Похоже, я все-таки могу писать спокойно и без головной боли, если это, конечно, можно назвать письмом, а не росчерком старого пера. Но когда дело доходит до глубины, куда я ныряю, а Дезмонд нет…

29 декабря, вторник.

Похоже, Литтону и правда лучше. Сегодня мне не нужно звонить Нессе, и это огромное облегчение. Видимо, он будет долго идти на поправку с переменным успехом. Говорят, это точно не брюшной тиф, а, скорее, язвенный колит. Мы пережили всю гамму чувств, настолько сильных и глубоких, что я и представить их себе не могла, а уж мне эта пещера ужасов хорошо знакома. «Я не могу долго страдать и очень быстро перестаю что-либо чувствовать», – сказала я, снимая трубку, сидя на кровати мисс Дикси и внимательно разглядывая ее блестящий столик, два бледно-голубых винных бокала, чайный сервиз и фотографию викторианской леди в позолоченной рамке. Там же лежала небольшая стопка книг, несколько писем и «Dog World295». В кризисных ситуациях эмоции выхолащиваются – нет той сложной гаммы, которую я испытываю сегодня утром по поводу Литтона и ожидания его выздоровления. Я чувствую раздражение, юмор, желание посмеяться вместе с ним.

Утро выдалось ветреное, и гора Каберн, когда я только пришла, была белой от снега. Сейчас она черная. Вернусь ли я вообще к писательству? И что значит «писать»? Извечное мое размышление. Последние 5–6 недель я не пишу. То волнение, которое входит в привычку, исчезло. Зачем возвращаться к этому? Я безэмоциональна. Книги дрейфуют вокруг меня словно айсберги. История Кристабель о Холл-Кейнах296 навевает идею карикатуры на жизнь в загородном доме с красно-коричневыми фазанами… Есть еще «Флаш»; «Стук в дверь»; задумка грандиозного романа; «Обыкновенный читатель»… Есть небольшое «Письмо к молодому поэту». Но мне не хватает вдохновения; я не чувствую, как это бывало не раз после схожих приступов болезни, что если не буду писать, то угасну как электрический шар.

Это наводит меня на мысль, что вчера вечером прилетели три наших черных лебедя [?]. Я закончу эту тетрадь, а в 1932 году начну новую. У меня сейчас огромный выбор книг для чтения, и я не чувствую никакого желания отвечать на лестное предложение «Chatto297» переиздать мои работы. «Faber298» тоже хочет. Л. продал 450 экземпляров [«После потопа»], а я 9400 штук [«Волны»] – вот это цифры!

Следующая запись является последней в Дневнике XX. 2 января Вулфы отправились на целый день в Лондон.

1 января, пятница.

Если честно, сегодня уже 1 января 1932 года, но я буду делать вид, что сейчас все еще 1931 год, и скоротаю 25 минут до обеда, работая в старой тетради, а новую начну завтра. По правде говоря, я не могу толком писать, но что-нибудь набросаю. Моя вчерашняя попытка отшлифовать у себя в кабинете письмо Джону299 провалилась. Может, я стала более суровой, глубокой и менее легкомысленной, чем раньше, и теперь писательство требует более тщательного подхода, а от усилий у меня кружится голова?! Вполне возможно. Как бы то ни было, я должна вдоволь насладиться оставшейся неделей здесь и провести ее по возможности максимально спокойно, свободно и безмятежно. С удовольствием проплыву по этой странице, чтобы двигаться дальше.

Продажи «Волн» – 9650; «После потопа» – 440 (?).

Вчера вечером на чай приезжали Кейнсы и Беллы. Миссис Курто умерла. Литтон, смею надеяться, медленно идет на поправку. И я должна исполнить клятву, которую дала в момент печали, – ежегодно посылать старушке Софи [Фаррелл] £10. Только когда мой разум иссушен, я чувствую нервозность. Журнал «Action» мертв300 – ох уж эти собаки – вот мое нынешнее проклятие. Надо как-то научиться с этим справляться. Их внезапный резкий лай – сущее зло. Надеть беруши? Клайв яркий как снегирь. Мы говорили о том, чтобы лечь спать, в присутствии Анжелики. И о маниакальной лжи Дезмонда, который сказал, что «выпустил статью», хотя даже не написал ее. Говорили и о Стрэйчи: Несса описала гостиную Бир-Инн301, заполненную членами их семьи, в отчаянии читающими детективные романы. Появляется Ральф302. Тишина. «Пернель, хочешь войти?» Пернель встает и подходит к нему. «Потихоньку угасает?» – спрашивает Оливер303. Ральф кивает. Они вызвали Дорелию304, чтобы та приглядывала за Кэррингтон, которая, по их мнению, может покончить с собой. Пернель уходит. Телеграфируют о маленьком кошельке с деньгами, который она взяла из кармана домашнего халата Джона, – он наверняка обыскался. Появляется мужчина. Ваш кошелек? Они осматривают и обнаруживают £300 купюрами. (Сходила разобраться с собаками; но писать все равно трудно; чувствую себя глупой; еще это экстравагантное требование ко мне стороны мисс Дикси; если постучат в дверь, я не услышу, но надеюсь, что собаки в конце концов замолчат.) Кэррингтон мечется по малознакомым людям; Пиппа изо всех сил сдерживается; Саксон305 помогает – не помню чем; Томми тоже помогает, но поехал утешать родителей в связи с гибелью Гарроу306 в авиакатастрофе; Стрэйчи, все серые, укутанные в шерсть, с красными носами и опухшими глазами, разумные, спокойные, аккуратные, решают кроссворды и думают о Литтоне. В тот день (в канун Рождества) Литтон сказал: «Если это лишь ненадолго продлит мою жизнь, то не надо». В итоге лекарство ему не дали, но потом он с удовольствием выпил чай с молоком и бренди, а доктор на радостях достал сыворотку, вколол ее, и тут случился поворотный момент, если можно так выразиться. У меня перед глазами и эта сцена, и сам Литтон, всегда рассудительный, в здравом уме, отдающий приказы и, как он думал, умирающий, а потом столь же разумно нашедший в себе силы вернуться и жить дальше. А мы тут с Л. рыдали. Полагаю, Несса и Клайв перед сном у камина в Синде тоже всплакнут.

В течение последних нескольких дней здесь, на берегу напротив Эшема, возводят большое сооружение из балок. Подвесная железная дорога или железнодорожное депо307? Таким образом, еще один вид на холмы утрачен навсегда. Энни повторяет сомнительные сплетни о том, что между Ньюхейвеном и Льюисом построят несколько фабрик. Неужели мы обречены уехать или остаться здесь без прогулок и чудесных видов и утонуть в застройках?

Вулфы вернулись на Тависток-сквер 10 января. Далее Вирджиния начинает новую тетрадь (Дневник XXI).

13 января, среда.

Ох, но ведь это, как я обычно говорю, извиняясь перед самой собой, уже не первый день года. Сегодня 13-е, и у меня очередной период затишья и упадка сил, когда я не могу вымолвить ни слова. Боже мой, как тяжело было писать «Волны» – до сих пор чувствую напряжение!

Мы вернулись из Родмелла в прошлое воскресенье после обеда – дождливый вечер; приятно было приехать сюда, подальше от сырости и лая собак. «Я разорюсь, если эти псы продолжат лаять», – сказала я Энни сгоряча, и это, увольнение всех слуг как следствие, заставило ее поговорить с Элси308, после чего собаки замолчали. Мисс Белшер, как нам сообщили, «тяжело больна». Сегодня днем Л. встречается с ее отцом*, а я – с миссис Тринг309 по «частному и конфиденциальному делу», суть которого, полагаю, заключается в публикации небольшого сборника ее стихов. Время – на часах, кстати, 15:30 – покажет. Потом заболела и мисс Кэшин; издательство едва стоит на ногах, одна из которых принадлежит крепкой и добродушной Уолтон310. Джон [Леманн] тоже трудится, нервничает, чувствует себя вымотанным, хочет отдохнуть недельку, а еще стать нашим менеджером, но не партнером, хотя не исключает такую возможность. Таким образом, вполне возможно и не исключено, хотя я обычно не делаю опрометчивых заявлений, наше издательство, которому я обязана огромным количеством работы (свидетельство тому груда рукописей на моем столе) и веселья – о да, многогранная и странная жизнь, какая бы она ни была наверху, кипит именно здесь, внизу, – старое доброе издательство может теперь остепениться и спокойно работать всю жизнь. Всю нашу жизнь. Насколько длинной она будет? Можно ли рассчитывать еще лет на двадцать? В понедельник 25 января мне исполнится пятьдесят; порой я чувствую, будто прожила уже 250 лет, а иногда, что я все еще самая молодая в омнибусе311. (Несса говорит, что постоянно испытывает схожие чувства, когда садится за стол.) Хочу написать еще четыре романа, то есть помимо «Волн» и «Стука в дверь», а также пройтись по английской литературе, как нож сквозь масло, или, скорее, как трудолюбивое насекомое, прогрызающее себе путь сквозь книги, от Чосера312 до Лоуренса. Этот план, если учесть мою растущую медлительность, неповоротливость и неспособность на внезапные порывы, потребует лет двадцать, если, конечно, они у меня будут. Литтону то лучше, то хуже. Его как будто вернули с того света после тех ужасных дней, когда он, казалось, уже не жилец. Леонард сказал: «Мы должны смириться с тем, что больше никогда не увидим Литтона», – или нечто подобное, вызвавшее ощущение утраты, конца эпохи, а теперь я говорю, что это еще не конец.