Как-то в школе, ему сожгли магнитофон в общежитии (его любимую игрушку); он не подал виду, как ему сделалось больно. Он терпеливо привыкал к таким потерям. 220 рублей (нешуточные на то время деньжищи, в нищем селе). Деньги отправились одному, сексотскому котенку, под хвост. "Нечего им по школам устраивать музыку", — оправдывала сексотиха проступок своего дитяти, готовая сражаться за свои деньги по судам (завербована альфа-сексотом; никакой суд бы не вернул эти деньги Шроо).
Выдрессированная "общественная мораль", всегда оставалась на стороне сильных мира того, — на стороне: стукачей и прочих провокаторов, — и не было никакого смысла заморачиваться было с советскими судами — самыми “гуманными” в мире. Убитая вещь, как и первая любовь, уже не могли вернуться; делая его другим. Это Шроо понял давно, и никогда уже не оспаривал право агентов влияния распоряжаться чужими жизнями (как и вещами) в стране непуганых сексотов и их холуев — в СССР: в Сказочной империи Зла.
Шроо продолжал ходить в общежитие (как ни в чем не бывало), если только не писал стихи, лежа под радиоточкой. Слушая радио, он думал о только что покинувшей его девушке. Любовь выжигала его изнутри, словно он таскал в груди раскаленный камень. Он учился великому Терпению, ради великой звездной победы.
Мать поведала ему "историю о съеденным им сале", которую придумала ведьма "Манька", у которой он жил. Он — вытерпел и это; скрыв за артистической улыбкой.
Мать вынуждена была рассказать это ему, вернувшись из родительского собрания. Она договорилась: о продлении пребывания его на квартире у этой ведьмы. На другую квартиру, стараниями ведьмы, он не мог претендовать. Хозяйка согласилась взять Шроо, скорее всего, не от осознания собственной вины, а от обещанного ей, энергетического пиршества: высасывание из Шроо энергетической крови, приносило ей сытость и раздвинуло границы ее территорий. Тело молодого поэта, — его юность и будущее, — становилось ареной битвы энергетических вампиров, за пользование ими; властями (в том числе и потусторонними). Он же, удовлетворяя свои потребности, учился бороться и побеждать их (уже скоро развалится СССР (погубив многих сподвижников). Сексотам придется срочно превращаться в украинских чиновников, не прекращающих попытки воссоздать Сказочную империю 2.0, во главе с новым вампиром из КГБ.
Деньги, которые регулярно платила ей мать Шроо, служили ведьме хорошим подспорьем. Поэт приобретал так необходимую ему свободу — для упражнений по стихосложению.
…Мать находилась в глубоком раздумье; очевидно, под влиянием услышанного о ее сыне. Словно ей дали заглянуть на ту социальную помойку, где предстояло выживать ее сыну, благодаря тому, что она вызвала его на свет божий, не спросив разрешения у этих, так называемых, педагогов. (Однажды, к Шроо заглянут его соученики из этой школы, мать — даже — не появится к ним. Шроо (совсем недолго) будет упрекать ее в этом, пока ему не откроется глубокий смысл "содеянного"). Мать, как смогла, так и ответила на вызов общества. Она лишь проявила любовь к сыну (если бы так умели любить все женщины?)
Шроо заканчивал десятилетку, уже наглухо закрывшись в себе. С потерей самой чувственной привязанности, высвободилось много времени для творчества. Стихи спасали его от нахлынувшего одиночества, открывая новый мир познания и творческого покоя, в котором царит воображение, интеллект и внутренний диалог. Это была весна, когда все это расцветает эпитетами и метафорами. С хрустальным мостом в реальный мир, которые связывает мечта. Литература отлично справлялась с этой задачей; взяв шефство над новым своим “лишним” героем (в советской интерпретации). Шроо полностью растворялся в поэтической стихии. Когда нащупывались связи между отдельными словами, что определяло энергичное насыщение и пластичное развитие языковых форм общения с вечностью. Река поэзии, наполнялась определенным, жизненным смыслом. Шроо, уже не надеялся на приличный аттестат; мечтательно выглядывая лишь поэтическую насыщенность в будущей жизни. Он образовывался в Высшей космической школе — открывая в себе, шлифуя свой дар. Самообразование — как и всякий тяжкий труд, поднимало над окружающим миром, превращало дарвиновскую обезьяну в человека, — словно аттестат зрелости который, получал в подарок — отличительную творческую судьбу.
Шроо доучивался в Кременской десятилетке. Директором которой был: С…ко, — грузный воспитатель будущих сек. сотов и провокаторов. Учитель по украинскому языку и литературе, Р…нюк, ему под стать, такой же, тучный, рослый мужчина, с выпирающим животом; седовласый и с крупным лошадиным, рыхлым лицом, получивший от учеников прозвище "Пуп" (производивший впечатление законченного холуя; выныривающего на школьных линейках из-за спины своего патрона) образцово-показательно демонстрировал своими повадками: высший образец социального "подхалимажа". С…ко и Пуп, олицетворяли собою всю мощь "образцового" советского образования. Они не оставляли никому из своих питомцев шансов выбраться из прокрустового ложа сексотских порядков (в методику обучения не вводились выявление творческого потенциала — кроме, как дифференциации их, по социальному статусу их родителей, определяющего парадигму их дальнейшего развития в Сказочной империи). Убогою, выглядевшая украинская литература и язык, в исполнении такого качественного ее представителя в школе, как Пуп, полностью вписывалась в пространство той, сказочной, Украины. Вся цепочка: одни создавали пропагандистскую продукцию — эти "спiлчанскi генiї"-сексоты, как законченные кремлевские проститутки-провокаторы от литературы, — а другие травили ею мозги украинцев. Шроо смело вычеркнул эту "литературу" из своей жизни. Уже учась в Киеве, в геологоразведочном техникуме (распорядилась судьба), при наличии многих тамошних редакций, он слал стихи в Москву, иногда получая оттуда какие-то снисходительно-обнадеживающие отклики, хотя, позже он осознает им цену, что никто, никогда, и, ни при каких обстоятельствах, не станет их публиковать о официальной печати. Он учился создавать литературу, как бы для себя, и в себе, обустраивая ею свое внутреннее пространство. Словно заполняя строчки мелким бисерным почерком, после техникума, в его судьбе произошло какое-то событие наподобие: армии и тюрьмы в миниатюре — стройбат, — куда его преднамеренно запихнули на два года. (Отвечая, качественно, за выжившего отца на той войне, вынужденного "спасать свою шкуру", которому дважды удалось побывать в Красной армии, в качестве расходного материала и влезть в полицаи, чтоб не умереть в лагере смерти). Отец не делал никому зла — поэтому выжил. А также — освобождая двухкомнатную квартиру в районе Восход города Новосибирск для своего агента Леши Лобова.
С таким скверным "социальным наследством", Шроо не мог рассчитывать на удачу и признание. Он стал думать только о литературе. Это была подсознательная попытка выжить в том социуме, достичь признания; как нелюбимый ребёнок, пытается заслужить любовь своих родителей.
С отцом, сексоты, расправились двумя тюремными сроками. Охота на его сына — становилась ему расстрельным приговором уже при правлении андроповско-брежневского дуумвирата. Из сына, каплями, выдавливали его жизнь: убили первую любовь, устроили пытку стройбатом, лишали средств к существованию, лишали работ и признания. Любовь к литературе — слабые надежды на реинкарнирование в будущем в нормальной стране. С СССР, надо было убегать сразу, как только поднялся на ноги, как это делали евреи.
Молодость, привязанность к чтению, геологические маршруты, окружающая природа Сибири, люди с необычными судьбами, все это питали лишь его надежды на нормальный статус. Он часто оставлял какое-то свое занятие ради литературы (когда возвращался домой). Он стремился быть полезным своей земле, которая давала ему внутренние силы. Он, узнавал цену своим словам. Это был его внутренний мир. Со временем, он начал искать призвания в прозе (в поэзии ему не будет хватать воздуха (СССР будет доживать последние, голодные годы)).
