Порой процесс развода воспринимается как медленная смерть, погружение в неутихающую скорбь, которой не будет конца. Мне по-прежнему больно признавать, что мои сыновья – дети разведенных родителей. Несмотря на все мои усилия и жертвы, мой 16‑летний брак распался, и мои представления о семье навсегда изменились.

Не имеет значения, кто был инициатором расставания, – развод и распад семьи, состоявшись, отправляет в мир боли, смятения, ужаса и потерь. Мне и раньше было свойственно близко к сердцу принимать всякие события, так что мое отчаяние от развода было абсолютно беспросветным. Я слышала, что боль от завершения супружеских отношений похожа на «синдром отмены» при кокаиновой зависимости. В данном случае мне не с чем сравнить, но могу сказать, что мой развод тянулся несколько лет и стал самым болезненным событием в моей жизни.

Отец моих детей был юристом, что никак не облегчило процесс развода. Судебные разбирательства – дело, в принципе, неприятное, но развод с адвокатом по разводу превратился в пытку и высасывал все силы, так что я приняла решение вовлекаться в судебные дела по минимуму. Финансовые и эмоциональные издержки, которые неизбежно последовали бы за моим плотным участием, не стоили моего здоровья и счастья.

Последующие несколько лет я пыталась жить, руководствуясь не только рептильным мозгом. Я постоянно ловила себя на реакции «сражайся/беги» или «замри». Огромными усилиями я отточила свои навыки стратегического планирования и научилась справляться с проблемами, которые потянул за собой развод. Это было тяжелейшее испытание в моей жизни, но мне повезло – горе не сумело подкосить меня полностью. У меня была суперсила, благодаря которой я прошла через все. Это было материнство.

Ежедневно я концентрировалась на самом важном – сыновьях. Необходимость поддерживать нашу связь выводила меня из «режима выживания» и упорядочивала мысли. Когда я фокусировалась на заботе о Джордане и Майкле, все отделы моего мозга приходили в порядок. Я начинала мыслить яснее. У меня появлялись силы. Моя беспримерная любовь к ним стала моим «почему». Мальчики дали мне смелость и целеустремленность, чтобы отточить свое «как».

Я знала, что должна залечить свои раны и восстановить пошатнувшиеся представления о доверии и справедливости. Материнство вдохновляло меня склеить жизнь обратно из оставшихся осколков. Я знала: сыновья нуждаются во мне и в моих лучших проявлениях. Я знала, что отвечаю за все, что для исцеления им нужна стабильность.

Каждый день, несмотря на душевную боль, я делала вид, что все в порядке, я справляюсь. В то же время я понимала, что мальчикам нужно демонстрировать не только мое мужество, но и горе, и тоску, хотя бы в какой-то степени. Это давало им самим право и возможность безопасно проживать эти чувства. Любовь и желание поступать правильно ради сыновей придавали мне сил. Мы вместе переосмыслили наши представления о семье.

Много лет спустя я услышала подкаст с психологом команды Seattle Seahawks[1] и специалистом по повышению эффективности Мишелем Жерве, который рассказывал о расширении человеческого потенциала. Его слова о боли очень мне откликнулись: «Когда боль сильнее, чем важность вашей цели, она подчиняет вас». Порой я ощущала, что не справляюсь, но моя материнская сила и целеустремленность всегда превозмогали боль. Моя цель была важнее боли. Моя связь с мальчиками и моя преданность им побуждали меня каждое утро вставать с кровати с твердым намерением – прожить этот день нормально.

Я знала, что могу помочь им пройти через все это и сохранить душевную мягкость, а также ощущение доверия и безопасности. Благодаря мне они переживут эту бурю, распад семьи, но только при условии, что я сохраню здоровье и останусь заботливой и принимающей. И в конце концов, через эту связь с ними что-то во мне начало меняться. Тяжелый камень, лежавший на груди и мешающий дышать, стал как будто легче. Я обнаружила, что снова могу улыбаться и даже неожиданно рассмеяться чему-то. И у мальчиков это тоже начало получаться. Мы исцелялись.

Я никогда не желала детям подобного опыта. Развод меняет жизнь, и как мать я отлично осознаю, насколько негативно он повлиял на моих сыновей. Я была не в силах избавить их от страданий, и это понимание причиняло мне боль.

Тогда-то я и осознала, что, конечно, не в силах избавить сыновей от страданий, но определенно могу облегчить эти страдания и ускорить процесс выздоровления, у меня есть для этого способ – наши отношения. Чтобы помочь им пережить это травмирующее событие, навсегда изменившее наши представления о семье, я опиралась на полученные знания, как много значит связь между детьми и родителями.

Мы как будто начали возвращаться к обычной жизни, но впереди нас ждало новое испытание. Однажды в пятницу вечером раздался телефонный звонок – один из тех звонков, которые меняют все и которые не желает получать никто и никогда.

Звонила мама. У отца случился сердечный приступ, когда он играл в хоккей с моим братом, и сейчас его везли на скорой в больницу. Брат был с ним. От ее слов я перестала дышать. Усилив концентрацию, я подавила накрывающие меня чувства. Я позвонила моему партнеру Питеру, с которым начала встречаться относительно недавно, и попросила подвезти маму до больницы, чтобы она в таком состоянии не садилась за руль. Я знала, что Питер, фельдшер по профессии, позаботится о ней. Собрав мальчишек, я помчалась в больницу. В итоге мы приехали раньше скорой.

Вскоре к нам присоединились мама и Питер. Мы вместе ждали возле отделения неотложной помощи и видели, как подъехали скорая и пожарная машина. Выли сирены, и ужас захлестнул меня, вытесняя всякую надежду.

Брат, все еще в хоккейной форме и мрачный как туча, вышел из скорой помощи. Обняв меня, он сказал: «Ничего хорошего… на полпути его сердце остановилось».

Около часа врачи бились над моим отцом. Через окно реанимации мы с мамой и братом наблюдали за их героическими попытками вернуть его к жизни. Питер и мальчики были неподалеку, в комнате ожидания.

Мне тяжело вспоминать те мгновения: шок, отчаяние и надежда сменяли друг друга, пока не осталось только смирение. Мой отец умер. Моя мать внезапно лишилась партнера, с которым прожила почти 50 лет.

Я помню, как вышла из отделения неотложной помощи, чтобы забрать мальчиков. Я вся оцепенела и ничего не замечала вокруг. Я знала, что там люди, слышала гул оборудования и неразборчивую речь. Я открыла дверь в комнату ожидания и уставилась на мальчиков, а потом упала на колени и сказала, что мы потеряли папу. Они залились слезами, и я обняла их.

Потом я собралась и вновь нашла в себе мужество, несмотря на шок. Я предложила им пойти и попрощаться с их единственным дедушкой. Мальчики кивнули и поднялись на ноги. В тишине мы направились в реанимационное отделение.

Я смотрела на безжизненное тело отца, на хоккейную форму, которую срезали с него и бросили на пол, и силилась осознать случившееся. Как это могло произойти? Мы с мальчиками подержали его за руки, погладили по голове, сказали, как сильно мы любим его и будем скучать. Я очень благодарна судьбе, что у нас была такая возможность – в последний раз увидеть его и попрощаться.

Смотреть на горе моих сыновей, на их слезы и смирение с потерей дедушки было невыносимо. Я знала – это еще одна огромная утрата для них. Еще одно трагическое событие, меняющее жизнь, с которым нам отныне придется существовать.

Понимание, как много значит связь, помогло мне и сыновьям справиться не только с мучительным осознанием перемен, которые теперь навсегда, но и с потерей патриарха нашей семьи. Позже я объяснила мальчикам, что связь сильнее смерти, что их дедушка все еще с ними… просто по-другому.