– Скотос!
Лука толкнул брата в сторону и опустился на корточки рядом с писателем. Винин выглядел как труп: сидел, совершенно не двигаясь, с болезненно жёлтым и влажным от слёз лицом, не выражающим никаких эмоций. Лука успокаивающе погладил его по спине и заговорил, стараясь звучать как можно ласковее:
– Модест, не слушай его. Поплачь, если надо, эмоции в себе держать не стоит…
– Выглядишь отвратительно.
– Какая разница, как ты сейчас выглядишь? Всё хорошо, Модест, всё хорошо…
– Именно: всё у него хорошо, а он чувствует опустошение! Не пойму тебя!
– Это нормально, такое со всеми бывает, – Лука помог Винину подняться на ноги и повёл его к кровати. – Давай-ка лучше ты ляжешь спать…
– О, а помнишь, как ты этой своей «апатией» портил бабушке с матерью настроение? Смотрел так, будто весь мир виноват, а ты такой бедненький и несчастный!
– Не смотрел ты ни на кого так и уж тем более никого не обвинял! Не слушай его, Модест…
– Да, лучше пожалей себя и поплачь, ведь ничего, кроме этого, ты больше не можешь! Ах, точно! Ты ведь ещё можешь расписывать страницы своей белибердой!
– Это твоя профессия, Модест, и, помимо этого, ты многое умеешь.
– Да, портить всем настроение и навязываться.
– Замолчи!
Винин мертвецом лежал в кровати, слушал ругань братьев и молчаливо терпел пренеприятные чувства в груди. Скотос продолжал беспощадно вскрывать шрамы прошлого, язвительно припоминал моменты, когда писатель что-то не так говорил или ошибался, а Лука говорил о том, что каждый имеет право на ошибку и идеальных людей не существует.
Спор продолжался последующие несколько часов, пока Винин не утомился и уснул.
V
Родион
Даменсток, 24 марта, 1044 год
Время 14:04
С появления Скотоса прошло несколько дней.
«Зверь» не давал спокойно жить: он то пропадал и, казалось, больше не вернётся, то внезапно появлялся и мучил одним своим присутствием. Не давая спокойно уснуть без сомнительного самоанализа, Скотос продолжал припоминать Винину о том, что тот пожелал бы забыть, обвинял во всём, в чём можно и нельзя, утверждал, что ему не стоит жить, что он всех напрягает и раздражает то словами, то поведением и проч.
– С твоим скверным характером и навязчивостью всем очень трудно! – говорил «зверь». – Тебе не стоит жить на этом свете, иначе все будут страдать по твоей вине. Ой, получается, ты возомнил себя важным и что именно из-за тебя всем плохо! И каков же вывод? Слишком эгоистично размышляешь.
Лука, мягко говоря, поражался противоречивостью старшего брата, что сам медленно сходил с ума. Не выдерживая, он начинал кричать на брата, стараясь удерживать все бранные слова при себе, и, брызжа слюной, спорил с ним и попутно успокаивал Винина. К слову, Винин больше страдал от их споров, нежели от Скотоса, но ему ничего не оставалось, кроме как молчаливо терпеть.
«Мысли» спорили даже тогда, когда он общался с кем-либо, выходил на улицу по делам или на прогулку и когда работал. Энгель видел, как его друг пребывал с подавленном настроении, и постоянно спрашивал, что с ним происходит, на что Винин решил отмалчиваться, пытаться делать вид, что с ним всё в порядке, и никого не беспокоить своими тараканами в голове.
К счастью, с течением времени споры вспыхивали реже и, когда его не тревожило ни чувство вины, ни опустошение, мир в мгновенье обретал краски. На душе становилось так радостно и легко, что он невольно себя спрашивал: «А почему, собственно, я страдал? Всё ведь хорошо!»
И, окрылённый таким счастливым настроением, Винин зашёл в забегаловку «Блэк & Уайт».
Погода на улице стояла наипрекраснейшая, – под стать настроению писателя. Люди выходили из подъездов насладиться тёплым солнцем, пообедать на природе, прогуляться с друзьями или в одиночестве. И в немаленьком здании забегаловки толпился народ. Все места внутри были заняты, приходилось есть стоя или выходить на улицу искать свободную скамью.
Простояв в очереди минут десять, расплатившись и забрав поднос с едой, Винин собирался выйти наружу, когда его окликнули из тёмного угла. Он сразу же узнал Родиона, своего весьма необычного друга, с которым он постоянно обедал. Знакомы они были год или два, если не больше, и впервые встретились в забегаловке достаточно необычным образом.
Однажды Винин, как обычно, занял столик в самом неприметном углу. Посетителей в тот вечер было немного, и почти все места пустовали, однако Родион подсел к нему. Винин удивился, но продолжил ужинать. Полчаса они просидели в неловкой тишине, пока Родион внезапно не начал разговор о литературе и, к приятному удивлению, их книжные предпочтения, мысли и мнения во многом совпали. Порой писатель между фразами вставлял шутки, понятные только им двоим, над которыми его визави по-настоящему смеялся.
Немного приостановимся, чтобы очертить Родиона. Он был молодым человеком двадцати трёх лет, т. е. младше Винина на два года, но выше его на полголовы. Телом он был спортивен, нравом замкнутым и спокойным. Он работал барабанщиком и путешествовал из оркестра в оркестр. Свои густые длинные чёрные волосы он редко расчёсывал и совсем не укладывал, отчего некоторые локоны выбивались из общей массы и образовывали неопрятные колтуны. Он почти всегда ходил в мятом сером костюме и бледно-жёлтой рубашке с криво висящим фиолетовым галстуком, изредка надевал тонкие чёрные перчатки и по привычке их поправлял. Винин всякий раз подавлял в себе желание поправить на товарище одежду, ибо любил опрятность, а Родион прекрасно видел, как он смотрел на его внешний вид, и старался выглядеть более ухоженным.
Характер у музыканта был спокойный и молчаливый, даже угрюмый, однако при встречах с писателем он никогда не показывал своей мрачности, а, напротив, становился мягким и радостным. Во время беседы Родион мог внезапно начать что-то обсуждать и также внезапно замолчать, потом вновь прерывал тишину и рассказывал о чём-то. Зачастую только Винин расспрашивал его о чём-либо, желая оставаться слушателем не из вежливости, а из интереса.
Итак, Родион по обыкновению позвал Винина к себе. Сидя друг напротив друга, они некоторое время пробыли в неловком молчании.
– Что нового? – первым поинтересовался Винин.
Немного подумав, Родион, ковыряя ложкой картошку, сказал:
– Ничего особенного. Недавно прошло выступление в баре неподалёку.
– О, кажется, слышал о нём. Ты же на барабанах играешь?
– Да, иногда на фортепиано, – когда как получается. В тот раз был на барабанах, а скоро сяду на фортепиано, – что-то вспомнив, он легко улыбнулся. – Слышал, в Даменстонском театре Гальгенов пройдёт бал в честь Микаэля Гальгена?
– Да, меня даже позвали туда.
– Пойдёшь?
– Не знаю. Может, схожу, а может – нет. А к чему вопрос?
– Я там буду за фортепиано. Да и интересно стало, кого пригласили.
– А, так меня пригласили помочь в театре, но по большей части я иду из-за своего друга. Так сказать, я моральная поддержка для него.
– Моральная поддержка? В каком плане?
– Там будет девушка, которая ему нравится, вот он и боится.
– А-а… Не разбираюсь в любовных делах.
– Я тоже далёк от этого.
Они замолкли. Конечно, вскоре их разговор продолжился, но затем вновь оборвался, – так продолжалось последующие два часа. Винину всегда было некомфортно сидеть с кем-то в тишине, но с Родионом всё было иначе: он понимал, что музыкант малообщителен, потому сидеть с ним в тишине ему было хорошо, как и тому нравилось находиться рядом, наверное, с единственным для него лучшим другом.
Закончив трапезу, они синхронно поднялись, взяли подносы и, отнеся посуду на помывку, вместе вышли из забегаловки. Пройдя немного по улице, Родион остановился перед мостом и посмотрел на Винина:
