3 февраля, среда.
Представленные ниже фрагменты беседы будут искусно записаны мною примерно в 11:30 ради успокоения, после того как я усердно поработала над корректировкой статьи о Донне, с которой, собственно, и начнется второй том «Обыкновенного читателя». Не могу больше выжимать из своих предложений воду и поэтому попишу здесь минут двадцать; затем, наверное, доделаю Донна и дочитаю умный роман о Гамлете355; о да, все романы о Гамлете умны. Потом обед, а вечером – ох! – Оттолин. Однако все мои мысли о Донне и собственной статье – вот почему я никак не могу начать.
Вчера вечером у Клайва были также Роджер, Несса и Дункан. Клайв в своем коричневом чайном халате с неприлично длинным свисающим поясом, будто хвост между ног. Роджер сильно осунулся. Херес. Лотти позвала ужинать. Мы спускаемся в уютную столовую с синими и белыми стульями. Обсуждали Джеральда Херда. Дункан высказывает довольно тонкое наблюдение.
Д.: Нет, дело не в том, что он мешает мне «строить из себя маленькую сову» 356. Не то чтобы мне не нравились его доводы – я черпаю их из общения с разными людьми. Дело в том, что он не устанавливает никаких связей со мной, так что я не могу ни с чем соотнести его слова.
Р.: Нет, у него страстный ум.
В.: Он аскет. Он отказался от моей сигары.
Р.: И все же он не отвергает чувств.
Д.: Он слеп.
К.: Он любит меня, но я нахожу его более пресным и безвкусным, нежели банан. Он прогуливается с Рэймондом по Бонд-стрит и называет его замечательным компаньоном, потому что тот замечает флаги.
Н.: Он не замечает ничего чувственного, а мы живем своими чувствами. Он сыплет умными замечаниями о той сатанисткой картине.
Тут я заметила, что Клайв смотрит на портрет Литтона.
[В.:] Не надо трогать. Его, конечно, надо почистить, но выглядит он очень мило. Лучший портрет Литтона.
Р.: Да, хотя люди все же запомнят его по той ужасной вульгарной картине Генри. Она, конечно, дает общее представление (сказал он Д.).
В.: Зато это вылитый он.
Р.: Я написал портрет Литтона, пишущего «Выдающихся викторианцев» в Дурбинс [дом Фрая]357.
В.: Меня немного раздражает, что он оставил все свои старые книги Сенхаусу.
К.: А что в его завещании? Я не в курсе. Нет, Роджер, мне кажется, ты не понимаешь. С человеческой точки зрения, нет ничего более маловероятного и, как по мне, даже невозможного, чем возвращение Ральфа к Кэррингтон. Однажды он излил мне свою душу…
Д.: Из всех них мне больше всего нравится Фрэнсис358, но я думаю, что, как человек, она могла бы вести себя и по-другому. Мое мнение.
К.: Дункан, ты не понимаешь. Она была – и все еще – страстно влюблена в Ральфа. И когда дело дошло до «я не должен приезжать в эти выходные» – легкое давление с его стороны – как она могла устоять? Нельзя публиковать письма Литтона: они могут всех задеть. Мы спорили. Взять хотя бы Нортонов359? «Я только что познакомился с юношей, который с самого начала полового созревания был педерастом».
В.: О, это слово вышло из употребления – теперь всем плевать.
Немного о жизни. Факты – мы с Роджером любим, когда на нас сыплются факты. Клайв любит только те факты, которые связаны с людьми. Лотти накормила нас изрядным количеством мелких овощей. Мороженое слишком твердое.
Потом мы поднялись наверх и обсуждали, что Франция объединяется против Японии. Л. высказал свои взгляды на войну с Китаем и Японией360. Мы сказали, что война – скучнейшая вещь на свете. «Только не морская», – ответил Дункан. У него был двоюродный брат, адмирал Арбетнот361, который потерял все свои корабли. Якобы это было захватывающе. «Минут десять, не больше», – ответила я. Роджер спросил, не хотим ли мы организовать общество художников, чтобы протестовать против защиты произведений искусства.
Р.: Менинский362 болен и просит у всех денег. Общественного фонда помощи художникам не существует – только писателям.
К. (потирая руки): А как же Уильям Джоуитт363?!
В.: Хорошая шутка – бедняга Уильям уехал в Вест-Индию364. Я рада, что мораль восторжествовала.
Р.: Нет, я считаю, что Кембридж и Оксфорд должны быть вовлечены в политику.
К.: Именно это я и написал ему, когда начался скандал.
В.: Лесли365 это нравилось – ей нравилось наряжаться и бывать при дворе. Именно она заставила его сделать это, названивая по телефону из подвала с тараканами.
Р.: «Земля» – замечательная книга. В ней есть объективность и спокойствие, новый вид красоты, хотя женщину зовут Перл Бак366 и она американка.
К.: Барон Корво367 – хороший писатель. Однажды, когда я был редактором «Athenaeum368», он написал мне, что никак не может избавиться от долгов, и, хотя деньги у него были, ему требовалось их еще больше, чтобы писать. Я ему всецело посочувствовал.
Роджер уехал рано; на свой страх и риск он припарковал машину у почтового ящика и дважды выходил проверить, не угнали ли ее. После рассказов о Джулиане, о военных играх, о любовных похождениях Квентина и прочем мы разошлись. Клайв едет в Рим на два месяца.
4 февраля, четверг.
Сейчас, проходя через стадии смерти Литтона, я пытаюсь доказать одно любопытное утверждение: для нас славы не существует. Мы говорим, что не сможем опубликовать письма Литтона в течение ближайших пятидесяти лет или вообще никогда. Мы не можем писать о нем. У него не было похорон. Я не знаю, где покоится его прах369. Нет больше никаких поминовений, кроме тех, когда мы встречаемся и разговариваем или когда по привычке вспоминаем Литтона в одиночестве, ночью, во время прогулок (но эти состояния мне еще только предстоит пережить, а сейчас я просто не понимаю, что означает смерть Литтона, – других ощущений нет). Вот почему не нужно думать о славе и о том, что скажут люди после моей смерти. Цельности, которую я унаследовала от отца, больше нет.
Вчерашний разговор с Оттолин. Мы застали Филиппа370 за чтением писем и поеданием булочек в столовой с желтой скатертью и красноватыми оттенками. Оттолин отлучилась – распродает первые издания Лоуренса (как бы мне хотелось сказать об этом Литтону!). Мы обсуждали Драйдена371. Ф. сказал, что ничего не может делать, кроме как читать стихи и впадать в какое-то экзальтированное состояние. Я купила Драйдена для Джулиана372. Обсуждали знаменитые цитаты. Вошла Оттолин; она подала тосты и чай. Поговорили с глазу на глаз об автобиографии Берти373, который посвятил целую главу оскорблениям в ее адрес. Кэтрин Мэнсфилд разочаровала его. «Я слышала, как они обсуждали меня всю ночь напролет этажом ниже». Она использует слишком много пудры и духов. Она ничего для него не значила. «И он еще смеет присылать мне это – в ответ я смогла написать лишь “И ты, Брут374?”. Лоуренс, Олдос, Кэннан375, Осберт376, а теперь еще и Берти377. Он ответил, что удивлен моей реакцией, но что он всегда обижает тех, кого любит…». Потом мы пошли в желтую гостиную. Говорили о Литтоне, о его обаянии, о длинных тонких пальцах, о «временах, когда я познакомилась с ним и Генри [Лэмбом] – примерно в 1908 году… Ни одно письмо нельзя публиковать. Литтон был таким внимательным. Я написала ему прошлым летом, и он с такой любовью рассуждал о прошлом. На это всегда можно было рассчитывать, хотя виделись мы с ним очень редко. Я попросила Джеймса вернуть мне мои письма. Спротт378 сказал, что прочел их, а я не хочу, чтобы они ходили по рукам. Как вы думаете, Литтон был счастлив? С Кэррингтон? С Сенхаусом?».
