Ведущий вновь берет слово. «Спасибо, Стефани! – говорит он. – Вы правы, лучше перестраховаться. Нельзя допустить, чтобы рыбный вирус заразил человека и тот тоже стал… каннибалом».

Я встаю. Я потрясен. Как это возможно, чтобы ластик уничтожил всех окуней на планете? У меня кружится голова. Пошатываясь, я бреду в ванную.

– А как же шоколад и тост? – спрашивает папа.

– Прости, пап, – отвечаю я. – Что-то не хочется. Пойду в душ… К тому же я встречаюсь с ребятами и уже опаздываю.

Это правда, но не совсем. Перед встречей с Жюлем и Дуней я собираюсь заглянуть к продавцу «Фиеста Маркета» и кое-что прояснить.

Я умываюсь со скоростью, достойной Книги рекордов Гиннесса. Душ я принимаю так быстро, что, кажется, не успеваю намокнуть. Я выскакиваю из ванной, и тут слышу какой-то шум из гостевой комнаты. Как будто медведь наводит порядок в своей берлоге. Осторожно, чтобы его не потревожить, заглядываю в открытую дверь. Диван разложен. Это нормально: папа уже несколько недель спит здесь. Странно другое: полки пусты. А где же книги и словари? И куда делась одежда, которая висела на вешалке? И потом, для чего нужно было заваливать всю комнату картонными коробками? Некоторые уже заклеены коричневым скотчем и подписаны фломастером: «Белье + CD» или «Полотенца + книги».

Еще одна странность: со стены исчезли все фотографии. Еще вчера снимок, на котором Мисс Всезнайка задувает свечи на именинном торте, был на месте. Селфи – мы все вчетвером на море. Мамин портрет, где она совсем молодая, еще до моего рождения. Еще одно фото, где она в роддоме с младенцем на руках. Младенец – это я! Куда они делись, все эти фотографии? А, вот они, рядом, в коробке. Черным маркером папа написал: «Полотенца + носки + фотографии».

Отец меня не замечает. Он слишком занят борьбой с чертежной настольной лампой. Он пытается запихнуть ее в коробку, а она упрямо выпрыгивает обратно. Пока он давит ей на голову, все хорошо, но как только отпускает, она вновь с пружинным звоном взбрыкивает – бзды-ыннь! Это было бы смешно, но мне к горлу подступает комок, а дыхание перехватывает. Я ощущаю смутную тоску, будто чья-то рука сжимает мне сердце. Тихо-тихо я выхожу из комнаты. На улице я что было сил мчусь в «Фиеста Маркет». У меня слишком много вопросов, и они обжигают мне губы.

Продавец стоит на стремянке под самым потолком магазина. Он пытается закрепить вывеску с надписью: «Внимание! Распродажа! Успейте отхватить отменный ломоть смеха!» Сегодня он в красно-зеленых штанах. Одна штанина ярко-красная, другая – изумрудно-зеленая. Куртка у него тоже двухцветная: наполовину голубая, наполовину желтая. Безумный наряд дополняет крохотный красный котелок, украшенный огромной пластиковой ромашкой. Котелок сполз и едва держится на затылке.

– Ластик! – с ходу выпаливаю я. – Он работает!

– И тебе добрый день! – отвечает продавец. – Конечно работает. А ты что думал? Что мы здесь барахлом торгуем?

– Я думал, вы пошутили. Это кошмар! Я… я…

И тут я понимаю, что больше не могу выговорить ни слова. Слова застревают у меня в горле. Продавец приколов и розыгрышей бросает свое занятие и усаживается на верхнюю ступеньку стремянки. В своем пестром наряде и с прижатыми к подбородку коленями он похож на гигантского попугая на жердочке. За его спиной косо болтается вывеска, которую он так и не закрепил.

– Успокойся, – говорит он. – Разберемся… Что ты стер?

Собравшись с силами, я отвечаю:

– Дунайского окуня. Он исчез.

И добавляю:

– Исчезли ВСЕ дунайские окуни!

Продавец выпрямляется и соскальзывает с лестницы.

– Да-да, слыхал эту историю по радио, – сокрушенно вздыхает он. – Какого черта! Как ты додумался до этого? Что они тебе сделали?

– Долгая история. Хотел попробовать…

– И сделал первое, что пришло в голову. Что ж, что сделано – то сделано. Не о чем говорить. Я тоже хорош. Поторопился. Надо было лучше рассказать, как им пользоваться.

Он, кажется, подбирает слова.

– Ластик воспринимает написанное буквально, – произносит он наконец. – Так он работает. Вот смотри. К примеру, ты захотел, чтобы исчезла игрушечная машинка. Если ты напишешь, а затем сотрешь слово «машина», исчезнут все машины, понимаешь? Ластик же не знает, что у тебя в голове. Поэтому нужно сначала точно сформулировать, что бы ты хотел стереть. В моем примере надо было написать: «Модель красного кабриолета, которую родители подарили мне на день рождения». Понимаешь?

Продавец говорит совершенно серьезно. Напрасно я надеялся, что он рассмеется и скажет, что вся эта история с волшебным ластиком – просто шутка.

– Что мне еще надо знать? – спрашиваю я.

Он задумывается.

– Ты пишешь грамотно?

Неожиданный вопрос.

– Вообще-то диктанты – не совсем мой конек… – признаюсь я.

– Жаль, – говорит он, поморщившись. – Видишь ли, если сделать ошибку хотя бы в одном слове из тех, что ты хочешь стереть, ластик не сработает.

Он провожает меня до выхода.

– Впредь будь очень осторожен, – советует он, положив руку мне на плечо. – Я уверен, ты смотрел фильм «Человек-паук».

Я киваю.

– Тогда ты помнишь, что говорил дядя Питера Паркера: «С великой силой приходит и великая ответственность».

И вот я на улице. Пораженный, ошарашенный, придавленный этими словами, я направляюсь к нашему штабу. Я жутко опаздываю. Мои друзья, должно быть, рвут и мечут. Но даже опоздание – не повод терять бдительность. Поэтому я, засунув руки в карманы, не спеша иду по улице с видом праздношатающегося прохожего. На самом деле я незаметно оглядываю все вокруг, но ничего подозрительного не замечаю.

Я наклоняюсь и делаю вид, что завязываю шнурок. Это такая уловка, чтобы засечь возможного преследователя. Я подсмотрел ее в одном шпионском фильме. Еще один трюк – остановиться перед витриной и в отражении наблюдать за тем, что происходит за спиной. Петляя по переулкам, то и дело останавливаясь и наконец убедившись, что хвоста за мной нет, я подхожу к нужному зданию. Дом настолько ветхий, что даже панки-собачники из центра перестали здесь зависать и пить свое пиво.

Сторожка путевого смотрителя заброшена уже больше двадцати лет. Светло-серая штукатурка кусками отваливается с облупленного фасада. Окна разбиты, как и большая часть черепицы на крыше. Печальное зрелище дополняют ржавые, заросшие травой рельсы. В тихом забвении они доживают свой век среди зарослей бурьяна. Их покой больше не нарушит ни один состав.

Я еще раз осматриваюсь и прохожу дальше, туда, где наверняка был когда-то чудесный маленький садик. Теперь же он превратился в пустырь, где крапива, одуванчики и ромашки борются за свое место под солнцем.

Я обхожу дом слева и останавливаюсь перед трухлявой перекошенной дверью. Стучу по косяку три раза (тук-тук-тук), после паузы еще два (тук-тук) и затем еще раз (тук). Внутри слышится шорох, потом голос:

– Куда иду я…

– Туда и друзья! – заканчиваю я фразу.

Дверь открывается.

– Где тебя носит? – злится Дуня. – У нас целая куча дел!

Наш штаб – это квадратная комната, по размеру чуть больше моей. Пол засыпан обломками кирпича, штукатуркой и пылью. В потолке сквозь широкие трещины видны балки перекрытия. Когда мы с Жюлем пришли сюда в первый раз – Дуня тогда валялась дома с гриппом, – здесь было очень мрачно. Запах сырости, повсюду паутина, то и дело прилипающая к лицу, – от всего этого по коже бежали мурашки. В общем, идеальное место, чтобы снимать фильм про Хеллоуин.

Потом мы слегка навели здесь порядок и даже принесли со свалки кое-какую мебель. Стол с изъеденными жуками ножками служит кафедрой для председателя собрания, которым по очереди становится каждый из нас. Три разношерстных пластиковых садовых кресла, тоже со свалки, добавили этой унылой комнате комфорта.