В общем, идеальное место, чтобы без забот пропивать себе мозги.

***

– Какая же тоска, мать вашу за ногу, а …– взвыл Грод, обращаясь к пенной жидкости на самом дне глубокой глиняной кружки.

Они торчали здесь уже три дня, пили дрянное пиво и слушали старого заунывного слепого гусляра, который, надо полагать, когда-то отпочковался от ещё более старого, и ещё более слепого гусляра, прямо на этом самом месте прямо с гуслями в руках.

Голос его был надрывным, высоким, и музыка наводила на нечто среднее между тоской и желанием пригвоздить свою голову к ладоням так, чтобы её потом невозможно было от них отнять. Вальдман уже подумывал, чтобы как-нибудь ночью придушить певца во сне его же собственными струнами.

Хроническое безделье уже начинало плавить мозги. Ведение беспредметных разговоров и рассказов о былых временах постепенно превращалось в облегчённое молчание, особенно, по вечерам. Стол постепенно обрастал всё большим количеством кружек, чтобы в них падали лицами каждую ночь утомлённые ожиданием и алкоголем товарищи.

Они так и не вставали с места. Попытки выйти на улицу для чего-то ещё, кроме как справить нужду, приводили к мощнейшей пшеничной контузии. После чего оба быстро возвращались назад, чтобы глотнуть холодного пивка. Пшеничного, конечно.

И так три дня.

– Дуй к стойке, нам тут ещё долго куковать, – толкнул гоблина стрелок, – И возьми снова того мясного пирога!

– Это почему я? – попытался возразил Грод.

– Потому что у меня в карманах свищет мышь… – клонясь в сон, тихо пробубнил Вальдман.

Где-то на четвёртый день, когда товарищи очередной раз не вязали лыка, морок рассеялся, дверь распахнулась, и в зал вошёл Даэвин. Своими ногами, не шатаясь и сохраняя бодрость духа. На его утончённом лице краснели царапины, а левый глаз венчал большой, красивый, искусный фонарь, синий и блестящий.

Не говоря ни слова, он сел напротив Вальдмана и, не спрашивая, залпом осушил одну из стоящих на столе кружек. Огоньки свечей синим отблеском отражались на его блестящем, как гладь реки, фингале.

– Не свети, – с еле заметной улыбкой сказал стрелок.

Эльф усмехнулся.

– Я тоже рад тебя видеть, – ответил он.

– Как отдых? – лениво спросил Вальдман, – Приятно, наверное, хоть немного пожить, как человек.

Он протянул Даэвину ещё одну прохладную кружку, заполненную до краёв, и подождал, пока тот наконец осушит её. Утолив жажду и изящным движением смахнув пену с губ, эльф ответил:

– Признаюсь тебе, у меня было полно времени, я очень много думал.

– И что решил? – с интересом спросил стрелок.

– Что дома мне делать теперь совершенно нечего, – честно признался Даэвин, – Вернуться туда без отряда – позор, да и смысла я в этом никакого не вижу. Потому подамся в столицу, посмотрим, что из этого выгорит. Нам с тобой, надеюсь, по пути.

Вальдман немного поразмыслил.

– Деньги есть? – наконец спросил он.

Кожаный кошель упал из утончённых рук на стол с приятным уху звоном.

– Тогда по пути, – кивнул верберд, – По пути нужно будет заглянуть в одно место, оно совсем рядом, если хочешь, можешь оставить мне компанию. Может случиться так, что, там будет жарко, а лишний клинок в такое время не помешает.

– Конечно, – ответил эльф, а потом добавил, – Кстати, Грод.

Грод оторвался от кружки и уставился на Даэвина осоловелыми глазами.

– Это ведь ты стрелял тогда в орка? – спросил эльф.

Грод молча кивнул, стряхнув с ушей капли пива.

– Почему ты тогда спас именно меня? Ведь, если бы ты отрубил руку Чёрному, когда он истязал Морохира, ты бы и меня избавил от страданий. Неужели дело было только в свинине, которой я с вами поделился?

Грод ни секунду не задумывался над ответом.

– А я и хотел избавить тебя от страданий, – сказал он, – я просто не попал. Да и Морохир, этот гадёныш, мне не нравился никогда. К тому же, у меня оставался тогда последний заряд, и я не хотел рисковать.

Эльф долго молчал, а затем, не говоря ни слова, снова выпил.

А потом они выпили ещё, затем ещё, и ещё, и ещё немного, затем начали болтать и проболтали так до самой темноты. Они не торопились, никто из них не видел смысла соваться к селянам на ночь глядя, несмотря на то, что в этих тихих краях было относительно безопасно. Одни боги знают, что творится в головах простого люда, когда наступают сумерки.

К тому же, все трое уже изрядно перепились, а ещё им нужно было отметить победу, потому средства господ казначеев начали осваиваться, как нельзя лучше. Товарищи выпили за удачу, за храбрость, три порции отошли и на пол, в память о погибших, в особенности, о Штраухе и его ребятах.

Потом битый час наёмники разбавляли местный чистый колорит своими радужными рассказами о пролитой крови и былых проделках. Истории всех троих блистали интересными моментами, некоторые – даже вполне забавными, но светлого в них не обнаружилось ни на грамм. Так что исчезла даже до сих пор завывавшая музыка.

Корчмарь не стал ничего говорить, он просто оставил не раскупоренную бочку пива на столе, сгрёб в ладонь оставшиеся за сегодня деньги и ушёл спать. Остальные же просидели в крепком подпитии до тех пор, пока сон не сморил их окончательно.

***

Внезапные признаки беды отрезвили всех, сразу, за одно мгновение.

Наёмники быстро двигались по тропе, подставляя лица шуршащему в поле ветру, старательно избавляясь от магии хмеля. На улице ещё было темно, только-только начало светать, и тело, покидая помещение, ощущало на себе очень много…свежести. Желание побыстрее вернуться обратно и завернуться калачиком, чтобы экономить тепло, казалось непреодолимым.

В таких случаях лучше всего широким шагом двигать по делам, пока на сердце не порхнуло осознание их полной бесполезности. И сейчас товарищи молча шествовали по тропинке среди уже подросших зелёных ростков пшеницы к небольшому ответвлению от своей судьбы, чтобы набраться там новых сил. По крайней мере, так они считали.

Первым на странный ворох запахов обратил внимание чуткий медвежий нос. Вальдман остановился, принюхался, попытался распробовать отдельные нотки в воздухе, но полевой дух сбивал голову с толку.

– Что-то не так, – заключил он.

– Что именно, Вальдман? – спросил Даэвин.

Глаза верберда беспокоили эльфа, они вообще всегда были странными, но сейчас…

– Не знаю, – продолжал Вальдман, – Пахнет…недобро.

– Ничерта не чую. – отрезал Грод, – проклятая пшеница перебивает все запахи.

Какое-то время они спокойно стояли на тропе, лишь чуть-чуть дыша и держа руки на рукоятях клинков.

– Псина, – отозвался гоблин.

– Ага, – подтвердил Вальдман, – метрах в трёхстах отсюда.

– И в двухстах, – добавил Грод, – ближе подходят.

– Что будем делать? –спросил Даэвин.

Гоблин резко нырнул в траву и скрылся из виду, Вальдман выхватил топорик, в другой руке появился кинжал.

– Поохотимся на волков, – ответил он, вглядываясь в незрелую пшеницу, – Вернёмся назад, я видел там широкое место тропы, почти полянку.

– А Грод? – эльф обеспокоенно указал на примятую пшеницу, оставшуюся за гоблином.

– Сам о себе позаботится, – ответил стрелок, – ему не впервой. К тому же, в темноте он видит лучше них.

На крохотной полянке, образовавшейся вокруг древнего пугала, Вальдман остановился и направил свой взгляд в тёмную пелену ростков. Даэвин выхватил лук и прижался спиной к шесту, к тому времени оба товарища уже несколько раз слышали отдалённые волчьи визги. Кто-то нашёл оборотней раньше, чем они планировали.

– Близко, – Вальдман тихо подошёл ближе к лучнику, – стреляй без остановки, я прикрою.

Эльф лишь кивнул в ответ. Вдали послышался ещё один визг, на этот раз более короткий и оборвавшийся резко.