Изолт со слезами на глазах вытянула голову, пытаясь разглядеть ребенка. Мегэн подняла голенького малыша повыше, показывая ей крошечные мокрые крылышки, прилипшие к его спине. Они сияли тем же медным блеском, что и пушок на его голове.

– Крылатый, – изумленно выдохнула она, но в этот момент ее скрутил новый приступ боли, и она крепко сжала руку Изабо, закусив губу, чтобы не закричать. Шрамолицым Воинам не пристало вопить от боли, пусть даже и родовой.

– Со вторым будет быстрее, – пообещала Мегэн, передавая малыша Сьюки, чтобы та вымыла и запеленала его. – Скоро все кончится, милая. Джоанна, дай Изолт еще немного сиропа пиретрума.

Но несмотря на слова старой колдуньи, второй младенец никак не хотел выходить, и лицо Мегэн беспокойно хмурилось. Изолт была такой же бледной, как и сосульки, свисающие с окна, а кровь из прокушенной губы тонкой струйкой сочилась по подбородку. В конце концов после мучительных усилий второй на свет появилась девочка, но вокруг ее шеи туго обмоталась пуповина, и тельце было синим, точно ледяная тень. Мегэн, склонившись, приложила свои губы к ротику новорожденной, вгоняя воздух в крошечные легкие и осторожно нажимая ей на грудь в попытке заставить маленькое сердечко забиться, но все было напрасно.

– Прости, милая, – сказала колдунья со слезами на глазах. – Мне очень жаль. Слишком поздно. Она мертва.

Прижав своего маленького сына к груди, Изолт испустила странный скорбный крик.

– Будьте вы прокляты, Белые Боги! Вы забрали мою дочь! – кричала она, потрясая кулаком куда-то в окно, где первые солнечные лучи уже растопили морозный лес на стеклах, сквозь которые проглядывали заснеженные ветви деревьев.

Не обращая внимания на собственные мокрые от слез щеки, Изабо пыталась утешить ее, пока Джоанна печально заворачивала мертвую девочку в пеленку.

– Дайте мне подержать ее, – тихо попросила Изолт, прижавшись щекой к пушистой головке сына. – Дайте мне подержать ее, прежде чем уносить.

С маленьким сыном в одной руке и мертвой дочерью в другой, она прошептала что-то над их головами, разговаривая с ними на странном гортанном языке Хан’кобанов. Если головенка мальчика была лишь слегка тронута пламенем, волосы девочки были медно-красными, точно недавно отчеканенная монетка.

Колдунья открыла дверь и впустила осунувшегося и бледного Лахлана. Он слышал крик Изолт из коридора и теперь сходил с ума от страха и тревоги. Йорг Провидец тоже был там, и его морщинистое лицо было мокро от слез, а Томас, серьезный как никогда, жался к нему, точно подбитый птенец. Оба понимали, что мертвой малышке уже ничем нельзя было помочь.

– Не убивайся так, леаннан, – прошептал Лахлан, обняв Изолт и покачиваясь взад и вперед. – У нас замечательный сильный сын, прекрасный, как новый день. Мы настоящие счастливцы. Взгляни на нашего милого малыша.

Мегэн наконец унесла девочку, оставив Изолт кормить сына. Совершенно обессилевшая от переживаний, Изабо механически двигалась по комнате, убирая окровавленные тряпки и собирая свои травяные снадобья. Удивляясь, как это Бронвин вела себя так тихо все это время, она наклонилась над колыбелькой, и то, что предстало ее глазам, заставило ее громко ахнуть. Бронвин не спала и с широко открытыми серебристо-синими глазами что-то довольно лепетала себе под нос. В маленьких ручках она сжимала Лодестар, поблескивающий молочной белизной.

Изабо охватила паника. Она подняла глаза и увидела, что скипетр Лахлана все еще лежал там, куда его положила Мегэн, но серебряные когти пусты. Бронвин каким-то образом подозвала Лодестар к себе, пока все остальные были заняты с Изолт. С бешено колотящимся сердцем Изабо лихорадочно пыталась сообразить, что же ей делать. Лахлан редко выпускал скипетр из рук, и он придет в ярость, если узнает, что сделала Бронвин. Но Изабо не могла забрать у нее Лодестар, ибо он не подчинялся никому, кроме Мак-Кьюиннов. Если бы Мегэн была в комнате, она, возможно, и сумела бы забрать у малышки Лодестар так, чтобы Лахлан не заметил его пропажи, но старая колдунья унесла мертвую девочку, чтобы подготовить ее к похоронам.

В этот миг Ри поднял глаза и увидел, как она растерянно замерла над колыбелькой. Недоуменно нахмурившись, он проследил за ее взглядом, прикованным к скипетру, и тотчас же заметил, что Лодестар исчез. Кровь прилила к его смуглым щекам и сразу же отхлынула прочь, оставив их болезненно желтыми. С ястребиным криком он вскочил на ноги, взмахнув крыльями, и пересек комнату. Изабо испуганно отшатнулась. Он схватил сияющий шар и вырвал его из рук Бронвин, которая сразу же начала хныкать. К ужасу Лахлана, Лодестар выскользнул у него из пальцев и полетел в протянутую маленькую ручку. Он снова схватил его, и Бронвин зашлась обиженным плачем, покраснев от натуги.

Изабо бросилась к колыбельке и схватила маленькую Бронвин на руки. Лицо Лахлана исказилось от ярости, глаза горели.

– Не смей ее трогать! – закричала Изабо, прижимая малышку к груди. Она увидела, как его руки сжались в кулаки, каждый мускул в теле дрожал от гнева. Вскрикнув, Изабо развернулась и выбежала из комнаты под безутешный плач Бронвин. До нее донесся торжествующий звон городских колоколов, возвещавших о рождении нового наследника престола, но для Изабо он прозвучал угрюмым предостережением.

Дом Грешных Наслаждений был самым престижным борделем во всем Лукерсирее. В его обитых малиновым атласом стенах самые прекрасные и экзотические проститутки отдавались любому, кому были по карману заоблачные цены, которые заламывал Черный Донаф, его владелец. Необъятно толстый, он нежился на софе среди подушек с золотыми кисточками, одной унизанной перстнями рукой лаская стройного мальчика, а другой поигрывая украшенным вышивкой мундштуком высокого кальяна. Напротив возлежал роскошно одетый молодой лорд, помешивая виски в стакане, вырезанном из цельного куска хрусталя. На плече и в одном ухе у него поблескивали алмазы. Огонь свечей играл на узорчатых занавесях, подушках и обитых атласом стенах, выхватывая из полумрака еле прикрытые одеждой тела девушек и напомаженных стройных мальчиков. Из задымленных углов и дверных проемов доносились приглушенные смешки и шепот, а в центре комнаты танцевала пышнотелая женщина, из одежды на которой были лишь золотые цепочки.

Под бархатным с золотым тиснением балдахином сидела женщина, перебирая струны кларзаха. Ее платье, хоть и наглухо застегнутое вокруг горла и запястий, было вырезано от ключиц до пупка, демонстрируя великолепие очень бледной кожи. Шелковистые черные волосы завитками ложились на скулы, скрывая черты лица, но в неверном свете свечей ее глаза время от времени синевато поблескивали. Хриплым голосом она запела о любви, и одетые в розовое слуги налили в кубки посетителей вина и принесли подносы со сластями и засахаренными фруктами, поставив их на маленькие изящные столики.

– Когда я заходил к вам в прошлый раз, ее еще не было, – томно сказал молодой лорд, протянув холеную белую руку и выбрав с подноса крошечное пряное пирожное. – Где ты нашел ее, Донаф, лапочка?

– Восхитительна, не правда ли? – отозвался толстяк. – Бледная, точно голубая луна, и призрачная, как морской туман…

– И, несомненно, дорогая, как лунное зелье, – сухо отозвался молодой человек.

Черный Донаф выдохнул длинную струю дыма, загадочно улыбаясь.

– Ну разумеется, сладенький. Она очень разборчива, и если ей не понравится покрой твоего камзола или запах твоих подмышек, то не позволит тебе ничего, кроме прикосновения к своему очень гладкому и очень холодному плечу. Она – самая редкостная из всех наших куртизанок.

Лорд приподнял бровь совершенной формы.

– Правда? Она красива, это верно, но даже в этом тусклом свете я вижу, что она уже далеко не первой молодости.

– О да, но у нее есть таланты, мой сладенький. Могу обещать тебе, что не разочаруешься, если решишься… м-м, испробовать ее товар.

Молодой лорд откинулся на подушку и принялся наблюдать за черноволосой музыкантшей из-под тяжелых век. Его длинные белые пальцы небрежно играли с алмазным кругом, скалывавшим его плед, так что он засверкал искристым светом. Музыкантша нежно и чувственно провела пальцами по струнам, начиная новую песню, полную хриплой страсти и смелого обещания. Он облизнул губы, потом улыбнулся.