(К. также отвела меню в спальню Литтона. Я увидела его большую кровать, мозаику Анрепа425, шкаф и другие вещи.)
17 марта, четверг.
В общем, Кэррингтон покончила с собой, и снова началось то, что Л. называет «этими мавзолейными разговорами». Мы были последними, кто разговаривал с ней, и, таким образом, нас могли вызвать на дознание, но полиция решила, что это несчастный случай. Кэррингтон даже успела сказать Ральфу, что оступилась, когда стреляла в кролика.
В итоге мы обсуждаем самоубийство, а я, как всегда, думаю о влиянии призраков. Литтон ответственен за ее поступок. Иногда я недолюбливаю его за это. Он поглотил ее личность и заставил покончить с собой. Ох уж эта романтическая завершенность, поразившая Мэри: «Прекрасный жест – ее жизнь и ее смерть». «Чепуха, – говорит Леонард, – это театральность, а реальность заключается в том, что мы больше никогда не увидим Литтона». Трудно в это поверить. В общем, мы обсуждаем самоубийство, а призраки так странно меняются в моем воображении, как, впрочем, и живые люди, когда узнаешь о них что-то новое. Теперь у нас будет встреча с Пиппой, Джеймсом и Аликс. Затем поедем в Родмелл, а потом, возможно, в Грецию с Роджером и Хэ426. Авантюрная затея, но я думаю, что именно это нам обоим и нужно после всего случившегося; слишком много мрачных разговоров о смерти, не говоря уже о самой смерти.
В субботу мы отправились из Кембриджа в Кингс-Линн вдоль прекрасного побережья, которое простирается до Кромера, и я собираюсь проехаться по этому маршруту еще раз. Зеленые луга на фоне моря, деревья, вокруг ни души, то и дело мелькающие маленькие старинные домишки; Стиффки с его ратушей; какая-то деревня, раскинувшаяся на вершине дюны, прямо как на средневековой картине; милые непоколебимые названия неизвестных мест; дикие дороги; Бликлинг, Холт, Коук из Норфолка427, Хоутон и Пэстоны – вся эта поездка омрачена смертью Кэррингтон; фамилия Партридж часто встречается на надгробиях и витринах бакалейных лавок428.
18 марта, пятница.
Вчерашний вечер у Пломера – разговоры, разговоры, разговоры. Попробую вспомнить: о кулинарии; о выпечке хлеба; о гнилых персиках; о Гласпеллах429 во время осмотра дома; о студии Тони430 – он лысый, невинный, голубоглазый, заикающийся; Уильям лаконичный и надежный. Взглянула на мебель. Столы, кровати и диваны Тони в стиле ампир. Газовый камин. Разговор о «Фонтане431». Ох, первая жена отца Тони, очень толстая женщина, умерла от апоплексического удара в Константинополе, когда торопилась на пароход в жаркий день. Мэри Баттс432. «Я ничего не могу сказать о своей сестре – она плохая женщина, вычурная, – и не вижу никаких достоинств в ее претенциозных книгах. Она развращает молодых людей. Они постоянно кончают жизнь самоубийством. Теперь она вышла замуж за бесхребетного Габриэля Аткина433. На свадьбу им подарили 25 графинов». Тони стыдится Мэри, которая таким образом оскверняет кровь Баттсов. Вошли Луиза Морган434 – интервьюер, нервная, вся в морщинах, пунцовая, шустрая, – и миссис435 Поль Робсон436, негритянка, бойкая, гибкая, будто выступающая на сцене и говорящая в основном о неграх с Л. А еще Жанен437, который восхищается моими книгами и у которого есть друг, желающий их перевести; тонкокожий лягушонок, сплошные ужимки и морщины; торговец кофе; бывший дипломат, презирающий общество; рассказы о Коулфакс, о французском посольстве. Как говорил герцог Вандом, «Que c'est mélée, mon monde!438». Разговоры, разговоры, разговоры. Холод; стакан зеленой воды; домой в постель. Уильям довольно напыщен, церемонен и внимателен.
Чай с Нессой, Джулианом и миссис Рамсей439; Несса хочет, чтобы он бросил диссертацию; гордится сыном, что бы тот ни делал. Разговор о Кэррингтон; как долго мы будет говорить о ней? Споры о том, откуда взялось ружье. Рассказ Мэри о трех кроликах на лужайке.
24 марта, четверг.
Я не уверена, какое сегодня число, но знаю только, что сегодня четверг, завтра Страстная пятница, поэтому мы в Родмелле, а за окном прекраснейший весенний день, мягкий, с голубой дымкой в воздухе, разрываемой пением птиц. Я рада быть живой, сожалею об умерших и не понимаю, почему Кэррингтон покончила с собой, положив конец всему этому. В Эшеме действительно строят огромные амбары слоновьего серого цвета, но я намерена представлять их греческими храмами; по словам Перси, там возведут 60 коттеджей, ну, поживем – увидим440. Пригород все прекраснее, дружелюбнее, очаровательнее, блистательнее; по-прежнему есть огромные просторы, где я могу погулять в одиночестве и проветрить мозги. Может, еще одна книга? Какая? Быть свободной и думать обо всем в одиночестве – благодать; нет нужды писать то, чего я не хочу, или тратить время на вторичное. Две книги о Вирджинии Вулф только что вышли во Франции и Германии441. Это сигнал опасности. Не хочу стать заложницей образа.
Похоже, мы становимся общительней. Миссис Хоксфорд442 хочет привести свою дочь на чай. Думаю, мы поедем в Грецию с Роджером и Марджери. А в понедельник идем на чай к М. Бэрингу.
Я дремлю в этой жаре и тишине. Не могу больше править статьи для «Обыкновенного читателя» и писать письма, а ведь еще даже не обед. Надо почитать свежую газету. Так странно не видеть новых текстов Литтона. Какую жизнь надо вести? Ту, которая по душе. Мне нравится писать. Я люблю перемены. Люблю подбрасывать свои мысли и смотреть, куда они упадут. Несса уезжает в Кассис. Клайв возвращается. Скоро лондонский сезон; потом снова Родмелл. Счастливая жизнь. Под эгидой одиночества – людская жизнь, я имею в виду. Мисс Боуэн, заикающаяся застенчивая простушка, придет на чай.
25 марта, пятница.
Атмосфера последних дней такова, что я подумала, будто уже воскресенье, хотя сегодня Страстная пятница. Погода воскресная, божественно хорошая, теплая, безоблачная. О, как прекрасен был бы вид из окна, если бы не серые оцинкованные сараи. Как примириться с ними? Хочу написать небольшой рассказ, прежде чем приступить к праздничному гусю. Я устала от собственной критики, но разве не бесполезно погружаться с головой в ту жизнь, где все пропорции другие, когда мне еще исправлять бог знает сколько блестящих статей – все будут как на подбор, округлые и цветастые, точно слайды для волшебного фонаря. Странная пропасть между этими двумя мирами. Пойду, пожалуй, в дом и займусь де Квинси443, следующим по списку. Я рассудительна, но не последовательна – не могу нанизать все свои мысли на одну нить. Леонард поссорился с Уэллсом и теперь не может найти источник, подкрепляющий его слова444. Кстати, собаки стали больше думать и меньше лаять – результат моего письменного обращения. Одному бедному псу, говорят, чуть ли не заклеили пасть, но нет – опять лает. Хорошая прогулка не помешала бы. Перси крадет уголь и говорит: «Разве вы не слышали, как Пинки лаяла всю ночь?» – примитивная и неубедительная попытка мистификации. Ох уж эти вечные отношения хозяев и слуг. Мейнард говорит, что в офисах все то же самое – сплошной обман и недоверие. Возможно, это переходный период. Быть может, завтра мы поедем в Сисингхерст – жилище на двоих на всю жизнь.
