись, умылись, смотрим на горы. Вот только время перевели назад, и нам пришлось два часа ждать кофе. Теперь буду читать Руссо487.

11 мая, среда.

Очередная героическая попытка писать пером и чернилами, а еще я устала читать Руссо; сейчас 18:00, и нам только что сказали, что завтра к этому времени мы уже будем в Монкс-хаусе. Л. пообщается с Пинки. Пока мы трясемся в поезде и едем по Ломбардии488 в сторону Альп, а проснемся уже под Парижем. Это равнинная местность, застроенная маленькими красными домиками. После Греции все кажется окультуренным, богатым и цивилизованным. Вчера мы вышли под дождь и прошлись по широким улицам Белграда с отштукатуренными домами; не видели ничего, кроме очень высоких мужчин в облегающей одежде, двух женщин в восточных шароварах с завязками и турецких платках; вернулись в поезд. Сегодня утром мы также ненадолго вышли в Триесте – жарко, солнечно, раскинувшееся шелковистое море и лодки – и там возобновили связь с Англией, купив «Times». Газета кажется пустой и провинциальной – эти милые англичане так переживают об образовании и автомобилях, когда есть Афины и греческие острова. Дабы не напрягать лишний раз глаза, я сейчас остановлюсь.

15 мая, воскресенье.

И вот сегодня, в Пятидесятницу, мы, наконец, в Монкс-хаусе, и Греция постепенно забывается; всего на мгновение Англия и Греция оказались бок о бок, и каждая из них оживилась благодаря другой. Когда мы высадились, английский берег показался мне длинным, низким и пустым. Я восхитилась необыкновенной английской зеленью с примесью чего-то серебристого, а Л. сказал, что земля выглядит необожженной, ей недостает красного цвета, и линии холмов такие пологие. Теперь наша дорога кажется садовой тропинкой. Все дело в Греции, до сих пор стоящей перед глазами, но сейчас ее чары ослабевают, а мой разум уже усердно работает (непроизвольно), упорядочивая, редактируя, подсвечивая и затеняя, пока не выдаст, не спросив разрешения, образы Эгины, Афин, Акрополя с раскаленными колоннами, холмов с пастбищами в Дельфах – нет, процесс еще не завершен, чтобы я видела цельные образы. Сплетни в Чарльстоне вчера вечером еще больше затмили Грецию. Моя голова успокоилась, а тело быстро привыкло к креслам, мягким кроватям, английскому мясу и джему.

[Конец путевого дневника]

Вулфы вернулись на машине из Монкс-хауса на Тависток-сквер днем в Пятидесятницу, 15 мая.

17 мая, вторник.

Как правильно воспринимать критику? Что мне чувствовать и говорить, когда мисс Б.489 в своей статье в «Scrutiny490» нападает на меня? Она молода, из Кембриджа, пылкая. Говорит, что я плохая писательница. Теперь мне кажется, что надо отметить суть сказанного – того, с чем я не согласна, – а затем воспользоваться небольшим количеством энергии, которую дает противостояние, и подстегнуть себя к решимости. Наверное, моя репутация теперь и правда запятнана. Надо мной будут смеяться, показывать пальцем. Как же мне тогда относиться к этому? Арнольд Беннетт и Уэллс, очевидно, неправильно воспринимали критику молодых рецензентов. Надо не возмущаться, но и не терпеть, не подставлять по-христиански вторую щеку и не быть покорной. Конечно, с моей странной смесью опрометчивости и скромности (грубо говоря) я очень быстро оправляюсь от похвалы и порицания. Но я хочу знать, как ко мне относятся. Самое главное – не слишком много думать о себе. Честно разобраться, в чем тебя обвиняют, но не суетиться и не волноваться. Ни в коем случае не впадать в другую крайность – зацикливаться на этом. И вот заноза вынута – быть может, слишком легко, – но тут меня еще и прервал Джон [Леманн].

19 мая, четверг.

Джон прервал меня с какой-то целью. Весь прошлый вечер Несса приводила доводы в его пользу и против капризов Леонарда с его тяжелой работой и низкой зарплатой. А сегодня вечером нам предстоит обсудить с ним его «чувства» – я не особенно переживаю, учитывая, сколько времени мы уже потратили491. Завтра с нами обедает Хильда Мэтисон, чтобы… Боже, издательство, издательство – сколько же времени оно отнимает.

23 мая, понедельник.

Вот небольшая сценка, которую я хочу записать, ибо мне наскучило переделывать Диккенса492.

Вчера мы ехали домой [из Ричмонда]. Когда мы подъехали к мосту Мортлейк, я увидела в реке несколько голов и подумала, что купаются мальчишки, но мне это показалось странным – зачем купаться в воскресенье под мостом?! Потом я увидела перевернутую на бок лодку, потом толпу и, сложив два плюс два, поняла, что эта безмолвная сцена означает несчастный случай. Мы остановились, вышли и увидели трех-четырех человек, очень медленно плывших в одежде в нескольких ярдах от берега. Затем послышались звуки не то пыхтения, не то всхлипывания. Никто не двигался. Никто не был взволнован, активен или весел. Одна растрепанная женщина с красным лицом лежала на спине. Мужчина тянул и подталкивал ее. Наконец они коснулись суши, и светлоглазый пожилой мужчина вскарабкался на крутой берег, быстро побежал, мокрый насквозь, в черных брюках, прилипших к ногам, к парапету, где он оставил шляпу и пальто. Это было жуткое безмолвное зрелище – героическое спасение. Люди среднего класса в воскресных нарядах погружались в холодную воду. Я думала об образе чуда, о плывущих в одежде людях – в этом был оттенок гротеска; ни ужаса, ни величия. Лодка лежала на боку и держалась на воде как бревно.