Берни не смог придумать ничего лучшего, чем сказать:

– Мы хорошие друзья.

Мать пристально посмотрела на него:

– А мне кажется, это нечто большее.

Берни не стал спорить:

– Ну хорошо, пусть так, но о свадьбе речь не идет. Ты удовлетворена? А теперь давай наконец что-нибудь закажем.

Он выбрал стейк, а мать – филе палтуса. Теперь их разговор стал почти дружеским, мать живо интересовалась всем, что происходит у него на работе, как вообще дела в магазине. Она редко виделась с сыном: все его свободное время теперь занимала Изабель.

Они были неразлучны, и осенью, отправляясь по делам в Европу, он взял Изабель с собой. Пара производила фурор повсюду, где бы ни появлялась. Незадолго до Рождества Изабель переехала к нему. Берни в конце концов сдался и, как его это ни пугало, пригласил ее в Скарсдейл. Она держалась с его родителями ровно и доброжелательно, но не лезла из кожи вон, чтобы понравиться, а потом ясно дала Берни понять, что не горит желанием часто с ними встречаться.

– Я бы предпочла больше времени проводить наедине, – сказала Изабель, очаровательно надув губки.

В постели она была великолепна: нежна и в то же время требовательна. Ему в ней нравилось все. Иногда он просто стоял и с восхищением смотрел на нее, пока она накладывала макияж, или сушила волосы, или выходила из душа, или входила в дверь с папкой в руках. Каким-то неведомым образом она приковывала к себе внимание. Даже его мать при встрече с ней присмирела. Изабель обладала странной способностью: рядом с ней каждый чувствовал себя незначительным, будто съеживался, но только не Берни – он, наоборот, рядом с ней чувствовал себя настоящим мужчиной. Их отношения строились больше на страсти, чем на любви. Они занимались любовью всюду: в ванне, под душем, на полу, на заднем сиденье его автомобиля, а как-то раз чуть было не сделали это в лифте, но вовремя опомнились: лифт дошел до их этажа и двери вот-вот должны были открыться. Казалось, они не могли насытиться друг другом. Весной они опять поехали во Францию, потом в Ист-Хэмптон, но теперь у них уже было больше знакомых и как-то на пляже в Квоге внимание Изабель привлек некий голливудский кинопродюсер, и на следующий день Берни не мог ее найти. В конце концов он обнаружил ее на палубе пришвартованной яхты в самой недвусмысленной позе. Берни на мгновение застыл и просто тупо смотрел на них, потом со слезами на глазах поспешил прочь. Он вдруг осознал то, что очень долго не желал признавать: она не просто красивая женщина и великолепная любовница, он полюбил ее, и потерять ее будет очень больно.

Изабель, когда вернулась, извинилась за долгое отсутствие и откровенно рассказала обо всем, что произошло, о том, чего хочет от жизни, о том, что для нее значат отношения с Берни и что он ей дает. Новый знакомый был совершенно ею очарован, о чем Изабель говорила прямо взахлеб к великому разочарованию Берни.

– Бернард, я не могу до конца дней жить в клетке. Я хочу быть свободной, лететь, куда мне хочется.

Однажды он уже это слышал. В другой жизни. Только тогда у девушки были армейские ботинки и дорожная сумка, а сейчас – платье от Шанель, туфли от Гуччи, а в соседней комнате стоял раскрытый чемодан от Луи Виттона.

– Насколько я понимаю, под клеткой ты имеешь в виду меня?

Берни поразила брезгливость в ее глазах. Нет, он не собирался это терпеть, ни в коем случае. Теперь оставалось только гадать, впервые ли она изменила ему.

– Нет, дорогой, ты не клетка, ты очень добрый, но такой предсказуемый. И наша жизнь… Мы притворяемся, будто женаты… Это не может продолжаться бесконечно.

С того дня, когда она переехала к нему, прошло всего восемь месяцев, а для нее они стали вечностью.

– Похоже, с самого начала я неправильно воспринял наши отношения.

Она кивнула, и на мгновение он ее возненавидел: стоит перед ним – такая красивая и такая равнодушная… чужая.

– Да, Бернард, думаю, это так, – а потом как нож в сердце: – Я хочу на какое-то время уехать в Калифорнию. Дик обещал устроить для меня кинопробы, и, возможно, я смогу сняться в его фильме.

Берни достал сигарету, хотя курил очень редко.

– Ты никогда не говорила, что хочешь сниматься в кино.

Но в этом был резон: такое лицо и такую фигуру грех прятать, журнальных обложек ей явно недостаточно.

– Я не думала, что тебе это интересно.

– Значит, для начала ты хотела выжать все что можно из «Уольфс»? – Он никогда не говорил с ней таким тоном и на подобные темы. Она в нем больше не нуждалась, и, по правде говоря, это было обидно. Берни пересек комнату, остановился и посмотрел на нее сквозь облачко дыма. – Смотри не пожалей: не делай ничего второпях.

Берни готов был ее умолять подумать, но знал, что это бесполезно: она уже все решила.

– Я уезжаю в Лос-Анджелес на следующей неделе.

Берни кивнул и вернулся к окну, с тоской взглянул на море и, повернувшись к Изабель, с горечью улыбнулся:

– Это место, наверное, заколдованное: отсюда все в конце концов уезжают на запад. – Он вспомнил Шейлу. – Может, и мне стоит туда отправиться?

Изабель рассмеялась:

– Нет, Бернард, твое место в Нью-Йорке. Все самое захватывающее, интересное и живое, что здесь происходит, связано с тобой.

– Но, похоже, тебе этого было недостаточно, – заметил он печально.

Она посмотрела ему в глаза:

– Дело вовсе не в тебе. Если бы я хотела чего-то серьезного… то лучше тебя было бы не найти.

– Я никогда ничего и не предлагал.

Но они оба понимали, что это лишь вопрос времени, поэтому, глядя на нее, Берни почти жалел об этом. Ему хотелось быть более эксцентричным, раскованным, иметь возможность самому исполнить ее мечту.

– Бернард, я просто не вижу здесь для себя будущего.

Она уже видела себя кинозвездой. Через три дня после того, как они вернулись из Ист-Хэмптона, она уехала. Свои вещи Изабель упаковала куда аккуратнее, чем когда-то Шейла, причем забрала с собой все брендовые вещи, подаренные Бернардом. Сложила все в фирменные чемоданы и, не дожидаясь его, ушла, оставив записку. Забрала она и четыре тысячи долларов, которые лежали в ящике письменного стола. Изабель назвала это «небольшой ссудой» и не сомневалась, что он «поймет».

Она прошла кинопробы, и ровно через год вышел фильм с ее участием. К тому времени Берни уже не было до нее дела, он стал закоренелым холостяком. В его жизни были модели, секретарши и менеджеры, он встречался с женщинами в Италии, Франции, Штатах. Сначала стюардесса, потом художница, светская львица… но ни одна из них его не заинтересовала по-настоящему, лишь дань физиологии. Он задавался вопросом, случится ли это когда-нибудь с ним снова. При воспоминании об Изабель он теперь ощущал лишь досаду. «Небольшую ссуду» она, конечно, так и не вернула, а вот прихватить золотые часы «Пиаже», пропажу которых он обнаружил гораздо позже, не забыла. Она даже ни разу не прислала ему хотя бы открытку. Она просто использовала его и пошла дальше, точно так же, как поступала и до него. Можно не сомневаться, что Изабель Мартен далеко пойдет.

Родители знали, что говорить о ней с Берни нельзя. После одного неуместного высказывания с их стороны он в ярости выскочил из дому в Скарсдейле и не появлялся там два месяца. Рут Файн потом испугалась, увидев сына. С тех пор тема Изабель Мартен была навсегда закрыта.

И вот – через полтора года после ее ухода – он снова вернул себе контроль над собственной жизнью. Женщин у него было достаточно, бизнес бурно развивался, дела в универмаге шли прекрасно, и этим утром, когда Берни проснулся и увидел за окном вьюгу, он решил все равно пойти на работу. У него было много дел, к тому же предстояло обсудить с Полом Берманом планы для магазина на лето и предложить боссу несколько интересных задумок.

На углу Лексингтон-авеню и 63-й улицы Берни вышел из автобуса. Даже теплое английское пальто и русская меховая шапка не защищали от холода. Пригибаясь от порывов ветра, он вошел в магазин, выпрямился и с гордостью огляделся. Он был женат на своей работе и ни чуточки об этом не жалел, они были удачной парой. Ему было за что быть благодарным.