– Ладно, Донаф, лапочка, – сказал он. – И сколько же ты хочешь за свою загадочную сирену?

Он был сыном одного из самых богатых лордов во всем Рионнагане и привык не отказывать себе в дорогостоящих удовольствиях. И все же прозвучавшая сумма была настолько высока, что он приподнял бровь.

– Смотри, чтобы она не разочаровала меня, сладенький, – сказал он вкрадчиво.

Черный Донаф с блаженным выражением лица помахал пирожным, которое держал в руке.

– Разочаровала? – промурлыкал он. – Не думаю, милорд.

Когда сквозь тяжелые бархатные занавеси будуара на втором этаже, наконец, пробрался рассвет, молодой лорд, обессиленно лежа на мокрых от пота скомканных простынях, жадными глазами смотрел на бледный силуэт женщины, одевающейся перед ним.

– Хочешь остаться со мной? – спросил он хрипло. – Я поселю тебя в отдельном доме, у тебя будет куча слуг, и ты будешь принадлежать только мне.

– Но ведь вы же живете в горах, милорд, – ответила она своим хрипловатым грудным голосом. – Я не в восторге от того, чтобы жить так далеко от города.

– У тебя будет все, чего ты захочешь, все, – ответил он.

Она подкинула мешочек с деньгами, который он бросил ей, чтобы уговорить остаться с ним до утра.

– Вот что мне нужно, – ответила она, – а у тебя я забрала все, что было.

– Я могу достать еще, – горячо пообещал лорд. – Нужно только поговорить с отцом…

– Вот когда достанешь, тогда и приходи, – безразлично пожала она плечами.

Он вскочил и схватил ее за руку, потащив обратно в постель и потянув вниз лиф платья, чтобы поцеловать ее грудь. Внезапно он замер, глядя на нее с ужасом. В тусклом свете, пробивающемся сквозь занавеси, он различил у нее на горле три тонких прозрачных щели, которые слегка трепетали при дыхании. Она даже не попыталась сопротивляться, когда он сорвал платье с ее плеч, обнажив широкий зазубренный плавник вдоль позвоночника и ряды плавников, тянущихся от локтей к запястьям. Он мгновенно понял, почему она, несмотря на его мольбы, настояла на том, чтобы задуть все свечи перед тем, как раздеваться, и запретила играть с ее телом, доведя его до исступления тем, что отодвигалась каждый раз, когда он пытался ласкать ее. Он счел это игрой, которая невероятно его возбудила. Теперь он понял, что она дразнила и мучила его совсем по другой причине, но это открытие лишь подстегнуло его страсть. Он прижался горячими настойчивыми губами к ее прохладной коже, но она лежала неподвижно, глядя на него с насмешливой холодностью.

– Ты – ули-бист! – воскликнул он. – Тебя забьют камнями, если это всплывет. Если ты не уйдешь со мной, я расскажу Донафу, я выдам твой секрет!

Она улыбнулась, запустив свои перепончатые пальцы в его влажную от пота шевелюру.

– Думаешь, Черный Донаф не знает? А почему, как ты думаешь, я так дорого стою? Ведь не каждый день ты можешь пролить свое семя в лоно одной из дочерей морского народа. Не будь глупцом. Этот ваш новый ри запретил обижать волшебных существ, ты же знаешь. Кроме того, кому будет хуже, если станет известно, что ты спал с фэйргийкой? Я просто снова ускользну и найду себе нового покровителя. А вот на тебе навсегда останется клеймо.

Он лежал неподвижно, сотрясаемый хриплыми рыданиями. Она выскользнула из-под него и снова застегнула платье, спрятав тяжелый кошель под одеждой. Потом подняла с пола брошенный кларзах и заиграла колыбельную.

– Спи, любовь моя, усни, – пела она, и в ее голосе звенела нежность.

В колыбели рук моих я тебя качаю,

Спи, любовь моя, усни, все забудь печали.

Позади остались все страхи и тревоги,

Спи, любовь моя, усни, отдохни немного.

О любви прекрасной сон пусть тебе приснится,

Спи, любовь моя, усни, сон смежил ресницы.

Все, что видел здесь, забудь, все тебе приснилось,

Спи, любовь моя, усни, чтобы все забылось.

Положив под голову руки, молодой лорд закрыл глаза, из которых все еще катились слезы, и уснул. Когда его разбудил оглушительный звон колоколов, он не помнил ничего, кроме нежности ее голоса, восхитительной страстности ее объятий и своего собственного неутолимого желания.

Мертвую девочку назвали Лавинией в честь матери Лахлана и похоронили на кладбище Мак-Кьюиннов в конце дворцового парка. Белая как снег, Изолт крепко прижимала к себе новорожденного сына, тепло закутанного, чтобы не простудился на пронизывающем холоде. Его назвали Доннканом Фергюсом, в честь двух братьев Лахлана, превращенных в дроздов и растерзанных ястребом Майи.

Банри не пролила ни слезинки, когда ее маленькую дочь опускали в промерзшую землю; ее лицо было застывшим, точно вырезанное из белого мрамора. Ее слезы выплакала Изабо, чувствуя, как они жгут ей лицо.

– Это цена, которую Белые Боги взяли за мое предательство, – сказала Изолт, когда они возвращались во дворец. – Я должна была догадаться, что они не отпустят меня так просто.

Дайд Жонглер тоже был на похоронах. Подойдя к Изабо, он коснулся ее локтя.

– Мне ужасно жаль, что с девочкой так все получилось, – сказал он неуклюже.

– Да, до чего же грустно, – ответила Изабо, снова начиная плакать. – И все-таки у них остался один малыш, а он, похоже, здоровый и крепкий.

Дайд отвел ее в сторону от скорбной процессии и поцеловал. Некоторое время она, не реагируя, стояла в его объятиях, потом отстранилась.

– Дайд, что ты слышал о Бронвин во время своего путешествия по стране? Как к ней относятся?

Он вздрогнул.

– Ты имеешь в виду дочь Колдуньи? Ну, конечно, некоторые поддерживают ее. Мы слышали разговоры о том, чтобы посадить ее на престол, но это только разговоры…

– Ты говорил об этом Лахлану?

– Ну разумеется, говорил, – вспылил Лахлан. – Он же мой хозяин. К чему все эти разговоры о дочери Колдуньи?

Дайд снова попытался поцеловать ее, но Изабо отвернула лицо, и он дотянулся лишь до ее щеки.

– Что он думает о ней? – спросила она.

– Не все ли равно? – ответил он.

Она вывернулась из его объятий и взглянула ему в лицо.

– Нет, не все равно, потому что я боюсь, что он замышляет что-то недоброе! – горячо возразила она.

– Ну, пока жива, она всегда будет представлять для него угрозу, – ответил он, обвивая рукой ее талию. – Ну же, Изабо, почему ты не хочешь меня поцеловать?

Она снова покорилась ему, но никак не ответила на его поцелуй.

– Ты нашел Лиланте? – спросила она, и он раздосадованно фыркнул.

– Нет, я ее и не искал, – отозвался он. – А ты хотела, чтобы я попытался?

– Я просто беспокоюсь за нее, – ответила Изабо, и ее щеки залил румянец. – Ну, после того, как она застала нас в таком виде…

– Да уж, она выбрала самый подходящий момент, – со смешком согласился Дайд. Она не могла поднять на него глаз и начала что-то лепетать, но он прервал ее, прикрыв ей рот ладонью. – Не надо, Изабо, – сказал он. – Я вовсе ни о чем не жалею, разве только о том, что она появилась так некстати. Только не говори, что жалеешь о случившемся, или что ты не должна была так поступать. Я хотел этого с тех самых пор, как увидел тебя в Кариле…

– Так тогда на площади это был ты?

– Да, и мне очень жаль, что не смог спасти тебя! – воскликнул он. – Когда я услышал твое имя, то больше ни о чем другом не мог думать. Если бы я только знал, что тебя поймали! Я видел тебя лишь мельком и не мог подойти поближе, там была такая толпа…

На ее опущенном лице отразилась горечь.

– Ну да, забрасывавшая меня гнилыми овощами и камнями, – сказала она, непроизвольно прикрывая свою искалеченную руку здоровой.

Дайд схватил ее, стянув перчатку и попытавшись поцеловать уродливые рубцы, но она вырвала ладонь и не позволила взглянуть на нее. Он сделал попытку снова обнять Изабо, но она уклонилась, сказав:

– Мне лучше уйти. Изолт будет ждать. Попробуй найти Лиланте, я очень за нее беспокоюсь.

Дайд с тревогой на лице проводил ее взглядом, потом с размаху пнул заснеженное дерево, так что ему на голову и за шиворот хлынул снежный душ. Выругавшись, он отряхнул свою малиновую шапочку и пошел вслед за ней.