В город пришло утро. Робкое солнце, какое бывает только ранней весной, нежно положило свои лучики на холодные серые булыжники мостовой. Зима ушла отдыхать в горы, пока на равнине тихо теплел глупый Март. Зелени на деревьях ещё не было, однако ветер уже разносил на себе прекрасный, дивный запах травы, только-только пробивающийся сквозь мокрую землю.

В такие часы, когда утро не вошло в полную силу, а на улице всё ещё холодно, пьяницы возвращаються домой, преступники, воры, грабители, проститутки и студенты семинарий ложатся спать, обычные люди мечтают о смерти, ведь скоро вставать на любимую работу. Школяры и фермерские сынки раздумывают, как бы отлынивать от дел весь день и не получить по шее, а прочие же сладостно дремлют в ожидании звона на часовой башне, предвещающего новый прекрасный погожий день.

Внезапно солнце поймало в свои лучки осколки стекла. На самом деле, это наглые куски разбитого окна ворвались в стройный ход робкого света, они рассекали их на тысячи и тысячи мелких отблесков, быстро-быстро играющих на камнях. Почему-то люди ценят такие вещи, до ужаса внимательно вглядываясь в калейдоскоп или в грани пусть даже самого мелкого бриллианта.

За такие зрелища, обычно, нужно хорошенько заплатить. Притом, иногда настолько хорошо, что вся охота посмотреть на что-либо вообще пропадёт сама собой, глаза закроются, а их обладатель уйдёт на дно креплёной бутылки, там дешевле. Но тот человек, который разбил окно, не хотел ничего отдавать взамен. Правда, ему всё же кое-что пришлось отдать, не вполне осознанно, однако выбор у него оказался довольно скудный.

Стекло и, как оказалось, толстая сосновая рама, вылетели с треском из одного из немногочисленных оконных проёмов. Окна шли в ряд на третьем этаже высокого здания ратуши, раскинувшем свои широкие контрфорсы прямо перед главной, рыночной площадью.

Два чернильных глаза на мгновение полёта захватили солнце в пристальный фокус, наскоро осветились счастьем, а затем зажмурились от обжигающей боли. Глаза принадлежали крупному, мускулистому полуголому мужчине с густой копной волос и бородой по пояс неясного цвета. Целых две секунды он провёл в поистине лебедином пируэте в утренних лучах, прежде, чем с тяжёлым клацаньем камня протаранить плечом мостовую.

Мужчина тут же почувствовал, как вывих снова продирается толстыми лапами через суставы. Кожу злобно грызут осколки, а по булыжникам уже растекаются непрошенные тонкие красные ручейки.

«Отличное приземление, мать его так».

Но, увы, человек понимал, что страдать ему попросту некогда. Из его груди вырвался почти звериный рык: знамение того, что этому телу придётся опять работать в кредит.

Арбалетный болт вонзился в щель между булыжниками рядом с его головой, отделив при этом кованым наконечником целый клок свалявшихся волос. Собственно, мужчина этого только и ждал, для него это было чем-то вроде закона жанра: жизнь без погони – не жизнь. Он справедливо полагал, что без погони бесполезна эволюция, в погоне меняется сознание, обостряются инстинкты и многое другое в таком духе.

На самом деле, и другие участники погони тоже могли бы многое рассказать по этому поводу. Но, к сожалению, их вытаращенные глаза настолько сильно застилала красная пелена ярости и досады, что сформировать конкретную мысль, хотя бы одну, у них не вышло бы ни коим образом.

А, вот в оконном проёме показались и они, двое крепких стражников, молодой и старый….

И тут же мозги одного из них со свистом вылетели из черепа, образовав на белом потолке причудливую мокрую гвоздику. Второй стражник, который по-моложе, успел спрятаться за книжный стеллаж, прежде, чем рядом с ним вспыхнул маленький взрыв из слегка подгоревших щепок. В этот момент парень подумал о жизни, о том, как разносил еду заключённым, как был с ними спокоен, сдержан, и в чём-то даже мил, хотя бы потому что не плевал сидельцам в еду.

А ещё ему представилась его молодая, красивая и не очень уж глупая жена и шестеро детей, в том числе совсем маленький мальчонка, Шулли. Ему страстно захотелось жить, потому он больше не высовывал голову на свежий воздух, справедливо решив, что никакие досада с яростью того не стоят. Человек на мостовой это знал, понимал и уважал, потому пробивать стеллаж пулей насквозь, как это он обычно делал, не торопился.

Может, он думал, что ему за это воздастся, может быть даже, богами, если они есть.

В любом случае, к побегу необходимо готовиться правильно, даже такому безалаберному и откровенно дурацкому, как этот. В частности, то, что максимально эффективно устраняет препятствия, помимо кулаков, непременно должно браться с собой. К счастью, конфискованные вещи стражническая братия не успели пропить: очередь новых заключённых ещё не дошла, да и в городе был не сезон.

А некоторые вещи и вовсе особенно сильно понравились местному бургомистру, отойдя к нему, так сказать, в дар. Именно поэтому в руках у черноглазого сейчас лежал тот потрясающий агрегат, которому не было равных во всей Империи, оно, может, и к лучшему.

Выстрелы прозвучали громогласно, разливая звонкий гвалт между гулкими каменными домами. Заслышав его, почти весь честный люд в своих комнатах начал понимать, что сегодняшний день пойдёт далеко не по намеченному плану. И поэтому мужчине требовалось спешить.

Человек уже втискивался в пролом между церковью и трактиром, сваливая вниз гроздья многолетнего мха, как из быстро распахнувшихся ворот ратуши на улицу высыпала небольшая кучка солдат в десять-пятнадцать человек. Потёртые старые кирасы, в руках – алебарды и дубины, они определённо надеялись перехватить беглеца до того, как он сможет добраться до конюшни, где сможет достать хорошую лошадь.

Арбалетчики уже нашпиговывали каменную дорожку между стен острыми болтами, только один из них достиг своей цели, оцарапал беглецу ухо.

«Дилетанты», – подумал черноглазый, думая о том, что окружить город им, скорее всего, не хватило бы ни времени, ни мозгов.

Вскакивать на лошадь и романтично стремглав нестись из города, перепрыгивая тюки с сеном и телеги, человек не планировал. Не потому что сену в марте неоткуда было взяться, а потому что, во-первых, осколки стекла всё ещё оставались у него в… ну, в нём, одним словом и не обрадовали бы ни его, ни бедного скакуна. Во-вторых, никакая лошадь из местных захудалых кляч не смогла бы его вытянуть сейчас на достаточно большое расстояние от города. Но и не в этом, на самом деле, заключалась загвоздка.

Причиной, по которой план драматичного побега из гнезда несправедливости на взмыленном копытном оставался неосуществим, стала природная особенность, заставляющая всех травоядных на несколько метров в округе, до смерти бояться одного его запаха, как и запаха любого иного хищника. И человек решил этим воспользоваться.

Когда он всей своей массой протаранил насквозь стену конюшни и уже скрывался в переулках, вихляя и петляя, как лис, то до его слуха донёсся целый ворох безжалостных звуков, доносившийся откуда-то позади: неистовое, испуганное ржание лошадей, рвущих застарелые искусанные поводья, скрежетание металла о поеденное термитом дерево, хруст костей, крики боли и омерзительная, беспощадная, площадная брань.

А до холмов-то теперь было рукой подать…

***

Это было давно, ещё тогда, когда на горы начал опускаться первый настоящий снег. По тропке, маленькой змейкой протянувшейся через толщу векового камня, шагал человек. Он вёл под уздцы упирающегося коня, который устал, оголодал и к тому же до ужаса боялся высоты. Человек периодически прикрикивал на животное, но старался его не переутомлять: впереди обоих ждала длинная дорога.

От человека веяло проделанным им долгим путём, многослойной дорожной пылью и безусловным спокойствием, его ноги передвигались привычно, неспешно и в чём-то даже машинально, как механизмы. От ветра человека скрывал длинный плащ, от скуки – бутылка горячительного. Хотя к ней он ещё не разу не притронулся от самого города, всё оставлял на потом.